Если началом блокады Ленинграда считается 8 сентября 1941 года, то Азадовский — первый, насколько известно, поэт из числа «детей блокады»: он родился через шесть дней, 14 сентября 1941 года в Ленинграде. В марте 1942 года семья эвакуировалась в Иркутск, на родину отца, и вернулась домой в 1945 году. В 1958 году будущий поэт и ученый поступил на филологический факультет Ленинградского университета, занимался переводами немецких поэтов. В 1963-м закончил вуз с отличием (дипломная работа по творчеству Франца Грильпарцера), а с 1964 по 1969 годы учился на вечернем отделении исторического факультета, защитил диплом. Преподавал иностранные языки в институтах Ленинграда и Петрозаводска. С 1967 по 1969 годы писал диссертационную работу по творчеству Франца Грильпарцера.
Защитить диссертацию не успел, поскольку был привлечён в качестве свидетеля по делу Е. Славинского, которого обвиняли в хранении наркотиков. Азадовский отказался свидетельствовать против Славинского и был вынужден уехать из Ленинграда в Петрозаводск. Диссертацию защитил в 1971 году. До 1980 года работал заведующим кафедрой иностранных языков Высшего художественно-промышленного училища имени В. И. Мухиной. В 1980 году КГБ, используя «причастность» Азадовского к «делу Славинского», возбудил дело о хранении наркотиков уже против Константина. Он был арестован и осуждён по сфабрикованному обвинению (наркотики были подброшены во время обыска), отбыл два года в лагере в Магаданской области. Реабилитирован в 1989 году, а в 1993 году Комиссия по реабилитации Верховного Совета России признала Азадовского репрессированным по политическим мотивам.
С 1981 года Константин Азадовский является членом Международного общества Р. М. Рильке, швейцарского и западногерманского отделений международного ПЕН-клуба. С 1992 года — член-корреспондент Германской академии языка и литературы (Дармштадт). С 1999 года — председатель Исполкома Санкт-Петербургского ПЕН-клуба. Награжден офицерским крестом ордена «За заслуги перед Федеративной Республикой Германия» (2011). Помимо работ по зарубежной литературе, более всего известна монография Азадовского «Жизнь Николая Клюева» (СПб, 2002).

* * *

Боль, загадочна ты!
То тебя клял неустанно,
То, хоть не зажили раны,
Славлю до хрипоты.

Вечный священный бой!
Силы, повсюду в природе
Скрытые, рвутся к свободе.
Бейся ж! Триумф за тобой!

Если свой тяжкий труд
Завершишь до могилы,
То тебя эти силы
Сами ввысь вознесут.

В глубь Вселенной смелей!
Боль твою и тревоги
Щедро оплатят боги.
Все в ней — твое! Владей!

Знай лишь: из звезд одна —
Та, что связует поэта
С первоистоками света,—
Ими утаена.

Пламя ее добудь!
В нем твоя жизнь земная
Вспыхнет и, догорая,
Высветлит к вечности путь.

СВЯТАЯ СВЯТЫХ

Когда, дрожа стыдливо, два созданья
Прильнут друг к другу, слившись воедино,
Когда любовь, которая невинна,
Их сблизит, а не жажда обладанья,

Тогда миры скрестятся в мирозданье,
Природа обнажит свои глубины
И брызнет ключ из самой сердцевины
Людского «Я» — источник созиданья.

Что в женском сердце теплилось под спудом,
Что дух мужчины исподволь питало,
Должно смешаться — Красота их сплавит,

И Бог, заворожённый этим чудом,
Свое бесплотно чистое начало
И образ свой в их двуединстве явит.

 

ОСЕННИЙ ДЕНЬ

Такой, как нынче, день неповторим.
Осенний воздух бездыханно тих.
И лишь ложатся с шорохом глухим
Плоды на землю в зарослях густых.

В природе праздник. Не мешай же ей!
Пускай сама снимает урожай!
Ведь все, что нынче падает с ветвей,
Лишь солнца луч срезает невзначай.

ЛЕБЕДИ

Всего лишь на миг, о лебедь, твой крик я услышу рядом,
и страсть твоих крыльев белых, которые Леда знала,
солью с моей страстью зрелой, сорвав с мечты покрывала,
и пусть Диоскуров славу твой крик возместит дриадам.

В осеннюю ночь, о лебедь, пройдя опустевшим садом,
где вновь утешенья звуки из флейты сочатся вяло,
я жадно остаток хмеля достану со дна бокала,
на миг свою грусть и робость отбросив под листопадом.

Верни мне, о лебедь, крылья всего на одно мгновенье,
чтоб нежное сердце птицы, где мечется кровь живая,
в моем застучало сердце, усилив его биенье.

Любовь вдохновенно сплавит трепет и упоенье,
и, слыша, как крик твой льется, алмазный родник скрывая,
на миг замолкает, вздрогнув, великий Пан в отдаленье.

СТРАУС

Тоска, не терзай, не мучай меня своим клювом мягким,
не сыпь свои зерна в землю, где светится мой посев.
Не надо, тоска, не надо, как лезвием вскрыв мне вены,
вытягивать кровь, впиваясь, зазбухнув и посинев.

Нетронь этой манны женщин, которая пала с неба…
Я жду, что завтра свершится новое волшебство,
завтра, когда пойму я, что взглядом скреститься не с кем,
а гроба края с издевкой растянутся буквой О.

Сердце мое – рассада, орошенная болью,
в нем много других пернатых гнездится, древних, как ты.
Тоска, моя жизнь стала засушливою пустыней…
Но рот твой по-женски сомкнут, а губы твои пусты.

ПРИГЛАШЕНИЕ В ВОЗДУХ

Я тебя приглашаю в воздух,
мрак двадцати столетий,
к истине света, в воздух,
воздух, воздух, воздух.

Мрак, ты молчишь, скрываясь,
в темной пещере мира,
забыв тот шелест, который,
рождаясь, дал тебе воздух,
воздух, воздух, воздух.

Двадцать могильных склепов,
двадцать пустых столетий,
в черных тоннелях мрака
скрывших и свет и воздух,
воздух, воздух, воздух.

К вершинам, о мрак, к вершинам
истины света, в воздух,
воздух, воздух, воздух.

МАЛЬЧИК-ПАХАРЬ

Был он неуклюж, рожденный
для ярма и униженья,
и была ярму послушна
шея с самого рожденья.
Для ударов он родился,
словно лемех непригодный,
от прожорливого плуга
и земли, всегда голодной.
И его душа в трясине
занавоженного хлева,
рано старясь, принимает
цвет оливкового древа.
Он вступает в жизнь, но рядом
уже слышен смерти скрежет:
он взрыхляет плугом землю,
словно плоть родную режет.
И едва проснутся чувства,
в жизнь идет он, как в сраженье.
И о кость земли он стойко
бьется до изнеможенья.
Букв и цифр не понимая,
он считает капли пота, -
соляной венок тяжелый
землепашцу за работу.
И покамест мальчик пашет
с подлинно мужской отвагой,
он от мяса мертвых крепнет,
обтираясь росной влагой.