На главную страницу

МИХАИЛ ЛАНДМАН

1931, Подволочиск – 1997, Хайфа

Родной город поэта, Подволочиск, в 1931 году находился в составе Польши. В ходе победоносного раздела Польши коалицией Сталина-Гитлера советские войска 17 сентября 1939 года вступили в родной город Миши Ландмана… и для семьи поэта это стало спасением: в 1941 году она успела эвакуироваться на Урал. Уже учившийся к этому времени в русской школе сын образованного торговца фруктами (потому, говорят, и торговля у отца шла очень плохо, что слишком был учен) схватывал на лету язык за языком, за идишем иврит, польский, русский, литовский, чешский, румынский – в итоге не окончил ни одного института: зачем? Переводы хоть и небогато, но всегда прокормят. С конца войны Ландман жил в Вильнюсе, потом кое-как прошел конкурс на заочное отделение Литературного института в Москве (семинар Льва Озерова). В его переводе вышло более двадцати прозаических книг, по меньшей мере одна – «Академия пана Кляксы» Яна Бжехвы – переиздается до сих пор. Переводил и стихи, ибо всю жизнь писал их сам, да и кто не помнит наизусть строфу:

              Сиреневый туман над нами проплывает.
              Над тамбуром горит зеленая звезда.
              Кондуктор не спешит, кондуктор понимает,
              Что с девушкою я прощаюсь навсегда.

Это – из стихотворения «Экспресс времен». Сам Ландман пишет об истории его возникновения: «Песня эта написана на мотив какого-то танго, звучавшего в конце 40-х годов. Написана в соавторстве с Михаилом Юрьевичем Ярмушем. Песня эта была увезена в Калининградское высшее военно-морское училище нашим другом Владимиром Велутисом, тогдашним его курсантом, и там получила распространение. После мы её услышали уже в изменённом виде, много лет спустя. Написана она в нашем варианте в 1951 году». «Хит» оброс другими строфами, что дало повод к возникновению легенд: песня приписывалась то М. Матусовскому, то Ю. Липатову, – но кому надо, те до оригинала все равно доберутся. Михаил Ландман оставил след и в поэтическом переводе; видимо, переводил он не только Тувима, но больше пока ничего найти не удалось. Как пишет хорошо знавшая Ландмана Ш. Шалит, после переезда в Израиль поэт не отчаялся: «…чтобы не сидеть сложа руки, не ждать ничьей милости, пошёл работать ... метлой. <…> В 1993 году был принят на работу в библиотеку Хайфского университета. Жить среди книг – это было по нему. Купили квартиру <…>». Однако жизнь оказалась короткой. Достойного и вообще хоть какого-нибудь отдельного издания поэтическое наследие Михаила Ландмана пока, насколько известно, не дождалось. Но это, надо надеяться, дело поправимое.


ЮЛИАН ТУВИМ

(1894–1953)

КОГДА Я ВЕЧЕРАМИ…

Когда я вечерами бреду по переулку,
Когда в пальто потертом по улицам шагаю,
Я просто совершаю бесцельную прогулку,
Вот разве что о камни подошвы протираю.

Когда я так шагаю, красивый и веселый,
В карманы сунув руки по самые запястья,
Раскачиваясь, будто несу я груз тяжелый,
Во мне бурлит и бродит мое хмельное счастье!

СКУКА

Под вечер в воскресенье тоскливо, нудно, серо.
У двориков и улиц всё тот же облик хмурый.
А перед домом - контур желтеющего сквера.
А в окнах - бесприданниц костлявые фигуры.

О, скука, скука, скука! Назойливая дама
Из тесных канцелярий и станционных залов!
Нас всех "одно и то же" преследует упрямо!
О, скука, скука, скука поблекших идеалов!

Каким мечтам предаться! Каким гореть желаньем!
Поток часов воскресных, теки мещански чинно!
А мы со скукой песню на старый лад затянем:
       "Ты пойдешь горою, ты пойдешь горою,
              а я - долиной,
       Зацветешь ты розой, зацветешь ты розой,
              а я - калиной…"

БЕРЛИН, 1913

О, памятное nevermore!
Туманное седое утро!
Ты ждешь меня в Cafe du Nord,
Из прошлого вернусь я будто.

Дрожишь ты с головы до пят
В сладчайшем страхе ожиданья.
Был сон опять, письмо опять,
Волшебной мглы благоуханье.

Но я исчез, исчез вполне.
Останусь только в жизни прежней,
Останусь в письмах, да во сне,
Да в сказке призрачной и снежной.

А ты, не ведая того,
Всё ждешь с тревогою напрасной,
И юность сердца моего
Ты носишь в сумочке атласной.

Вчера? А что же было? Да -
"Кармен", карета, танцы в зале…
О нет, почудилось тогда, -
В глазах мелькнула тень вуали.

В кафе уютно у огня.
За окнами искрится иней.
Прощай. Ты не найдешь меня
В большом, большом Берлине.

МЕЛОДИЯ

Осень, осень! - вот моя пора!
И под цвет глазам - седое утро.
Мне в кафе, как в облаке, уютно,
Я сижу тут с самого утра.

За окошком - суета и спешка,
А в кафе - покой и тишина.
Молчаливо, с грустною усмешкой,
Я смотрю на город из окна.

Так-то лучше, так всего дороже -
С тишиной остаться, только с ней…
В этакое утро ты моложе,
И любимей кем-то, и грустней.

День мне предстоял пустой и вялый,
От воспоминаний он притих,
Но словам, что ты мне не сказала,
Так нетрудно превратиться в стих!

И его мелодией озвучен,
День мой обретает новый лад…
Иностранка голосом певучим
Принести просила "чоколад".

О, как нежен кожи смуглый цвет!
Как стройна!.. На свете нас так мало!..
А какой косметикой дышало!
И какой поэт!..

ПСЫ

Долго-долго плутал я собакой бездомной,
Одичавший, брюзгливый и злой,
И завыл у порога в тоске неуемной,
И на зов мой откликнулся вой.

Голос шавки соседской узнал я сначала
В этой жалобной песне без слов,
И тотчас же окрестность в ответ зазвучала
Всей капеллой проснувшихся псов…

То не вор разгуливает в полночь!
Что ж вы рветесь, ошалев, с цепей?
Это человек зовет на помощь,
С провиденья не сводя очей.

Опустился наземь возле дома,
Ясным звездам плачется, как вы…
Не поведать никому другому
О тоске средь черной синевы.

Не от холода и голода мы воем, -
Оттого, что сад серебряный спокоен,
Оттого, что сад серебряный спокоен,
И огромный мир не знает ничего.

Ах, кому же смертную тревогу
Выплакать в горчайшие часы?..
Этого собаки знать не могут,
Да и я не знаю, братья псы.

Мы уснем, измученные плачем,
Может, легче станет вам и мне, -
Нам приснится смутный сон собачий,
Призрак смутный явится во сне.

Мы собачий бедный рай отыщем,
Мы чутьем найдем его порог,
И, как встарь, униженным и нищим,
Принесет нам избавленье Бог.

ТЬМА

За окном вулканический страх
Лавой мглы берега затопляет,
И гудят погреба в городах -
Полночь грозная их подстрекает.

Сверху тихо спускается зверь,
Допотопный, тяжелый, дремучий,
Он всё ближе и вот уж теперь -
На глаза надвигается тучей.

Ночь молчит, но, шумна и черна,
Подземелья вода заливает.
Так последняя умирает
Поглощенная тьмою луна.