НА БОЛЕЗНЬ КЛИМЕНТА VII
(1529)

Что папа? – папа ест себе, жует!..
Что папа – папа спит себе да спит!.. –
Так на вопрос – «а что ему грозит?» –
Ответ спокойно всяк тебе дает.

Он смотрит здраво, говорит, плюет,
По кашлю – здрав, здрав языком на вид.
Пожить отец так явно норовит,
Но цех врачей его во гроб сведет.

Затем что им какая светит честь, –
Ведь предрешили: смерть отцу, пора!
И вдруг – его воскресшим что ли счесть?!

И вот городят, мол, еще вчера
Был пароксизм и, мол, Бог весть,
Не нынче ли опять грядет с утра.

       Пса замордуют доктора,
Куда там папе! Что им пересуд!
На все пойдут, а папу изведут.

ЕГО ВЫСОЧЕСТВУ ГЕРЦОГУ САВОЙСКОМУ

Карл, доблесть сердца твоего – порука:
Пробьет свободы италийской час!
Но медлит что? Что ждет оно? Для нас
Досуг твой и покой – страстная мука.

Да узрит мир твои победы ныне,
Взвей знамена, зови отважных в строй!
Тебе союзник – Небо, пред тобой
Судьба склонилась – мужества рабыня.

Царица моря пусть покоит тело,
Румянит щеки, мягкий локон вьет,
Пусть Франк следит, как близкий бой идет,
В застолье вечном позабыв про дело.

И пусть товарища на бранном поле
Тебе всё нет и меч твой одинок,
Пренебреги, о Государь, и в срок –
Вся честь – тебе, ни с кем ты не был в доле.

Великого твоя душа взыскует,
И, мощная, великих тягот – длань,
Но трусу не дарит победы брань,
И робкий – век в бесславии векует.

Дороги славы не благополучны,
Путь почестей – обрывы, бурелом,
Успех берется жертвой и трудом,
Победа и опасность – неразлучны.

Кто, как не ты, собьет засов темницы:
Давно тюрьма – для Гесперии дом,
Ты узы разомкнешь своим мечом,
Ее свобода – дар твоей десницы.

Карл, Гидра новая страшнее видом
Той, древней, – если ты ее сразишь,
Трехглавого Тирана победишь, –
Я первый нареку тебя Алкидом.

Не отвергай сейчас мольбы и оды,
До времени – о, долго ли терпеть! –
Когда воздвигнем мраморы и медь
Тебе – восстановителю свободы.

ГРАФУ ДЖ. Б. РОНКИ О ТОМ,
ЧТО НЫНЕШНИЙ ВЕК РАЗВРАЩЕН ПРАЗДНОСТЬЮ

Быть может, у подножья Авентина
Ты бродишь. В разноцветье диких трав
Великолепия латинских слав
Останков гордых пред тобой картина.

С презрением и скорбью ты взираешь:
На месте храмов, царственных палат –
Скрип плуга и мычанье нищих стад;
И ты в сердечной глубине вздыхаешь.

Что славная сейчас во прахе древность –
В том буйство злое времени вини;
Другим пред ней повинны наши дни:
В нас древним подражать угасла ревность.

Столпов и врат еще немало стройных
Величат доблести старинных лет,
И оглянись – между живыми нет
Врат и столпов, воздвиженья достойных.

Италия, отваги неуклонный
Дух – ленью сладострастною прельщен,
И ты не видишь – разум твой пленен, –
Что выродился в мирт – твой лавр исконный.

Прости мои слова. Но было ж время –
В палестре ежедневной крепость рук
Ты тешила и гнуть могучий лук
Любила и щитов и копий бремя.

А ныне? Ты выпытываешь средства
Не стариться – у верного стекла;
В кичливые одежды заткала
Всё золото прапращуров наследства.

Благоухают перси ароматом
Бесценнейшим сабейских берегов;
И плечи – словно в пене облаков,
В голландском льне, воздушном и хрущатом.

В твоих застольях кубки золотые
Хиосской влагой полны золотой;
Смирят – надменную годами – в зной
Струю Фалерно волны ледяные.

Колхиды и Нумидии дичина –
Спесь расточительных твоих пиров,
И в туках духовитых свой улов
Тебе подносит дальняя пучина.

Иной была, когда на Капитолий
Ты земледельца консулом вела,
Когда средь фасций Города дела
Вершил диктатор-пахарь властной волей.

Рукою, гладившей воловьи шеи,
До света, медленных, спеша запречь,
Твоя держава создана, и меч,
Послушный ей, везде стяжал трофеи.

Одна преданья славы сохраняет
Молва. И варварская мощь хулит
Честь стародавнюю могильных плит
И, дерзкая, тобою помыкает.

И если, Ронки, ввек неодолима
Италии дрема (хочу солгать!),
Поверь, увидишь: станом станет рать –
Фракийца, Перса ли – на стогнах Рима.

ЗАНОЗА В ПАЛЬЦЕ ПРЕКРАСНОЙ ДАМЫ

Занозу я извлек – ничтожно
Соринка малою была:
И поступил неосторожно –
Впилась мне в сердце, как стрела!
Надежду возлагать мне можно ли большую
На ручку, что разит, пока ее врачую?!

НА ТОТ ЖЕ СЛУЧАЙ

Оставь, колючая заноза,
Мизинца нежного надоблачные страны
И снизойди до сердца раны,
Здесь язву смертоносную свою удвой:
Оно – его спасенью жертвует собой.
Се, слава ждет тебя двойная –
Ей пальчик вылечишь, мне сердце прободая.

РУЖЬЕ

Немецких рук работа, сей снаряд
Чуть запалит селитру в смеси с серой,
Узду свинцу ослабит, птице серой, –
Что твой перун из громоносных гряд!

Пусть зверь резвей парфянца во сто крат,
А не уйдет от смерти огнеперой;
Горошины мгновенною холерой
Обрушат стаю птиц, как страшный град.

Он изрыгает молнии и громы
И рыцарей умеет уложить
Стогами окровавленной соломы.

Так что же, Смерть, косой тебе косить,
Орудья новые тебе знакомы,
Учись у мира – мир перуном бить.

* * *

Повадился на вертоград и лозной
Плод травит и побег, козел душной!
Чтоб и забыл, как трясть там бородой,
Покрепче двинь-ка по башке стервозной.

Не то заметит Вакх его – и грозной
Упряжке тигров тотчас крикнет: «Стой!»
Ох, гневен бог, ну просто сам не свой,
Когда творят бесчестье влаге гроздной.

Гони его, Елпин: что ж, дрянь такая,
Поганым зубом губит лозной прут
И гроздий вязь, их бога искушая.

Козла – богам уж точно принесут;
Ты Вакха бойся – на козла серчая,
На пастуха б не перенес он суд.

* * *

Послушай: в камышах зашлась квакуха –
Примета верная, что дождь польет;
Всё ниже, ниже ласточек полет;
Вороний грай всё тягостней для слуха;

На бугорке тревожится пеструха
И раздувает ноздри – наперед
Учуяла, что досыта попьет;
Взгляни: соломки и комочки пуха

Кружат; и ходит вихрь косым винтом –
То здесь, то там: мила ему свобода;
И вьется легкий прах веретеном.

Мой Рестаньон, спеши из огорода
Скорей под кров, пока не грянул гром, –
Вещает Небо: близко непогода.

* * *

Я иду в эту голую
сухость земли.
Я теперь – углубленная
тишина. Ухожу
от вознесшейся пЫли.

* * *

Сидели у ворот, в летний вечер,
когда притихает воздух,
и свет фонаря грустнел,
долетал разлогами дальний собачий брех
от огромных масИа ночи.
И были уже не горы, а ночь, а от шагов
усталого прохожего подымался
из мрака – мало по малу – страх.
Тут кто-то сказал: «Я видел сегодня
столько над полем ласточек – что твои воробьи».
И еще чей-то голос: «Должно, к дождю».
И я закрыл глаза, и видел их,
в вечном покое, того, и еще того – всех моих мертвых.
И знал этот путь навсегда без них,
и как дни идут – которые только будут –
неохватною пустотой песков.