ГАЛИНА ПОМОРЦЕВА
р. 1949, Новосибирск
По образованию — инженер-механик, по специальности — технолог, разработчик управляющих программ для станков с ЧПУ. С 1992 года живёт в городе Ростове Великом Ярославской области. С 2010 года начала заниматься поэтическими переводами с болгарского языка. Первым опытом стал перевод «для себя» сборника нерифмованных стихов современного болгарского поэта Ивана Странджева «Всё это стихотворения». Перевод был сделан в сотрудничестве с Петей Мановой (Болгария). На сайте «Век перевода» — с апреля 2010 года. До ноября 2010 года переводила стихи Димитра Бояджиева. В настоящее время занимается переводом антологии болгарских символистов «Душата ми е стон» 2009 г., сост. Пётр Величков.
ДИМИТР БОЯДЖИЕВ
(1880—1911)
У БЕРЕГА
Под солнцем палящим бреду я в ленивой дремоте.
И море тихонько поёт мне, не зная покоя —
наверно, рыбацкий припев о труде и заботе.
А там вдалеке паруса увядают от зноя.
Присел на песок, что манил меня, ласковый, тёплый.
Вот запахи алги несёт ветерка дуновенье.
В просторе пропавший нырок, его резкие вопли,
как будто намёк на случайность, печаль и волненье.
И здесь, успокоенный медленных волн бормотаньем,
мечтаю о взглядах вчерашних, ловлю подсознаньем
те мысли, что скрылись за лёгкой и светлой улыбкой…
Темнеет простор. Отдыхает стихия без края,
оттенки бесчисленно множа и ими играя.
А волны всё те же, лишь с грустью насмешливо-зыбкой.
ТРЕПЕТ
У потемневших окон
волнуется листва.
Свои ли мысли шепчет
иль ночи скорбь-слова?
Прислушиваться страшно…
во мраке тьмы, тайком…
Мне шёпот сиротливый
болезненно знаком.
Приди, послушай тихо
о бурях в глубине
невнятной этой скорби,
что так близка и мне…
Дай руку ненадолго,
дай силы не страдать,
чтоб этой скорби тайну
мне сердцем не узнать.
Ты видишь: весь дрожу я,
как будто в страшном сне,
о скорби листья шепчут,
что так близка и мне…
Как жалобно трепещут…
Я на твоей груди
хочу забыть их шёпот
о том, что впереди.
Но в темноте снаружи
тревожится листва.
Свои ли мысли шепчет
иль ночи скорбь-слова?..
ЭЛЕГИЯ
Какое ты хочешь найти утешенье, играя
моей безнадёжностью и от меня вдалеке?
Здесь тоже ужасные, мрачные ночи без края,
моя ль в том вина, что мы строили «дом на песке»?
И кажется мне, что погибну я в бездне бездонной,
и мне ненавистен былой нашей страсти угар.
Что мне от того, что тоскуешь ты в муке бессонной?
Не радость моя ты уже, а безумный кошмар.
И всё же глаза не могу отвести я, родная,
от этого, полного скорбных рыданий письма,
но кажется мне почему-то, что ласка любая
уже опоздала, и в сердце лишь злоба и тьма.
О знаю, страдаешь! Без слёз, но смертельно бледнея,
ты пальцы ломаешь и хочешь решенье найти,
и думаешь: мир — это вздорная чья-то затея,
и нет уголка тебе в нём, как и нету пути…
Сейчас не любовь моя, нечто гораздо сильнее
с последнею лаской в душе твоей властно царит,
прощается тихо с тобой, всё нежней и теплее,
чтоб больше не знала ты муки страстей и обид.
Уже не заманят улыбки, цветы и свиданья,
скорбим в одиночестве высшем, жестоком, ином —
и радостью юной, подарком всего мирозданья,
мы жажды пожар не погасим взаимным огнём.
Великий мираж миновал нас, торжественно тая,
он был не любовью, а лишь недоступной мечтой,
и всякий, с приветственным гимном её ожидая,
потом пребывает до смерти в надежде пустой.
И я, потрясённый, напрасно ищу утешений,
ведь будет обидной для скорби никчёмная роль…
И как мы вернёмся опять в ту пустыню лишений,
когда так рыдает в сердцах наших памяти боль?
ТЕОДОР ТРАЯНОВ
(1882—1945)
ОБРУЧЕНИЕ
Денница так сверкала ярко,
к себе притягивая взор,
в земном саду виденья жарко
сплетались в призрачный узор.
Уже затихнул шаг стыдливый
ночного ангела… зови!..
он прибыл в час несуетливый
лить миро на цветы любви.
И где-то две души, могучий,
трехкратный херувимский звон,
соединит, и свет созвучий
их девственный нарушит сон.
И неизвестна им застылость
из мрака выросших древес,
на две души слеза, как милость,
упала с высоты небес.
ОРХИДЕЯ
По склону облаков скользнула
луна, вступая в мир чудес,
и вдохновенно обманула
ночной заворожённый лес.
Из глубины молчанья зрея,
мерцает свет, и в тот же миг
сияющая орхидея
свой раскрывает странный лик.
С тех пор всё горько, всё напрасно,
взгляд колдовской горит едва,
в ночи, прелестная, бесстрастно
мне шепчет дивные слова.
Мечту ли светлую погубит,
живую ль душу раздвоит,
кровавых слёз капель полюбит
и скорбью всё заполонит.
Зажжёт огонь, как лёд холодный,
расколет памяти гранит,
и сон невинный и свободный
венком терновым наградит.
Я проклинаю чары феи
за то, что в колдовском лесу
лицо коварной орхидеи
увидел и в себе несу.
ПРОЩАНИЕ
Простите, дорогие горы,
и берега, и отчий кров,
зовут безбрежные просторы
и волны свежие ветров!
Мне видится корабль волшебный,
знамён воинственных краса,
шумит морской бальзам целебный,
трещат с надрывом паруса!
Зовёт меня мой пращур буйный,
пленённый в дальней стороне,
огонь я вижу златоструйный,
свой образ в золотой броне!
Я вижу херувимов белых
и храм нездешней красоты,
там имя царственное в смелых
устах пылающей мечты!
Зовёт меня громада света,
но сна закон суров и строг,
простите, я не жду ответа,
я — сын, зовёт меня мой бог!