БЕАТРИЧЕ

В краю, лишенном трав и страждущем от жажды,
К природе жалобы я обратил однажды.
И, разум отточив острее, чем кинжал,
Холодным острием я сердцу угрожал.
В тот миг могильной мглой над самой головою
Нежданно облако возникло грозовое.
Порочных демонов орду оно влекло,
Глазевших на меня и холодно и зло.
Сто любопытных глаз впились в меня во мраке
Так на безумного, толпясь, глядят зеваки.
Шепчась и хохоча в зловещей тишине,
Они злословили бесстыже обо мне:
"Вы видите вон там, внизу, карикатуру?
Безумец Гамлета задумал корчить сдуру!
Рассеян мутный взгляд, он немощен и нищ,
Не правда ли, друзья, как жалок этот хлыщ?!
Шут в вечном отпуске, комедиант без сцены,
Кривлянием себе набить он хочет цену,
И песней жалобной, десятком жалких слов
Он силится увлечь и мошек и орлов.
Нам, изобретшим все подобные уловки,
Он преподносит их в бездарнейшей трактовке".
Конечно (мрачная душа моя горда
И выше вознеслась, чем демонов орда),
Я отвернуться мог, божественно спокойный,
Но вдруг я разглядел в толпе их непристойной
Ее - которая в душе моей царит.
(И солнца не сошли с начертанных орбит!)
Смеясь моей тоске, отчаянью, невзгодам,
Она врагов моих ласкала мимоходом.

* * *

Одна новинка; да, всего одна
разыскана за книжными рядами,
смущается, обласканная вами,
и отрицает то, что есть она,
и жребий свой. Но книгами, вещами
вещает нам желанная страна,
их счастьем будничность окружена,
они смягчают грани между нами.

Жизнь - это жизнь, ущербности в ней нет.
Зачем же там невидимые вещи,
где полон дом: одушевлен, согрет!
Пять обостренных чувств; а всё же скрыт
существованья смысл, - и говорит
тогда в кусте горящем голос вещий.

МОЛИТВА ОБ УМАЛИШЕННЫХ
И ОСУЖДЕННЫХ

Вам, от которых рок
скрыл доброту лица,
тот, кто одинок,
перед началом конца,

со свободы, в полночный час
одну молитву прочтет:
пусть ваше время течет;
время есть у вас.

Когда память очнется от сна,
студит пальцы волос тепло:
всё роздало время сполна,
всё, что быть могло.

О, немоты вашей мрак,
у сердца крадущий год;
мать ни одна не поймет,
что бывает так.

Сквозь раздвоенье листвы
смутно видна луна,
ее заселили вы,
одинока она.

* * *

Я шел, я сеял; и произрастала
судьба, мне щедро за труды воздав,
но в горле слишком прочно кость застряла,
естественной, как в рыбьем теле, став.

Мне не вернуть Весам их равновесья,
не уравнять непримиримость чаш;
но в небе - знак, не знающий, что весь я
ушел в иной предел, покинув наш.

Ведь звездный свет сквозь вечные просторы
летит так долго, чтоб настичь людей,
что мой уход проявится нескоро,
как росчерк призрачной звезды моей.

УМЕРШИХ ВОСКРЕШАТЬ

Умерших воскрешать
Не колдовство - искусство.
Не каждый мертвый - мертв:
Подуй на уголек -
Раздуешь жизни пламя.

И оживет забытая беда,
И зацветут засохшие надежды.
Своим пером его освоив почерк,
Естественно, как собственную, ставь
Его автоматическую подпись.

Хромай, коль он хромал,
Как клялся он, клянись.
Он черное носил - ходи лишь в черном,
Подагрой он страдал -
Страдай подагрой ты.

Интимные безделицы копи -
Перчатку, плащ, перо...
Вокруг вещей привычных
Построй привычный дом
Для страшного жильца.

Ему даруя жизнь, остерегайся
Могильного пристанища его,
Чтобы оно теперь не опустело.
Завернутый в его истлевший саван,
Сам место ты свободное займешь.

ЛАТНИКИ НА ГРАНИЦЕ

Готы, гунны, вандалы, исаурианские горцы,
Римляне не по рожденью, а по случайности службы,
Знаем мы все так мало (больше мы знать не хотим)
О Метрополисе странном: о храмах его со свечами,
Сенаторах-педерастах, облаченных в белые тоги,
Спорах на ипподроме, кончающихся резней,
О евнухах в пышных салонах.

Здесь проходит граница, здесь наш бивак и место,
Бобы для походной кухни, фураж для наших коней
И тяжесть римских доспехов. Ну, хватит! Лишь тот из нас,
Кто в сумасшедшей скачке, достав тетивой до уха,
Вбивает тяжелые стрелы в чеканные латы персов,
Пронзая насквозь доспехи, успех завершая копьем, -
Лишь тот достоин почета, достоин нашей любви.

Меч свой в ножны вложить властно велел Христос
Святому Петру, когда стража их превзошла числом.
Тогда и была дана Святому Петру возможность
Словом поднять толпу, на помощь ее призвать.
Петр нарушил обет и от Христа отрекся.
У нас за случай такой - забрасывают камнями,
А не возводят в сан...

Ни веры, ни истины нет, ни святости в Церкви Петровой,
А справедливости нет ни во дворце, ни в суде.
Священнику все равно, что мы продолжаем дозором
Посменно стоять на валу. Достаточно нам вместо Бога,
Чтоб на хоругви дракон от ветра распахивал пасть.
Сердце империи - мы, а не этот облупленный город:
Гнилому дереву жизнь продлевает только кора.

БЕЛАЯ БОГИНЯ

Ее оскорбляют хитрец и святой,
Когда середине верны золотой.
Но мы, неразумные, ищем ее
В далеких краях, где жилище ее.
Как эхо, мы ищем ее, как мираж, -
Превыше всего этот замысел наш.

Мы ищем достоинство в том, чтоб уйти,
Чтоб выгода догм нас не сбила с пути.
Проходим мы там, где вулканы и льды,
И там, где ее исчезают следы,
Мы грезим, придя к неприступной скале,
О белом ее, прокаженном челе,
Глазах голубых и вишневых губах,
Медовых - до бедер - ее волосах.

Броженье весны в неокрепшем ростке
Она завершит, словно Мать, в лепестке.
Ей птицы поют о весенней поре.
Но даже в суровом седом ноябре
Мы жаждем увидеть среди темноты
Живое свеченье ее наготы.
Жестокость забыта, коварство не в счет...
Не знаем, где молния жизнь пресечет.

ПРОЩАЙ

Итак, мы произносим: "Доброй ночи"" -
И, как любовники, идем опять,
На самое последнее свиданье,
Успев лишь вещи наскоро собрать.

Последний шиллинг опустив за газ,
Смотрю, как платье сбросила бесшумно,
Потом боюсь спугнуть я шелест гребня,
Листве осенней вторящий бездумно.

Как будто бесконечность помню я,
Как мумия, завернутый в молчанье,
Я воду набираю питьевую. Ты говоришь:
"Мы отдали гинею за комнату последнего свиданья".

Затем: "Оставим мы любовникам другим
Немного газа, пусть тепло лучится..."
Лицо твое испуганно - вдали,
Язык твой Вечных слов всегда боится.

Мне поцелуями глаза закрыв,
Смущаешься, как будто Бог ударил
Дитя с его наивным, детским страхом,
Мы бесполезность слез друг другу дарим.

Но мы не отречемся от себя,
Наш эгоизм не расстается с телом.
Наш вздох - дыхание земли,
Следы - навеки на сугробе белом.

Мы создали Вселенную - наш дом,
Мы сделали своим дыханьем ветер,
Сердца в груди - опоры наслаждений.
Перешагнем семь океанов смерти.

Тела покуда воедино слиты.
Когда ж уйдем мы в разные края,
Ты сохранишь колечко, я - заплатку,
Пришитую тобой, любовь моя.

ИЛЛЮЗИИ

                                                               Конечно, мне подмешали наркотик, да столько,
                                                               что я не приходила в себя до следующего утра. Я
                                                               ужаснулась, поняв, что меня погубили, и
                                                               несколько дней была безутешна и плакала,
                                                               словно ребенок, которого убивают или посылают
                                                               к тебе.
                                                                             Мейхью,
                                                                             Лондонский Труд и Лондонская Беднота

Даль ко мне доносит горький вкус беды,
Острый стебель в горле у тебя застрял,
Солнечные блики, случая следы,
Стук колес снаружи, отзвук суеты,
Там, где Лондон свадебный на ином пути,
Свет неоспоримый с трудной высоты
Разъедает шрамы, извлекает стыд
Из его укрытья; целый день почти,
Как ножи в коробке, разум твой открыт.

В трущобах лет ты похоронена. Не смею
Тебя утешить. Что сказать смогу?
В страданьи - истина, и перед нею
Любое понимание - пустяк.
Тебе свое страдание важнее,
Чем то, что жизнь перед другим в долгу -
Насильником, что, млея и бледнея,
Взбирается на нищенский чердак.