СТРАНСТВУЮЩИЙ ШКОЛЯР

Сколько беленьких ромашек,
Донников среди полей,
Весело поющих пташек,
Ярких курток егерей,
Сколько волн ручьи рождают,
Столько раз я вызываю
Образ твой в душе моей.

Капли жемчуга сияют,
Украшая твой наряд,
Лоб и плечи обрамляют,
Но я жемчугу не рад.
Я хочу, чтоб кудри эти
Не ласкал бы даже ветер,
А лишь мой влюбленный взгляд!

Если б видеть эти очи,
Пусть на краткий миг, я мог,
Мне б на все хватило мочи,
Ах, я все бы превозмог!
Боль смертельно сердце сжала!
Я бы всех пронзил кинжалом –
Только б лечь у милых ног.

У церковных врат твой голос
Словно колокол, звучал,
Сердце будто раскололось:
Взгляд твой холодом сковал.
Не сказал я слов привета,
Мы не ровня в мире этом,
Недоступен идеал!

Вот лежу в траве росистой,
Сердце гонит прочь покой.
Под зарею золотистой
Станет гаснуть звездный рой.
Пальцы тихо струны тронут,
Взоры в небесах утонут,
Доброй ночи, ангел мой!

Доброй ночи, где бы звезды
Ни сияли над тобой!
Спишь ли, бодрствуешь в час поздний –
Доброй ночи, ангел мой!
Жизнь иль смерть – мне все едино,
Преданный моей богине,
Жребий я приму любой.

Сердце вновь так больно сжалось,
И дышать не может грудь,
В голове змеиным жалом
Жжет огонь – мне не уснуть.
Пусть любовь меня терзает,
И покоя мысль не знает, –
Утром я продолжу путь.

ЖАЛОБА ПОЭТА

Как негодяй, последний скот,
Живу я в долг не первый год
И расплачусь едва ли.
Как долго буду я, злодей,
Дразнить терпение людей,
Не соблюдать морали?

Мне тетя говорит: «Дружок!
Не надо брать в пример порок!
Меня ты огорчаешь.
Найди невесту поскорей,
Да постройней, да попышней,
И свадебку сыграешь!

Вчера Советник мне сказал,
Чтоб я талант не зарывал,
Который дан мне свыше,
Я мог бы стать секретарем,
Трудиться честно и потом
Подняться рангом выше.

Мой дядя холоден, как лед,
Но прошибает дядю пот,
Когда меня встречает.
Найдется много дел опять…
Ну сколько можно в долг давать?
И дядя исчезает.

Я сбился с верного пути,
И должен к выводу прийти,
Что в лоне государства
Таким беспутным места нет,
Как низко мог ты пасть, поэт!
И нет, увы, лекарства.

НОВЫЕ ВРЕМЕНА

Мы узнавали из газет
И обсуждали в час досуга,
Как шли народы друг на друга
Там, в Турции… ну, где нас нет.

Теперь нас страх гнетет стократ,
Когда о подвигах мы слышим,
И кажется, что нашим крышам
Грозит шипение гранат.

Так что же нам прогресс принес?
Войны в чужих краях пугаться?
Угроз далеких опасаться?
Не знаю. Это лишь вопрос.

ИОГАННА С БУТЫЛКОЙ РОМА

У времени ног много,
У нас лишь пара ног.
Пускай влечет дорога,
Милей – родной порог.

И если друг до срока
Покинул белый свет,
Нам в жизни одиноко
И счастья больше нет.

Так плакала Йоганна:
Скончался Франц супруг…
Душа от этой раны
Ожесточилась вдруг.

Сидит она, с платочком,
у гроба, вся в слезах,
Желая по дружочке
Все выплакать глаза.

Бедняжке тут явилась
Непрошеная мысль
Клещом в нее вцепилась,
Прилипла, точно лист.

Йоганна, леденея,
Спокойствия полна,
Решается идею
Осуществить сполна.

Берет она жаровню,
Вот вспыхнул уголь в ней…
Что – жизнь? В беде любовной
Йоганне смерть милей.

Цветочки на окошке
Привет последний шлют,
И канарейки-крошки
О смерти ей поют.

«Пусть смертная истома
Верней ко мне придет!» –
Бутыль хватает рому
Не отрываясь, пьет…

Там, на небесном ложе,
Ждет Ганну Франц родной.
Ее судить негоже –
Любовь всему виной.

На небе носик Ганны
Стал красным от вина.
Ведь дружит со стаканом
Давным-давно она.

ГУВЕРНАНТКА ЭСФИРЬ

Под крышей – каморка простая,
Окно освещает закат.
И город внизу не узнает,
Какие там страсти кипят.

В каморке Эсфирь – гувернантка
В семье у богатых людей.
Ах, как ей сегодня не сладко!
Ах, не позавидуешь ей!

Пусть только никто не узнает!
У них – безупречная жизнь,
А здесь – гувернантка рожает,
И схватки уже начались.

Ломает в отчаянье руки,
Лицо искажает печаль.
Создатель, сокрой ее муки
От не преступивших мораль!

Учительское сословье
Позором покрыла она!
Искусаны губы до крови,
Лицо, что бумага, бледна.

Ах, как подавить эти крики?
И мраморным пресс-папье
Бедняжка, о, боже великий! –
Вдруг рот зажимает себе.

Что стало с людскими сердцами?
Они разучились прощать.
Любовь начиналась стихами,
Теперь заставляет страдать.

Любовь – это тяжкая ноша.
Когда результат налицо,
Ты людям открыться не можешь,
– Ведь ты не была под венцом.

Эсфири внушали нередко:
Мужчин опасайся, дружок!
А тут – белошвейки-соседки,
Они любопытней сорок!

Не дать им услышать ни вздоха,
Их сплетни ужасней, чем смерть!
И вот, не кричать и не охать –
Она начинает вдруг петь!

И громко, высоким сопрано
Выводит народный мотив,
Стонать в состоянье дурмана
И плакать себе запретив.

За стенкой – шум швейных машинок.
Ах, как они громко стучат
Про деньги, работу и рынок,
И стоны легко заглушат.

И пенье ее не смолкает,
Ей кажется: стоит любить,
Когда, свою боль подавляя,
Ты с песнями можешь родить!

Любовь высоко поднимает,
Страданье слабее стократ.
А тот, кто любви не познает,
Он судит о ней невпопад.

Лишь заполночь в доме все стихло,
И вскоре, горя от стыда,
Нашли ее мертвой портнихи,
Такая вот вышла беда.

Они услыхали сквозь ветер,
Что ночью свистел-завывал,
Как рядом, в каморке соседней,
Как будто младенец кричал.

Подумали: шум от камина.
Прислушались – что за дела?
И младшенькая, Жозефина,
Быстрее других поняла:

«Там барышня, ох, разродилась…
Я в щелку смотрела за ней!» –
И тут же язык прикусила,
И сделалась мака алей.

Эсфирь же скончалась под пенье,
Лежит у дивана, мертва.
А в доме-то – столпотворенье,
И гулко гуляет молва.

КАСЬЯН

Нам большой бедой грозит,
Если правая рука
Знать не знает, что творит
Наша левая. – Так вдруг
Пострадал и наш Касьян.
Как он зол на свой изъян –
Дело чьих-то скверных рук!

Что он жутко безобразен,
Не виновен он и мать.
Акушерки напроказят –
А Касьяну отвечать.

Не прощает наш урод
Повитухе много лет:
Бабка выбросила плод,
А ребенком стал послед!

Не накажешь никого –
Ведь случился недогляд!
А увидит кто его –
Все пугаются подряд!

Да, последыши – не люди,
В мусор выброшен малыш …
А Касьяна кто полюбит?
Он уродец – только лишь.

Для Касьяна счастья нет.
Он – остаток, он – дебил.
В день рождения наш Послед
Сам себя и умертвил.

Бестелесною душой
Он витает в небесах,
Обзавелся там женой,
Лишь духовно, лишь в мечтах.

Но земля таким чужда,
Как Касьяну моему.
Цельность в людях ей нужна,
А остатки ни к чему.