РИММА КАЗАКОВА
1932, Севастополь - 2008, Москва
Быть "советским поэтом" и "быть поэтом" – не только не синонимы, это почти антитеза. Весьма немногим удалось сочетать в себе оба эти качества, не продав душу, притом задешево (при мелкооптовой закупке душ советская власть, в отличие от дьявола, всегда была предельно экономна). Казаковой как-то это удалось. Катаясь по заграницам как секретарь СП, она была призвана демонстрировать некую
"советскую власть с человеческим лицом"; но поскольку вещи эти несовместимые, то из секретарей Союза ее тоже наскоро сместили. Переводила Казакова немного, больше по доброй воле, чем для денег. Поэтому бывали удачи. Благодаря ее доброму отношению к молодежи, в печать удавалось пробить порой такое, что теперь только диву даешься; отчего-то словосочетание "даже Римма Казакова похвалила" звучало как заклинание.
НАЗЫМ ХИКМЕТ
(1902-1963)
БАРОККО
(Из стихов о Праге)
В Праге понемногу светает,
и в то же время слетает
снег свинцовый
с дождем пополам.
В Праге постепенно проступает из тьмы барокко,
отчужденно, одиноко,
и в его позолоте печаль.
Как птицы, прилетевшие с умерших звезд,
облепили статуи Карлов мост.
В Праге вышел первый трамвай из депо,
его желтые окна светятся тепло.
Но я знаю,
изнутри от него веет ледником:
еще не согрело вагон дыхание первого пассажира.
В Праге Пепик пьет кофе с молоком,
чистенькая кухня, не прячется хлам по углам.
В Праге понемногу светает,
и в то же время слетает
снег свинцовый
с дождем пополам.
В Праге едет телега,
одинокая ломовая телега
мимо еврейского кладбища грохочет.
Телега, груженная доской другого города, я – извозчик.
В Праге постепенно проступает из тьмы барокко,
отчужденно, одиноко.
Печаль в золотом его свете.
В Праге на еврейском кладбище беззвучная,
бездыханная смерть.
Ах, милая моя, милая, лучше умереть,
быть эмигрантом хуже смерти.