ЛЕВ БЕРИНСКИЙ
р. 1939, Каушаны, Бессарабия
Поэт и переводчик; пишет на идишe, немецком, румынском и русском языках. Родился в бессарабском местечке Каушаны (теперь райцентр Каушанского района Молдовы) в семье закройщика. В годы Великой Отечественной войны — в эвакуации в Таджикистане и на Урале в Златоусте. По возвращении в Молдавию жил в кишинёвском районе Табакерия. Дебютировал стихотворением на русском языке в кишинёвской газете «Юный Ленинец» в 1952-м (или 1953-м) году. С 1954 годa жил в Сталино, где после «техникума подготовки культпросветработников» (1957-59) работал аккордеонистом и учителем музыки. В 1960-61 годах жил в Молдавии, затем вновь вернулся в Донецк. В 1963-68 годах учился на факультете иностранных языков Смоленского Педагогического института (немецкий язык и литература), в 1965-70 годах учился на отделении поэтического перевода в Литературном институте им. Горького, в 1970—1974 годах преподавал немецкий язык в московском профтехучилище. В 1981 году дебютировал стихами на идише в московском журнале «Совeтиш Геймланд» (Советская Родина) и стал его постоянным автором. В 1981-83 годах учился в первой группе еврейского языка и литературы на Высших Литературных курсax СП СССР при Литинституте им. Горького. С 1991 года проживает в Израиле (с 1992 года в городе Акко). Один из учредителей литературного журнала «Найе Вэйгн» (Hовые пути, выходил с 1992 по 2003 гoд), председатель израильского союза писателей и журналистов пишущих на идише (1998—2001), член ПЕН-клуба. Лауреат премий Сары Горби (1993), Давида Гофштейна (1997), Ицика Мангера (1997) — высшей литературной премии за творчество на идишe. Лев Беринский — автор многочисленных переводов с немецкого, румынского (молдавского), испанского, ивритa и других языков на идиш и на русский язык, а также с идишa на русский и наоборот. Отдельными книгами вышли его русские переводы поэзии и прозы Марка Шагала, Доры Тейтельбойм, Ицхока Башевиса Зингера, Мордхэ Цанина (с идиша), Мирчи Динеску и Шауля Кармеля (с румынского). Кроме того, на русский язык переводил Х. Н. Бялика (поэма «В городе резни»), Шлоймэ Ворзогера, Мотла Грубияна, Арона Вергелиса, Хаима Бейдера (c идишa), Антонио Мачадо, Рафаэля Альберти (с испанского), Жоржи Амаду (с португальского), драматургию Альфреда Жарри (с французскогo), Марина Сореску (с румынского), многих румынских поэтов.
ДАН ЛАУРЕНЦИУ
(1937—1998)
ГРУСТНОЕ ВОСПОМИНАНЬЕ
Чем еще Господи может быть солнце
как не утраченной жизнью моей
здесь я остался
как грустное воспоминанье
странную тень роняю
между теней
сверху звездная пыль золотая
меня озирает
только сверчок
в большой и безмолвной Вселенной
мог бы мотив монотонной судьбы
отстрекотать
КОШЕЧКА
Эта кошечка с шерсткой
шелковой черной нас разбудившая
в то счастливое утро
вот она плачет ты видишь за красным рулем
пустого автомобиля –
куда в самом деле уходит пустой лимузин
с черной кошечкой
плачущей за красным рулем?
ИОАН АЛЕКСАНДРУ
(1941—2001)
VIA DOLOROSA*
Я умереть скорей хочу, скорей,
Пока еще я молод и покуда
Течет по венам кровь, и на моей
Щеке пылает стыд – а не остуда.
Пока умею плакать и пока
Есть мама у меня, что это тело
Проводит до погоста, где доска
Не скрипнет – зазвенит оледенело.
Пока на этом свете достает
Еще земли – укрыть мой остов тощий,
А то ведь все, на что ни глянь, гниет
И тлеет, превращаясь в прах и мощи.
И убывает влаги блеск на дне
И пламя в печке – пеплом улетая.
И застывая сфинксами, в огне
Зари – воронья утренняя стая.
О Господи, дай мне глубокий сон,
Чтобы вовек не знать того, что будет!
Тяжелый облак надо мной – и Он
Снижается и тихо сердце студит.
Я так грущу, я так боюсь, и страх
Мне не дает припомнить все, что было…
…Но только б ты, Любовь, моя сестра,
Горячая, сквозь вечность вдаль манила…
* Скорбный путь (лат.)
КАК В РАЮ
Кладбище в нашем селе – общий надел,
окруженный забором из серого камня,
чтобы не заражать
землю живую вокруг.
Крест деревянный – и тот через несколько лет
умирает, скривясь, и какие-то странники странные,
мужики на кобылах сюда приезжают – воруют кресты на костры.
Исчезает могила – она порастает травой,
и трава эта вьется так жестко и густо,
словно волосы у наших девчат по ночам долгой скучной зимой.
Время от времени кладбище переполняется,
это случается,
когда мертвый ухмылкой своей набивает оскому
живому
и предок потомку – мост на погост:
отец мой – над дедом моим, дед мой – над прадедом,
старый примарь – над предшествующим примарем,
бывший поп – над попом еще более бывшим,
над могилой – могила,
старое наше село – над старинным селом.
Вдоль забора – сливы и яблони, и видны
ароматнейшие цветы – их испаренья
расходятся и наполняют дома и все, что в домах.
И приезжие, а вернее – заезжие, те, что с наскоку
к нам являются на часок,
удивляются: да у вас
как в раю!
ГОЛУБЬ
Полет – его единственная власть.
Ни плеч, ни пяток, чтоб на них упасть.
Вокруг – снежинки, звездное кружение.
На что же уповать? На воскрешение?
Он за небо ухватится, чтоб стали
Его крестом – Вселенной высь и дали.
НИКОЛАЕ ПРЕЛИПЧАНУ
(р.1942)
НОЧЬ СВЯТОГО ВАРФОЛОМЕЯ
Знаю скажешь: ты дома сидел ты сидел в одиночестве
и размышлял и понятное дело был против
Варфоломеевской ночи
в ту ночь ты был одинок чтó ты мог – излагать
мысли свои на бумаге
тебя вообще
еще не было ты тогда не родился еще
впрочем в мыслях потом ты всегда – всегда! – был противник
Варфоломеевской ночи
при том что тогда ты еще не родился на свет
Где же был ты в ту ночь – в ночь Святого Варфоломея
почему не явился из небытия – в свой дом не вошел
не присел очинивши перо за свой стол это было так просто
присесть и на белом подносе бумаги
мысль изложить подвергнуть свой мозг
анализу острым гусиным пером – и может быть ошибиться
один ошибочный росчерк пера – и смерть
но почему ж ты не сделал его этот росчерк
Почему они не вошли в твой дом и не убили тебя
Варфоломеевской ночью
кто подтвердит что ты нам не лжешь
что тебя не было среди убийц
ах у тебя есть алиби
нет у тебя никакого алиби
как нет его ни у кого кто по ночам размышляет себе в одиночку –
ни малейшего алиби если была эта ночь
Варфоломеевской ночью
Где же ты был Варфоломеевской ночью
как ты смел не явиться на свет – ведь теперь
показанья твои запоздали да и слишком туманны:
сколько продлилась
сколько продлится еще
Ночь Святого Варфоломея
Варфоломеевской ночью
одному оставаться нельзя
запоздалые показанья не убеждают
их недостаточно чтоб объяснить весь размах
Варфоломеевской ночи
недостаточно
свидетельствовать в одиночку – хотя бы и против
и был ты обязан – еще до рождения! – быть с кем-нибудь заодно
Итак мы не верим тебе итак: ночь Святого Варфоломея
КОРАБЛЬ ОСЕНИ
Ничего не произошло в это воскресное утро
грустное словно осенний корабль на который
мы с тобою взошли
проплывающие перед глазами улицы города
я уже забывать начинаю
ты – над бездной: на самом краю
корабль удаляется
подняв не паруса –
наши души
ЛУЧИАН АВРАМЕСКУ
(р. 1948)
СРЕДИ САМОЛЕТОВ ВЕЧЕРНЕГО РЕЙСА
Скоро мы перестанем совсем понимать друг друга
сказал глава делегации игуанов;
скоро мы перестанем совсем понимать друг друга
повторил миллиард лет спустя
глава делегации рыб;
скоро совсем для полета ах для полета
не останется места
горевал Великий Кондор в самый канун
исчезновенья
и с трудом уже пробираясь в небе
среди самолетов вечернего рейса
Между тем еще один день был перелистан
в воздушном календаре
и отмечен ярким захватывающим зрелищем
падения
современного лайнера со всеми его пассажирами:
причина сказали – озверевшая кондоров стая
напавшая на самолет
защищая
жизненного пространства последнюю пядь;
говорят потом
с огромным трудом
пришлось их кровавые крылья
из пропеллеров извлекать
МИРЧА ФЛОРИН ШАНДРУ
(р. 1949)
ВРЕМЯ ГОДА – ВЕСНА
Anno Domini *, видел я кладбище автомобилей
позеленевших, разворошенных ветром весны.
Видел, как пашет в полях человек;
молодую брюхатую видел волчицу,
убегающую в дебри рожать.
Anno Domini, только прикрою рукою глаза –
вижу в зорях большую слезу,
нашу круглую Землю
с изумрудными злаками, нефтяными полями, сиянием городов.
Anno Domini, кончилась зимняя стужа с погибшей форелью
и сырыми ветвями; наши легкие – воздух, как птицы, клюя –
наполняются вновь,
опадают
и кровоточат.
Anno Domini, видел велосипедистов, спускающихся
с голубого холма, нараспашку рубашка, продуктов мешок –
про запас.
Видел стада, видел всадников, видел цапель хохлатых,
возвращающихся домой.
Anno Domini, нежный свет разгорается в небе и наземь нисходит.
Земля, поворачиваясь, покрывает своею травой
лошадиные кости, дороги, моторы, трубопроводы.
Anno Domini, этот год ни на один из годов не похож.
Кровь у нас опускается в стопы, захолонув.
Загорелые плечи мужчин – опаленные ветром,
тяжелеют, мышцы скручиваются, как жгуты.
Детвора подрастает, носится в травах, ловит птиц,
теряет сознанье от свежего воздуха – сколько простора!
Женщина тихо стоит перед зеркалом, смотрит
как змея на убитую жертву.
Anno Domini, я видел кладбище расцветших автомашин.
* В лето Господне (лат.).
МОЯ АФРИКА
Вы, грустные родины нашей планеты, вы,
прячущие слезинку свою в общем хоре
ликующих возгласов,
вы, грустные родины в одеянии флагов, вы,
хохочущие, к небесам простирая усталые
руки,
вы, бедные родины, хрупкие родины, суетливые родины,
вновь и вновь выходящие с новой надеждой на площадь,
вы, родины голода, глиняной мисочки риса,
вы, родины стачек и крови
и плясок безумных,
вы, родины, выбрасывающие сыновей
в мир
на поиски хлеба,
вы, гигантские сердца земель
лучистых и горьких,
в чьих биеньях
слышен грядущий, шагающий свет.
МИРЧА ДИНЕСКУ
(р. 1950)
БЕСКОНЕЧНОЕ ВОСКРЕСЕНЬЕ
Три дурацкие мачты поднимите на мне: в этот вечер
я – трансатлантик окраины
я – пасмурный ослепленный фарами пес
которого местные паханы забрасывают камнями
а бродяги и алкаши – подманув куском сала –
целуют взасос
Здесь тоска разлилась вместо моря
здесь продрогший беспачпортный Бог
будет – из благоразумья – убит на рассвете
здесь влюбленные сами себя – как компот – закатывают
в банки
здесь старики
не шелохнувшись стоят к стене прислонясь
здесь разве что только мой кашель звучит неподдельно
здесь шумный эфир
проносит над свалками вечные радости жизни:
футбольный матч взволновавший семейство
неподзапретное мычание радиолы
Весна стучится в окошко перстами
зеленых мух
и я сомневаюсь уже: существуешь ли ты? –
покуда опять не коснусь твоих губ
горькими губами
КОРМУШКА
Есть ничтожества
которым вдруг подфартит и судьба их забросит
– зажав между ломтиком хлеба и ломтиком хлеба –
как бутерброд
прямо на стол богов
Плечи у них осыпаны крошками
и сгибаются под бременем славы
а под языком
задыхаются современные модные тюрьмы
Их весной не сбивает волной прекраснейших женщин
не заносит в какой-нибудь нищий притон
желудок у них закреплен будь здоров – как на кнопках
а между ногами
задолго до срока они начинают таскать божий храм
Они могут позволить себе насвистывать в бане
им механический ведом экстаз
и бессмысленная
абсурдная жертва
Основатели некой морали более страшной
чем нейтронная бомба –
они умирают по воскресеньям
чтобы к понедельнику
лик успел уподобиться пятнам жира в бульоне
и они бы опять осчастливили нас
у кормушки –
хоть на экваторе хоть на этой камчатке
у черного моря где я ноги сижу полощу
ФИЕСТА
Твоя красота рассекает мне грудь
быки невесомые как медузы
парят поднимаясь над городом
приходи
приходи покуда в кармане моем позвякивает надежда
покуда лавчонки свои не прикрыла весна:
ах как недорого было б сейчас умереть
от ароматов
С легким щелчком раскрывается зонт воробьев
но дождь забывает пролиться
на башне часы
высовывают прохожим язык а газеты
перелистываемые ветром
сообщают про восстанье кокосовых пальм
про забастовку киви
и на бойне
уже омыты быки горячей струей
и ты придушила розу платочком
и как старую лампу задула мою любовь