ВЛАДИМИР ЛЕОНОВИЧ
1933, Кострома — 2014, Кологрив
В 1983 году знаменитое своей черносотенностью издательство "Советская Россия" выпустило своеобразную антологию: "Симфония Лозы" – "Грузинская поэзия в переводах русских поэтов". Парад имен, от Анны Ахматовой до Игоря Шкляревского, был там солидный, но с какими-то странными пробелами – чуть ли не больше всех для грузинской поэзии сделавшие на русском языке поэты Владимир Леонович и Юнна Мориц, к примеру, там отсутствовали. Со временем секрет выплыл наружу: в первоначальном варианте состава их переводы были, но главный редактор издательства тов. Сергованцев, в свое время прославившийся организацией травли Пастернака в стенах Литературного института, вычеркнул их. Вычеркнул потому, что не мог вычеркнуть... как раз Пастернака, к этому времени уже благополучно зачисленного в классики советской поэзии. Сергованцев отыгрался на Леоновиче: к счастью, история литературы на такие клопиные укусы плевать хотела. В Тбилиси, в издательстве "Мерани" тремя годами позже вышла авторская книга Леоновича "Время твое", включившая избранные переводы с грузинского и собственные стихи поэта о Грузии.
ГАЛАКТИОН ТАБИДЗЕ
(1892-1959)
ВОЛЯ
Рыдайте, избранники Божьего гнева,
Невинный Адам, непорочная Ева!
Бегите, бегите родного чертога!
И гневом Его – воспалится дорога!
Остался губитель и прячется в кущи –
Чешуйчатокольчатоскоротекущий...
Кропите дорогу рыданьем и плачем
Под гневом неправым, под гневом незрячим.
Здесь камни текучи и дерево шатко...
И всё Ему – воля! И мщение – сладко.
ТЫ ЖДЕШЬ?
Не жди от меня молений –
Мне жалок любовный бред –
Сил моих нет!
Есть гений Любви
И Смерти гений –
Третьего нет.
Сердце смеется.
Раньше – любило оно.
Не всё ли равно?
Правды не остается,
И жизни не остается,
И третьего – не дано.
ТРЕТИЙ – ЭДГАР
Знакомые до сладкой муки
Наш сельский храм, ущелье, бор.
Бьет колокол – ложатся звуки
Блаженные – к стопам Линор.
Идем к вечерне. В отдаленье
Стесненная шумит река.
К тебе, Линор, мои моленья:
Ты, близкая, – так далека!
И что же? Словно бы разорван
Весь золотистый небосвод!
И с нами – третий. Это ворон.
Он Эдгаром себя зовет.
Бог знает, по какому праву
Он здесь. Но мы должны молчать.
Все вместе мы идем ко храму,
И темная на всем печать.
* * *
За полночь над пеной прибоя, над громом и рознью
Мой конь, словно птица усталая, плыл тяжело...
Струна натянулась, и вспыхнули лунные гроздья.
Кромешное море – направо – насквозь – рассвело!
Движенье умрет – и очнется его изваянье,
И праздничный мрамор цветет, словно ветвь алычи...
Является женщина, и голубое сиянье
Исходит из моря, и утро восходит в ночи.
Гремящая галька прибоя – воистину ТЕРРА!
Оглохла скала, как безумец, нажав на курок...
Была колыбель, голубые лучи Люцифера,
Был свет путеводный в начале безвестных дорог.
ОСЕННЕЕ УТРО
Дождь-листобой.
В ночь – город вылинял –
Стояли золотые дни –
И холод краски мира выровнял,
В нем
Видима душа:
Дохни!
Всё голубое – твердо-матово:
То изморозь в голубизне.
А ветер налетел с Мадатова –
Как смерть –
И как любовь –
Извне!
А утро блеклое, нераннее –
Неверны желтизна и синь.
В природе –
Воля умирания.
Во всем – Поэзия.
Аминь!
* * *
Мечта вела его тогда,
Волн молодых разбег и мера,
И – солнце страсти – череда
Родных имен – из уст Гомера!
Он весь отдался им – уснул,
От грома их оглохнув в гроте,
И в Аттику свою скользнул
По синеве и позолоте...
Но посуровела игра,
Он времени вцепился в гриву.
А сны сбывались: кровь и мгла,
Восторги и проклятья – Риму.
А нынче снег. Он бел и тих.
Был тих Овидий присмирелый...
А на коленях на твоих –
Том золотой и фартук белый.
И черноморская зима,
Что сходит нехотя по склону,
И моря черная кайма –
Всё это видится Назону...
ОТАР ЧИЛАДЗЕ
(1933 - 2009)
БЕЛОЕ ПОЛЕ
Как легкий пепел, сон покрыл меня.
Спала
тень ветви на лице, и лиственное тело
витало надо мной, а там, белым-бела,
сияла твердь – как снег, как мысль и как хотела.
Я спал, но я хранил живительную связь
сознания и сна – я странствовал по воле –
и обогнула ветвь, витая и виясь,
знакомый склон горы, белеющее поле...
Там помавает конь прекрасной головой –
подобное в горах он вызовет движенье,
и песня разорвет предел голосовой...
Но смерти нет вообще. А этой – нет блаженней!
Но где твое лицо? Я сплю? Я слеп?
Ужель,
ужель твое лицо мне перестало сниться?
Я разрываю сон – так разрывает ель
нагорий облака – и движется, и длится...
На камне – тень твоя. А ты?
Я одинок,
когда – меня – твое – обманывает имя:
другую так зовут... А третья – мой порог
стопами перейдет неслышными твоими...
За что... В чужой душе я только слеп и нищ,
не помогают мне чужие утешенья.
Не верю белизне, где бездны черный свищ –
и тонет в камне тень – плашмя и без движенья.