* * *

Вечерний свет над Лиссадель
На юг и настежь окна в доме
Две девушки — хозяйки, обе
Красавицы, одна — газель.

Как листья, годы отгорят,
И старшую приговорят,
Потом помилуют, потом
Ее укроет старый дом
От судей и подпольных свар.
Что будет на душе у младшей —
Бог весть. Политики увядшей
В увядшем теле перегар.
Потом обеих примет гроб.

Я столько раз напропалую
Мечтал — одну или другую
Призвать и вспомнить пылкий трёп
Про жизни цель, и юный хмель
Шальных несбыточных утопий,
Вечерний свет над Лиссадель,
Двух девушек хозяек… Обе
Красавицы, одна — газель.

О тени милые, теперь
И вам открылась тщетность бунта.
Как будто есть победа, будто
От времени и от потерь
Невинность с юностью защита…
Прощайте и простите нас.

Вы этот сумрак озарили,
Вас за поджог приговорили,
Но лучик вспыхнул и погас.

* * *

Когда будет дописан последний холст и засохнет последний тюбик белил,
И последний художник закроет глаза, ибо отдых он заслужил,
Нам всем, усталым мастеровым, Вечность дадут поспать,
И Хозяин Честных Работников призовет нас к труду опять.

И каждому даст золотой табурет, и кисть из хвостов комет,
И туго натянутый холст шириной в сто световых лет,
И Магдалина, Павел и Петр позировать станут для нас,
И никогда, никогда, никогда не устанут рука и глаз!

Ни денег, ни славы не будет вовек, а будут работа и честь,
И каждый напишет каждую вещь, как видит, и как она есть,
На каждой звезде, которыми полн ликующий Млечный Путь,
Для Прекрасного Бога Сущих Вещей, Таких, Как Они Суть.

* * *

Странница-скрипка, ты бродишь за мной?
Кто тебя неволит порою ночной
В городах моих одиноких ночей?
Все тот же скрипач? Или сто скрипачей?

Почему повсюду со мною в соседстве
Те, кому от пустоты —
Камень на шею, пулю в сердце,
Если бы только не ты?

Неужели мне вековать с чужими,
В чужих городах, неужели
Вечно слышать стон твой, что тяжесть жизни
Всех на свете вещей тяжеле?

* * *

Когда Моцарт был убит
никому
даже Гайдну
и в голову не пришло
что злодейство свершил сам Бетховен

Как-то на дачной тусовке
когда Моцарт лежал в саду
утомившись игрой в чехарду
как кот подкрался Бетховен
переодетый Сальери
и вкапал яд в несравненное ухо творца

Тут пора
открыть ужасный секрет
который Бетховен скрывал много лет
Бетховен был НЕГР
а Моцарт ДОГАДАЛСЯ

Слышали как Моцарт
после одного из знаменитых концертов мэтра
громким шепотом сказал Зюссмайру
Черножопый а сбацал неслабо

И теперь он лежал
с ядом сочившимся в вены

А виновник с мрачной ухмылкой во тьму
ускользнул унося подмышкой басовый ключ
принадлежавший отныне ему одному.

* * *

Когда чертям становится скучно
они усаживаются играть в святых
За столом заседаний
с постными лицами
они прощают друг другу
все благодеяния
причиненные человечеству
Кто рыдает громче всех
срывает банк

ПАРИЖ. ЭЙФОРИЯ

Аритмия сердца при взгляде на Нотр-Дам…
На подносе Ситэ оставил белый скелет
допотопной рыбы
неведомый мэтр-д’
Черных Средних веков и лет.

Взгляд плывет. Запрокинутая голова
кружится вместе с Парижем, влекома осью,
проходящей сквозь око портала. Небо, листва —
все прозрачно. Осень,

девятое октября. Колокола Сен-Дени
славят Блаженного. Воздух полон блаженств:
чист, прозрачен, звенит, звон уплывает в зенит,
каждый миг — совершенный жест.

Париж глубоко дышит. В Люксембургском саду
над травой и щебнем ветер пьянит, как наркотик.
Ни одной свободной скамейки нет на виду.
Сетка улиц растянута в подкорке.

Как прекрасно все преходящее. Все, что с лица
мирозданья исчезнет, когда исчезнешь ты, бренный.
От Большого Взрыва до твоего конца
кружится вальс со слезой
Вселенной.

Закружись и ты. По бульварам, где чередой
фланируют экспатриды, изгнанники, эмигранты.
У букинистов вдохни над водой
аромат нераскрытых за сотни лет фолиантов.

ФЕРОМОНЫ

Когда это было? В нынешнем, в прошлом тысячелетьи?
Узкая лестница, клетка, сумрак, канал в окне,
шаг от дверей, паденье, мы вместе на простыне…

Как назывался суливший тот вечер бар?
…Боже, как память слаба. Обрывки, лоскутья:
наше гнездо, постель, два тела, голод, пожар,
оцелоты в течке, двустишье с рифмой хромой,
(вижу все, как сейчас —) вещи сброшены в угол,
а внизу, на дне, где лениво текут помои,
крыса вгрызается в угря, в крысу угорь…

Над каналом порно-киношка. Отсыревший плакат
под Тициана: он — в козлином прыжке, она —
как гимнастка, распялена на шпагат.
Пока этот запах в ноздрях,
Боже, как память сильна…