На главную страницу

МАРК БЕЛОРУСЕЦ

р. 1943, Верхнеуральск

"Во время войны киевлянин мог родиться разве что на Урале", – грустно пошутил Белорусец в ответ на мое удивление – как местом рождения столь коренного киевлянина оказался Урал. Увы, другие попали в Бабий Яр. На горизонте московских германистов Белорусец нашелся лишь в 80-е годы и поразил своими переводами из Пауля Целана: впервые появился человек, который не только переводил Целана, но еще и понимал то, что переводит. За последние полтора десятилетия нередко печатался как переводчик немецкоязычной поэзии Австрии и Румынии.


ПАУЛЬ ЦЕЛАН

(1920-1970)

* * *

Нити солнца
над темной пустынностью,
мысль,
высокое дерево,
вбирает звук света: есть
еще песни, чтобы петь по ту сторону
людей.

* * *

Стало что? Отринул гору камень.
Вспрянул кто? Да я с тобой.
Слово. Над землею. Со звездами.
Нищее. Открытый дом родной.

Путь его куда? В неумолканье.
С камнем путь, и вместе нам идти.
Сердце с сердцем. Тяжко сочетанье.
Тяжелея, легкость обрести.

Я СЛЫШАЛ

Я слышал, что есть
в воде камень и круг,
и слово одно над водой,
оно камень в круг замыкает.
Я видел, мой тополь спускался к воде,
я видел, как плечи он зарывал в глубину,
я видел, как к небу корнями он молит о ночи.

Я за тополем вслед не спешил,
я просто с земли подобрал его мякоть,
обликом царственно схожую с оком твоим,
и, сняв с тебя цепи словес,
стол окаймил, где лежал этот мякиш отныне.

С тех пор я мой тополь не видел.

ЧЕРНЫЕ ХЛОПЬЯ

Выпал снег, сумрачно. Месяц уже
или два, как осень в монашеской рясе
мне тоже принесла весть, листок с украинских склонов:
"Представь себе, что и здесь наступает зима ныне в тысячный раз,
в краю, где течет широчайший поток:
Иакова небесная кровь, благословленная топорами...
О лед неземной красноты – их гетман бредет
с казаками в меркнущих солнцах... Дитя, ах, платок,
чтоб закутаться мне, когда шлемы сверкают,
когда эта глыба розовая трещит, когда снежною пылью 
рассыпается скелет
твоего отца, растоптана копытами
песнь о кедрах...
Платок, платочек, вот только узкий, чтобы сберечь
теперь, когда ты учишься плакать, тесноту мира
рядом со мной, который никогда не зазеленеет, дитя мое, для твоего ребенка!"

Осенью кровь текла с меня, мама, снег жег меня:
Искал я сердце свое, чтобы им плакать, находил я дыханье, ах, того лета.

Было оно, как ты.
Пришла слеза. Ткал я платочек.

* * *

Твое
инобытие нынче ночью.
Словом я вернул тебя снова, ты здесь.
Всё подлинно и ждет
подлинного.

Вьется фасоль
под нашим окном: представь лишь,
кто вырастает близ нас
и глядит на нее.

Божество, мы читали, есть
отчасти одно и другое отчасти – в рассеянии:
с каждым
смерти покосом
оно в себе возрастает.

Туда
влечет нас взгляд,
с тою
частью
мы соотносимся.