МИХАИЛ ГАСПАРОВ

Отрок, подобие     прекрасной Венеры,
Всей чистоты людской     затмивший примеры,
Бог да хранит тебя,     Бог истинной веры,
Создавший землю, хлябь     и звездные сферы!
Пусть не грозят тебе     воры-лицемеры,
Пусть Клото выпрядет     нить твою без меры!

"Храните отрока!" –     молю не для вида,
А с сердцем искренним     трех сестер Аида,
Клото, Атропу и     ту, что Лахезида.
Будь тебе помощью     Нептун и Фетида,
Когда ты пустишься по волнам Тезида!
Ах, уплываешь ты,     горька мне обида:
Как буду жить, тебя     потеряв из вида?

Кость материнская,     земные каменья
Были материей     людского творенья, –
Ах, не из них ли ты     создан в день созданья,
Кого и слезные     не тронут рыданья?
Без олененочка     томлюсь, словно лань, я,
А ты лишь высмеешь     все мои стенанья.

Ты ли просишь, мальчик малый,
Нас о песне, друг мой милый?
        Я, который с ветром в споре
        Ношусь в горе на просторе
                В бурном море,
Ах, ужель могу я петь?

Ведь пожалуй, мальчик милый,
Мне пристало, друг мой славный,
        Жить страдая, жить рыдая,
        А не стих к стиху слагая
        В песне, коей ты с такою
                Ждешь тоскою.
Ах, зачем велишь мне петь?

И тебе ведь, друг мой славный,
Лучше, право, брат мой добрый,
        Со мной плакать, седцем тая,
        Злые скорби разделяя,
                Боль смягчая.
Ах, зачем велишь мне петь?

Ты ведь помнишь, как плененный
Пел Израиль свои стоны
        Во дни оны, заточенный
        В Вавилоне, отлученный
                От Сиона?
Ах, зачем велишь мне петь?

Непристойно ему было,
Недостойно его было
        Песней лучшей тешить уши
        Тех, кто слушал, власть имущий,
                В земле чуждой.
Ах, зачем велишь мне петь?

Но коль просишь неотступно
Нас о песне, друг мой лучший,
        Спою мноюгу хвалу Богу -
        Отцу, Сыну и Святому
                С ними Духу:
С доброй волей буду петь.

Тебе славу, Боже правый,
Отче, Сыне, Святый Душе,
        Троеликий и единый,
        Всевеликий, милосердый,
                Справедливый, -
С чистым сердцем я пою.

Я, изгнанник, скорби множу
В море дальнем, правый Боже,
        Два уж лета кара эта
        Томит сердце, Боже светлый, -
                Смилосердься! -
Так униженно молю.

И в надежде с верным другом
Петь я буду, петь я буду,
        Петь устами, петь сердцами,
        Петь умами, петь словами,
        Петь и днями и ночами
                Величанье
Тебе, милосердому!

Ежели в гости блудница
        к тебе соберется явиться, –
Прежде помешкает знатно,
        хоть звал ты ее многократно,
Краску кладет и белила,
        брови себе насурьмила,
Всю красоту наводит
        и важной походкой выходит.
В доме твоем появляясь,
        она говорит, задыхаясь,
Будто шла издалёка
        и, ах, устала жестоко.
С виду даже робеет,
        хоть опыт немалый имеет!
Чтоб угодить подруге,
        ты кличешь, чтоб ловкие слуги
Всюду ковры стелили,
        порядок везде наводили,
Дом украшали цветами,
        чтоб сладкими пахло духами, –
Гостье будет приятно
        войти в твой дом ароматный.
Самые лучшие вещи
        в глаза красавице блещут;
Повар рвется на части,
        готовит отборные сласти.
Гостья твоя прихотлива,
        разборчива в пище на диво –
Тронет, откусит, пригубит,
        посмотрит, что любит, не любит.
Слуги вино из подвала
        пред ней наливают в бокалы –
Девка посмотрит, проглотит,
        поморщится, нос отворотит.
Спать с тобою ложится –
        ни дать ни взять, как девица:
Только ты к ней подлезаешь,
        кричит: "Меня ты пронзаешь!"
Стонет, ломая руки,
        что этой не вынесет муки;
Так она жмется, что еле
        дорогу нащупаешь к цели;
А ведь она бы вместила
        в себя и ослиную силу!
Утром на улицу выйдет –
        боится, что кто-то увидит,
Чтобы ее не узнали,
        укроет лицо в покрывале.

Если ж ее не к себе ты приводишь,
        а в дом к ней заходишь, –
Дом этот жалок, грязен,
        убог и на вид безобразен;
И на столе негусто:
        один салат да капуста –
Вот и всё угощенье.
        А если нужны умащенья,
Купит бычьего сала
        из туши, какой ни попало,
Купит, потратясь немного,
        овечью ли, козью ли ногу,
Хлеб растолчет и размочит,
        черствевший с давешней ночи,
Крошек в сало добавит,
        вином эту тюрю приправит,
Или, вернее, отстоем,
        подобным винным помоям.
А чтоб торговец в лавке
        расчелся бы с ней без надбавки,
Оба при каждой покупке
        на палочке режут зарубки.
Так же она получает
        и то, чем гостей угощает:
Медную мелочь потратит,
        а на пять обедов ей хватит.
Ежели к двери убогой
        подходит шут босоногий,
Мим, игрок-оборванец,
        иль пьяница, худший из пьяниц,
Лишь бы, силою полон,
        могучими чреслами цвел он, –
Дверь перед ним нараспашку,
        а ты завидуй, бедняжка.
Ей забулдыга милее
        Пелопа, милее Пелея,
Он самому Диомеду
        над ней не уступит победу.
С ним она спорить не будет,
        а всякий стыд позабудет
И с головой непокрытой
        за ним побежит неумытой
В самое грязное стойло,
        чего бы ей это не стоило –
Тут уж брезгливости нету,
        и малой довольна монетой,
Мчится, куда ни покличут,
        коль видит такую добычу.
Словно пчела, что за медом
        летит на любую колоду,
Так блудница бежит за мужланом,
        ей трижды желанным,
А получив, что хотела,
        любому отдаст свое тело.

Архиканцеляриус,     славный муж совета,
Просвещенный истиной     Божеского света,
Чья душа высокою     твердостью одета,
Ты чрезмерно многого     хочешь от поэта.

Выслушай, возвышенный,     робкие моленья,
Изъяви к просящему     ты благоволенье
И не заставляй меня,     внявши повеленью,
Гнуть под тяжкой ношею     слабые колени.

Я – певец твой искренний,     твой слуга толковый,
По суху и по морю     для тебя готовый;
Всё, что хочешь, напишу     по любому зову –
Но стеснен я временем,     и немеет слово.

За неделю можно ли     описать пристойно
Нашим славным кесарем     веденные войны?
Лишь Лукан с Вергилием     их воспеть достойны,
Год и два и три подряд     песнь слагая стройно.

Пожалей, разумнейший,     стихотворца участь!
Не заставь покорствовать,     жалуясь и мучась!
Жгучей торопливости     умеряя жгучесть,
Струнам растревоженным     вороти певучесть.

Ты ведь знаешь, праведный, –     в этой жизни бренной
Сила в нас не может быть     вечно неизменной:
И пророков покидал     Божий дар священный,
И родник моих стихов     иссыхает пенный.

Иногда пишу легко,     без числа и счета,
И никто не упрекнет,     что плоха работа;
Но пройдет немного дней,     пропадет охота,
И заменит мне стихи     сонная зевота.

Что однажды издано,     то уж не исправить!
И спешат писатели,     чтоб себя прославить,
Стих похуже выкинуть,     а получше – вставить,
Не желая праздный люд     без нужды забавить.

Неучей чуждается     стихотворец истый,
От толпы спасается     в рощице тенистой,
Бьется, гнется, тужится,     правя слог цветистый,
Чтобы выстраданный стих     звонкий был и чистый.

В площадном и рыночном    задыхаясь гаме,
Стихотворцы впроголодь    мучатся годами;
Чтоб создать бессмертный сказ,    умирают сами,
Изможденные вконец    горькими трудами.

Но звучит по-разному     голос наш природный!
Я вот вовсе не могу     сочинять голодный:
Одолеть меня тогда     может кто угодно, –
Жизнь без мяса и вина     для меня бесплодна.

Да, зовет по-разному     к делу нас природа;
Для меня кувшин вина –     лучшая угода:
Чем мои по кабакам     веселей походы,
Тем смелей моя в стихах     легкость и свобода.

От вина хорошего     звонче в лире звоны:
Лучше пить и лучше петь –     вот мои законы!
Трезвый я едва плету     вялый стих и сонный,
А как выпью – резвостью     превзойду Назона.

Не всегда исполнен я     Божеского духа –
Он во мне является,     если сыто брюхо;
Но едва нахлынет Вакх     в душу, где так сухо, –
Тотчас Феб заводит песнь,     дивную для слуха.

Оттого и не могу,     нищий я и бедный,
Фридриха державного     славить путь победный,
Сокрушивший в Лации     корень злобы вредной, –
В этом, повелитель мой,     каюсь исповедно.

Трудно в худшей нищете     отыскать поэта:
Только у меня и есть,     что на мне надето!
А от сытых скудному     можно ль ждать привета?
Право, не заслужена     мною доля эта.

Я из рода рыцарей,     вышел в грамотеи,
Я с сохой и заступом     знаться не умею,
Мне и ратного труда     книжный труд милее –
Я люблю Вергилия     больше, чем Энея.

Не пойду я в нищие –     это мне зазорно;
Не пойду и воровать,     хоть зови повторно;
Видишь сам, передо мной     нет дороги торной –
Клянчить, красть, пахать, служить –    всё неплодотворно.

Как мои страдания     скорбны и жестоки,
Я не раз уже писал     горестные строки;
Но не внятны для зевак     все мои намеки –
Я блуждаю, как и был,     нищий, одинокий.

Немцев щедрые дары     я не позабуду
И достойною хвалой     их прославлю всюду...
..........................................................................
..........................................................................

Но зато в Италии –     сущие злодеи,
Идолопоклонники,     а не иереи –
Подают мне медный грош,     серебра жалея, –
Ну так диво ли, что я     чахну и худею?

Горько мне, что вижу я:     льстивые миряне,
Глупые и праздные,     хуже всякой дряни,
Век в душе не знавшие     Божьего дыханья,
Ходят, разодетые     в шелковые ткани.

Если б им лишь рыцари     были доброхоты,
А о нас священники     брали бы заботы!
Только нас и клирики     обижают что-то:
Львам от них гонение,     а ослам – щедроты.

Священнослужители     нынче стали плохи:
Наши им не ведомы     горестные вздохи,
В их домах, бесчинствуя,     пляшут скоморохи,
Вместо нас последние     подъедая крохи.

Сгибни, клир злонравственный     и несердобольный,
Нас забывший жаловать     милостью застольной!
Но вовек да славятся     те, кто хлебосольны,
И первейший между них –     ты, блюститель Кёльна!

Царскими заботами     ты чело венчаешь
И от царских ты забот     имя получаешь;
Ты Господню заповедь     в сердце величаешь
И пришельца-странника     с щедростью встречаешь.

Страждущий от зимнего     хладного дыханья,
Я к тебе дрожащие     простираю длани:
Ни постели у меня     нет, ни одеянья,
И смиренно я приму     всякое даянье.

Архиканцеляриус,     свет мой и опора,
Славою наполнивший     звездные просторы,
Верности прибежище     и услада взора,
Годы долгие живи     и не знай укора!

Я когда-то от тебя     деньги взять решился,
Но давно мой кошелек     вновь опустошился:
Я с одним священником     ими поделился,
Чтобы век он за тебя     Господу молился.

Щедрому хозяину     щедро подражая,
Я делюсь с издольщиком     долей урожая;
Каждый знает по себе,     в ком душа большая:
Чем крупней кусок отдам,     тем вкусней вкушаю.

Не могу один в углу     наслаждаться пищей –
Половину уделю     доброй братье нищей.
А при княжеских дворах     пусть другие рыщут,
Коим высшее из благ     толстый животище.

Архиканцеляриус,     свет мой и отрада,
Нестора премудрого     истинное чадо,
Да пошлет тебе Христос     за труды награду,
Мне же – красноречие     петь тебя, как надо.

Я, недужный средь недужных
И ненужный средь ненужных,
Всем, от вьюжных стран до южных,
Глас посланий шлю окружных:
        Плачьте, плачьте, верные, –
        Церкви нашей скверные
        Слуги лицемерные
        С Господом не дружны!

Кто, прельщенный звоном денег,
Иль диакон, иль священник,
Утопая в приношеньях,
Погрязая в прегрешеньях,
        В путь идет заказанный,
        Симоном указанный, –
        Тот, да будет сказано, –
        Гиезит-мошенник!

Мир над клиром так глумится,
Что у всех краснеют лица;
Церковь, Божия девица,
Стала уличной блудницей;
        Таинства церковные,
        Благодать духовная, –
        Скоро всё в греховные
        Деньги превратится!

Только то зовется даром,
Что дается людям даром;
Если станет дар товаром –
Будь виновник предан карам!
        Он, склоненный ложию
        К идолов подножию,
        Будь из храма Божия
        Выброшен ударом!

Кто подвержен этой страсти,
Тот не пастырь ни отчасти:
Он не властен и во власти,
Он покорен сладострастью.
        Алчная пиявица,
        Как жена-красавица,
        Папским слугам нравится,
        К нашему несчастью!

Молодые наши годы
Видят в старости невзгоды;
Мы боимся: без дохода
Пропадет для нас свобода;
        Нас пугает скудное –
        Мы впадаем в блудное:
        Такова подспудная
        Смертная природа.

И помазанье святое
Продают тройной ценою;
И старик под сединою,
Деньги взяв, бодрится втрое:
        Старцы обветшалые,
        Словно дети малые,
        Предаются, шалые,
        Сладкому запою.

Таковы теперь натуры
Тех, кто ждут инвеституры,
Нежат тело, холят шкуры,
Славословят Эпикура –
        Насладясь богатствами,
        Пресыщаясь яствами,
        Чванятся над паствами,
        Не стыдясь тонзуры!

Скудного имущества     похититель жадный,
Будь за то наказан ты     смертью безотрадной,
И без покаяния     мучься неповадно
Не в полях Элисия,     а в геенне смрадной!

Пусть тебя, проклятый вор,     всех воров негодней,
Бред, и жар, и боль, и гниль     сгложут безысходней,
Будь из жизни вычеркнут     ты рукой Господней,
Будь Эаком выброшен     в муки преисподней!

В жизни кратковременной     ты не ведай счастья;
Днем и ночью пусть тебя     стерегут напасти;
Яростной Эринии     мучайся во власти,
Цербер растерзай тебя     в три голодных пасти!

Пусть тебе недолгую     нить спрядает Клото,
Пусть Лахеза смертные     поведет расчеты,
Пусть Атропы ножницы     довершат работу,
И без покаяния     смерть придет к илоту!

Будь под отлучением     дома ты и в поле;
Не обрящи общника     в злой твоей юдоли;
Пусть никто в глаза тебе     не посмотрит боле;
Пусть Мегера жжет тебя     пыткой адской боли!

Всех грехов немоленных     с тяжестью на шее,
Без прикосновения     кроткого елея
Смерть скоропостижная     ввергнет лиходея
В пекло, где предатели     страждут и злодеи.

Это отлучение     кто услышит, люди,
Всяк к повиновению     пусть себя принудит;
Кто же не воздаст за зло     оному Иуде,
Ввек тому Анафема     буди, буди, буди!

Слух прошел по Англии,     ведомый и гласный,
Всполошив пресвитеров     области прекрасной:
Всех, кто благоденствовал     в жизни сладострастной,
Призывал к смирению     папы голос властный.

Слух прошел по городам,     слух прошел по селам,
Папские веления     разгласил по школам;
Клирики готовятся     к судьбам невеселым –
Всяк разлуку с милою     мнит крестом тяжелым.

Тягостно предчувствуя     оную утрату,
Зыблются в доверии     к римскому легату
И решают клирики,     рвением объяты,
Всем собором рассудить,     можно ль быть женату.

Наступил соборный день,     чаянный и жданный,
И бегут священники,     мчатся капелланы,
Малые и старые,     причет и деканы, –
Если кто и мешкает,     это очень странно.

Рассказать о том легко,     а поверить трудно,
Сколько клира собралось     на собор вселюдный:
Никому не хочется,     в келье сидя скудной,
Пред легатом искупать     новый грех подсудный.

От пределов западных,     от краев восхода
Целых десять тысячей     собрано народу:
Столько капель не прольет     ливень в непогоду,
И пожар не столько искр     мечет к небосводу.

Созванные сходятся     на лугу пространном,
К прению соборному     словно предизбранном,
И теснятся по местам,     сообразно с саном,
Не давая доступа     никаким мирянам.

Водворив спокойствие,     голос возвышает
Избранный старейшина     и провозглашает:
"Всем нам ныне, братие,     папа угрожает,
А за той угрозою     кара поспешает.

Нам и нашим женщинам,     нам и нашим детям
Угрожает курия,     чем мы ей ответим?
Коим оправданием     обвиненье встретим?
Мы для размышления     собрались за этим".

Первый воздвигается     иерей из круга,
Движимый тревогою     общего испуга:
"Не желаю, – он гласит, –     отпускать подругу –
С ней в законе мы живем,     словно два супруга".

Был вторым во прении     глас, звучавший тихо,
Мужа молчаливого     и с повадкой мниха:
"Будет мне, о братие,     тягостно и лихо,
Коль со мной не станет     спать наша повариха".

Третий тверже держит речь     и бесповоротней:
"В годы давние имел     женщин я до сотни,
А теперь держу одну,     с нею беззаботней, –
С целым складом золота     я прощусь охотней!"

Вот четвертый восстает,     гневом полыхая:
"Требует недолжного     курия святая!
Мне ли ей покорствовать,     милую теряя?
Мне без милой не житье     даже в кущах рая".

За четвертым следуя,     выступает пятый:
"Злые эти вымыслы     я кляну трикраты!
Богоматерью божусь,     чьи веленья святы, –
Не расстанусь с милою,     что ни пой прелаты!"

Поднимается шестой,     вот его сужденье:
"Мне с моей кухаркою     мило обхожденье!
Если надо мной и ей     грянет осужденье –
Я готов его принять     без предубежденья!"

За шестым встает седьмой,     промолчать не может:
"Ложная забота вас,     братие, тревожит!
Нашего супружества     Рим не уничтожит:
Кто ему без наших жен     прибыль подытожит?"

И восьмого клирика     внятен голос слышный:
"Ах, какую женщину     мне послал Всевышний!
Ни телес, ни платий нет     этих многопышней!
Никогда ее любовь     мне не будет лишней".

Встал девятый, говорит:     "Тщетно, судьи, ждете:
Кровь мою кипучую     хладом не скуете!
Оттого я и стремлюсь     в жизненной заботе
Не к спасению души,     а к спасенью плоти!"

Вот десятый восстает,     побледнев заране, –
Всё, что в сердце выносил,     то гласит собранью:
"Ни к чему нам, братие,     самообузданье, –
Не под силу клирику     бремя воздержанья!"

И одиннадцатый здесь     речь свою имеет:
"Многими искусствами     женщина владеет;
Мне моя красавица     славно ложе греет,
С ней и сплю, доколе плоть     не перестареет!"

А двенадцатый сказал     вот какую фразу:
"Нет, меня не застращать     папскому указу!
Лучше тысячу монет     отсчитаю сразу,
Лишь бы с милою моей     продолжать проказы".

Произнес тринадцатый:     "Проливать ли слезы,
Если кратковременны     папские угрозы,
А служанки нам верны,     несмотря на грозы,
Нам даря к заутрене     сладострастья розы?"

Встал четырнадцатый поп,     встал, суров и бешен,
Руки над собранием     вскинул, безутешен:
"Тщетен злобный сей закон,     грешен и поспешен:
Кто решил его издать,     верно, тот помешан!"

Говорит пятнадцатый:     "Винные кувшины
Осушив, я чувствую     сон благопричинный,
И хочу его делить     с девкой вполовину, –
Нет мужскому здравию     лучше медицины!"

И повел шестнадцатый     счет причин и следствий:
"Всё в природе связано     вязью соответствий:
Коль откажут мне в одной,     как в домашнем средстве, –
Целых трех сожительниц     заведу в соседстве!"

Выступил семнадцатый,     чинный, неречистый,
Молвит в огорчении     с искренностью истой:
"Не гожусь я, братие,     в важные софисты:
Должен я по бедности     честно жить и чисто".

Восемнадцатый его     порицает строго,
На него низринувшись     всею силой слога:
"Вижу: мой предшественник     слишком жил убого,
Что на свете радостей     видел столь немного!"

Вышел девятнадцатый:     "Разум уличает:
Оговорку важную     дело заключает!
Блуд меж двух духовных лиц     папа воспрещает,
Но за брак с мирянками     он не отлучает!"

И гласит последнего     слово иерея:
"Грех – запреты класть на брак,     блуд без брака сея!
Коль исполнят сей указ,     власти не жалея, –
Не найдешь ни алтаря     без прелюбодея!"

И раздался общий хор,     завершая пренье:
"Дева Богородица,     наше вспоможенье!
Отврати от грешников     папское решенье,
Если наших ты подруг     жалуешь моленье!"

А засим восстал монах     с речью проповедной:
"Неужели хочет Бог,     мощный и всеведный,
Тот, чей сын за смертный род     смерть попрал победно, –
Чтоб без женственной любви     сох священник бедный?

Славен муж Захария,     славен был родитель,
От которого рожден     Иоанн Креститель,
Возгласивший миру весть,     что грядет Спаситель, –
Он ужель своей жене     грешный был сожитель?

Богоизбранный Давид     и боголюбивый
В старости забавился     с девой шаловливой,
И к Давиду был Господь     кроток справедливо;
Грешных нас помиловать     для него не диво.

Господа Всевышнего     ведомо реченье
И о распложении     и о размноженье;
Так пекитесь, братие,     о чадорожденье,
Чтоб Господнее стяжать     тем благословенье.

Если пес единожды     кость мясную стянет, –
Хоть убей, а воровать     он не перестанет.
Так от радостей ночных     клирик не отстанет,
Хоть и папское над ним     осужденье грянет.

Не от папы ли дано     рукоположенье
Мужу, столь искусному     в плотском сопряженье,
Что бесплодных он карал     карой отлученья,
Сам же от родной сестры     сыну дал рожденье?

Если папа утвердил –     кто иной откажет?
Папа всякую судьбу     свяжет и развяжет,
Ринет рыцаря на брань,     пастыря на пажить,
А священника в любви     ратовать обяжет.

Пусть же в клире всякий муж     двух подруг имеет!
Пусть каноник и монах     целых трех лелеет!
Пусть епископ четырьмя     и пятью владеет!
Кто издаст такой указ –     тот не пожалеет!!!"

О, тоска, любви подруга,
Злее злейшего недуга,
       В чем твое целение?
Злой тоскою я тоскую,
Ибо та, кого взыскую,
        Скрылась в отдалении,
А ее с ее красою,
На Париса месте стоя,
        Предпочту Елене я.

Ах, и я ли сокрушаюсь
Из-за девы, что, гнушаясь,
        Отвергает чтущего,
Даже сладостное имя,
Всех священней, всех любимей,
        Молвить не могущего,
И с жестокостью во взоре
Мне, томящемуся в горе,
        Хочет горя пущего?

Я един ее едину,
Всей тоски моей причину,
        Жажду страстью тщетною,
А она от жажды страстной
Дух свой ясный, лик прекрасный
        Скрыла в даль заветную,
Где Творец о ней радеет
И куда взлететь не смеет
        Сердце безответное.

Слава славной той долине,
Где теперь моя богиня
        Новой славой славится,
Где и солнце, где и луны,
Где и птицы песней юной
        Радуют красавицу
Над долиной той единой,
Где дано душе кручинной
        От кручин избавиться.

Оный день Господней силы
Выжжет все, что есть, что было, -
Рек Давид, рекла Сивилла.

О, какою дрогнет дрожью
Мир, почуяв близость Божью,
Что рассудит правду с ложью!

Трубный голос дивным звоном
Грянет к сонмам погребенным,
Да предстанут перед троном.

Персть и смерть бессильны будут,
Тварь восстанет, звук понудит
Дать ответ тому, кто судит.

Разовьется длинный свиток,
В коем тяжкий преизбыток
Всей тщеты земных попыток.

Пред судьею вседержавным
Все, что тайно, станет явным,
Злу возмездье будет равным.

Что я молвлю, грешник вящий,
Без защиты предстоящий,
В час, и праведным грозящий?

Властный в славе и в крушенье,
Чьи неведомы решенья,
Дай, спасающий, спасенье.

Иисусе, Боже святый,
На кресте за нас распятый,
Помяни нас в день расплаты.

К нам Ты шел путем невзгодным,
Был усталым, был голодным, -
Будь же труд Твой небесплодным.

Боже праведного мщенья,
В день последнего свершенья
Удостой нас отпущенья.

Жду я, Боже, приговора,
Лоб мне жжет клеймо позора, -
Будь молящему опора.

Ты склонил к Марии взгляды,
Рек злодею речь пощады,
Мне блеснул лучом отрады.

Чаю, низкий и презренный:
Благом Божьим покровенный,
Да избегну мук геенны.

В стаде козлищ я тоскую,
Стада овчего взыскую, -
Дай мне место одесную.

Осужденных отвергая,
В пламя жгучее ввергая,
Дай мне место в кущах рая.

Плачу, пав, ломая руки,
Сердце в прах роняет стуки, -
Дай мне помощь в смертной муке.

В слезный день Господня гнева,
Как восстанут грешных севы
К Твоему припасть подножью, -
Будь к ним милостивым, Боже!

Мир им, Боже любящий,
Даруй в жизни будущей!