ВЛАДИМИР ЕРЁМЕНКО
1949, Москва – 1993, Москва
Безвременно ушедший поэт, автор нескольких книг, всю жизнь работавший на износ и не всегда в правильном направлении – время его краткой жизни уходило на переводы народного эпоса, вообще-то в русском переводе уже имевшегося, на второстепенных грузинских поэтов, – лишь в конце жизни Ерёменко стал находить себя как поэт-переводчик, взявшись за запрещенного при советской власти Григола Робакидзе, а на тумбочке в больничной палате, где Ерёменко умер, остались лежать последние, с трудом доведенные до чистовика стихотворения – переводы из еще недавно запретного Чеслава Милоша. Составитель благодарит вдову поэта за предоставленные материалы.
ЧЕСЛАВ МИЛОШ
(1911–2004)
ЗОИЛЫ
Жужжа на тошном торжище, в котором
Тоска шуршит журнальными листами,
Гневясь, как только, несогласный с вами,
Мир вспыхнет розой, брызнет метеором,
Живите. Но во что бы то ни стало
И дряблый ваш полет, и гуд, и скуку
Поэт-насмешник, доверяя звуку,
Запрячет в лоно точного кристалла.
Рай дрозофил в янтарной сердцевине,
Где разочарованье в каждой мине.
Как бы в молитве сложенные лапки.
Кривые хоботки, мордашки, фрачки
Блеснут на миг картиной вечной спячки,
Добытые из сундука прабабки.
ГРИГОЛ РОБАКИДЗЕ
(1884–1962)
СОБСТВЕННЫЙ ТОСТ
Отчего зевает разум,
Кислый сплин ли пал на веки?
Или тешит слух рассказом
Тот, кто только что из Мекки?
Взор зовущий мне послали,
Сотворенный на обмане...
Не очнусь в его подвале,
Омрачится Пиросмани.
Грудь Менады чту, как меру.
Мойра глянет - и немеем.
Да простят меня: Гетеру
Ныне предпочту обеим.
Жаль, безумцы изобильны,
Небезумные случайны.
Счесть безумие бессильны
Те, кому вверяют тайны.
Саакадзе с Иоанном
Ждут подать мне чашу яда,
Имерети - стать туманом
Погребального обряда.
Если конь мой под рукою
Для безумной скачки ожил,
К Богу возоплю с тоскою,
Попрошу, чтобы стреножил.
В сердце - свет. Ни капли мрака.
Рядом братья. Смотрят смело.
Всё же убоюсь, однако,
"Вздор", - сказать про Сакартвело.
СБОР ВИНОГРАДА
В ложе давильни - сдавленный норов.
Сонм виноградин смятых и новых.
Голени полных хмелем танцоров
В теплых потеках ало-багровых.
Прутья корзины. В сумраке рваном
Зрак винограда, брошенный плакать.
Днищем черпалки с черным изъяном
Дети взрывают сладкую мякоть.
Грозди-рубины жемчугом шиты.
Строй тростниковый тихо змеится.
Трепетных листьев своды и плиты...
В тесной прохладе голос томится.
Слышу: "Моя ты. Что же ты, что ты?!"
Тает дыханье в шорохе зноя.
Звук поцелуя. Зовы, как соты:
"Чья же я, милый, чья же еще я?"
ГАЛАКТИОН ТАБИДЗЕ
(1892–1959)
В ОЖИДАНИИ НЕПОГОДЫ
Старый тополь, ревнитель весталок,
Разглядел раскрутившийся локон.
Мрак протаял метелью фиалок
И насытил молчание окон.
Виноградины с алым изъяном
Обливает налет перламутра.
И ширазским орнаментом пьяным
Проступает рождение утра.
Я люблю украшать твои пряди
Водопадом лозы виноградной.
Только дней, растворенных в прохладе,
Не оплакать слезою отрадной.
Тяжелее полуночной думы
Эти гроздья в сиреневом дыме.
Не вернется садовник угрюмый,
И не станут плоды молодыми.
У твоей доброты, недотрога,
Голубая душа серафима!
Не она ли, бледна и убога,
Надо мною витает незримо?
Этот полог осенней порою
Не спасет ни скитальца, ни друга.
Клочья блеклые в небе зароют
Ветер-норов и ворон-ворюга.
Тусклый вой в леденящих накрапах
Возникает из дальнего гула.
Прежних весен волнующий запах
Вслед за мыслью плутает сутуло.
Но уже остриями заката
Глубину облаков пронизало!
И печаль, охватившая плато,
Овладела глазами марала.
ОФОРТ
Мчатся кони в сверкающих шорах,
Раздувая снегов покрывало.
Схороненная в этих просторах,
Не моя ли душа бушевала?
Ослепила косящим сверканьем
И уходит в пределы иные.
Только слива цветением ранним
Раздает сновиденья немые.
Дали мертвые, мрамор бесплодный.
Белый саван касается краем.
Всадник скован равниной холодной
И молчит, тишиною терзаем.
Постигай! Тишина незабвенна.
Пусть во времени чужд и свободен.
Нет иного простора и плена.
Этот снег - моя родина родин.
ИМАНТ ЗИЕДОНИС
(1933–2013)
* * *
Отказ, друзья, отказ. Что в этой вести?
Медлит ручей. Но тянет морская гладь.
Здесь, где пасутся бабочки с ветром вместе,
Многого слишком, выходит, надо желать.
Не объять всего, да, видно, надо стремиться
.
Промахнулся, переболей и скажи: "Не смог".
Почему-то слева, там, где радость гнездится,
Вместо нее ворочается тяжелый комок.
Сорванный лист, парящий, как опахало,
Хоть назад к вершине тебе уже нет пути,
А вот увидел тебя - и легко мне стало:
Ты не зря в себе свободу несешь, лети.
О мы, мерцающая горсть праха,
Тающая, лишь подует ветер слепой,
Безголосая моя, маленькая серая птаха,
Ощущающая вечность перед собой.
Пусть, покуда жив и стою в тишине холодной,
О друзья мои, ушедшие в царство глин,
Здесь, под ясенями, я останусь один,
Признательный, отрешившийся и свободный.