ПЕСНЬ СУДЬБЫ

Вы бродите там, в лучах,
По тропам зыбким, ясные гении!
Вас тихо нежит
Сияющий воздух богов, —
Так касаются струн святых
Пальцы арфистки.

Рок незнаком небожителям.
Как младенческий сон их дыхание.
Свеж и юн,
Как в нетронутой почке,
Чистый дух
Будет вечно цвести,
И блаженные очи
Тихо сияют
Ясностью вечной.

Но нам в этом мире
Покоя не будет нигде.
Нерадостный род,
Мы проходим и гибнем,
Слепо стремимся
К часу от часа,
Как воды с обрыва
К обрыву стремятся
И в неизвестность вечно спешат.

К ПАРКАМ

Одно даруйте лето, всевластные,
Даруйте осень зрелым словам моим,
        И пусть, внимая милой лире,
                Сердце мое навсегда умолкнет.

Верховный долг душа не исполнила,
У вод стигийских нет ей забвения.
        Высокий замысел, хранимый
                В сердце моем, завершить я должен.

Тогда, о царство теней, привет тебе!
Один, без лиры, сниду я в тишь твою,
        Душою тверд, я день мой краткий
                Прожил как боги: чего мне боле?

ЭМПЕДОКЛ

Жизнь вопрошал ты. Словно в ответ тебе,
Из глубины священный огонь блеснул,
        И ты, обуреваем жаждой,
                Бросился в пламя шумящей Этны.

Не так ли в час надменности царственной
Царица скрыла в кубке жемчужину?
        Всё, чем ты был и горд и славен,
                Всё растопилось в сей бурной чаше.

Ты стал бессмертным, ты разделил удел
Богов, и Мать-Земля приняла тебя.
        И если б я любви не ведал,
                Прянул бы за тобою в бездну.

ОТШЕЛЬНИК

Приди, услада мира, ночь,
О вечной тишине пророчь,
Уж ветер стих немного.
Один усталый мореход
Над темным морем песнь поет,
Причалив, славит Бога.

Как облака, плывут года,
Я в одиночестве всегда,
Один, забыт вселенной.
Ты, дивная, одна со мной,
Когда я слышу шум лесной,
В раздумья погруженный.

Услада мира, ночь моя,
Заботой дня измаян я.
Уже темнеет море.
Дай мне избыть мою беду
И счастье, я покой найду,
И не померкнут зори.

ПЕСНЬ АБЕЛОНЫ

Ты, о которой я плачу во сне
на бедной постели,
ты, чье имя уснуло во мне,
как в колыбели,
ты, что, припомнив меня, в поздний час
не спишь, быть может, —
не именуй это чудо, что нас
всегда тревожит,
пока мы живы.

Ты на влюбленных взгляни,
но не слушай, что скажут они:
слова их лживы.

Ради тебя я один. Тебя запомнил одну я.
Ты, как прибой, подступаешь, тихо волнуя
шумом и шелестом пен.
Многих я обнимал и многих утратил давно я.
Ты рождаешься вновь, ты навечно со мною.
Я не коснулся тебя, но взял тебя в плен.

СТРАННИКИ

Они идут чредою бесконечной,
Чтобы стеною черной рассекать
Замерзший город, неба полог млечный.
Угрюмо всё: и цвет небес, и гладь

Равнин безбрежных, сонных и покатых,
Укрытых в белой белизне высот.
Сюда бураны входят, как в палаты,
Всё глубже обнажая небосвод.

Пустынны здесь безлюдные просторы.
Их леденит зима, как белый мох.
Лишь в высоте седой кружится ворон.
Кто уследить за странниками смог?

Их череда уходит черным змеем,
Пересекла пустые небеса
И тянется туда, где, дымно тлея,
Еще алеет солнца полоса.

Столбы мелькают верстовые, черной
Поспешной метой им в пути грозя.
И, как машины, странники упорны,
Как будто бы промедлить им нельзя.

Седые кудри шевелит набегом
Январский ветер. На пути глухом
Ветлы обломок, занесенный снегом,
Их горестным встречает торжеством.

И сторожит их вечер, стяг свой бранный
Склонив, приветствуя их долгий ход.
И путники нисходят к океану
Ночей, и видят неба злой полет.

К гигантским долам, через буераки,
Потом к морям, где ночи слышен зов,
Где голова мучений спит во мраке,
Плывущих здесь, как тени облаков.

ГРОДЕК

Леса осенние шумят на закате
Оружием смерти, и поля золотые,
И голубые озера; над ними
Мрачное катится солнце, ночь встречает
Мертвых бойцов, ярую жалобу
Их разорванных губ.
Но тихо копится в зелени луга
Красное облачко, укрывшее гневного бога, —
Лунный холод пролитой крови…
Все дороги вливаются в черный распад.
Под златошумной кроной звезд и ночи
Бродят тени сестер в молчаливой роще,
Где ждут их души героев, кровавые очи;
И тихо звучат в камыше темные флейты осени.
Медный алтарь воздвигнут гордой печали,
И если разум еще не угас, то виной — великая боль
И нерожденные внуки.

МОТЫЛЕК

Какой запредельный прекрасный мир
изображен в твоем прахе…
Ты пронизал
пламенное ядро земли,
ее каменную чашу,
ты — прощальный знак на грани бренности.

Мотылек,
вечерний привет всего живого!
Груз жизни и смерти
на твоих крыльях опустился
на розу,
что вянет вместе с лучом, спешащим домой.

Какой запредельный прекрасный мир
изображен в твоем прахе,
какой царский знак
в загадке воздуха…

ДОСТОИНСТВО ЧЕЛОВЕКА

Да, человек: мир и ничтожная малость,
Лист среди вороха очень давней листвы,
Что нам от осени тысячелетней осталась.
Слабый, всему податливый стебель травы.

Сердце его — лишь искра из мириада
Звезд, озаривших ночную великую тьму.
Вечность тревожит его, он знает, что ему надо.
Но и в безвестности есть утешенье ему.

О, сладострастье влюбленных, мучения родовые,
Жизнь, расточимая в войнах, под гибельным грозным огнем,
Но в его сердце ранимом творится впервые
Тайная нежность, и Божье избранье почиет на нем.

Вся его летопись — пятна крови, позора,
Стройные фуги, и чудо соборов, и города.
За доброту мечтательно тихого взора
Да простятся ему все грехи навсегда.

ФАБРИЧНЫЕ ДЕВУШКИ В КАНУН РОЖДЕСТВА

Вышли работницы стайкой, в кулечке у них мандарины.
Долгий отдых сулит им вечерний сумрак. Они,
Так утомленно мигая от вечного лязга машины,
Узенькой тропкой идут, и в канале мелькают огни.

Словно гигантский корабль, опустилась прядильня на дно
И догорает вдали, как огненный призрак, тревожа их души.
Девушкам чудится в вечном тумане одно:
Утренний сон — и гудок, разрывающий голос петуший.

Будет ли снег, неизвестно. Безветренна смутная тьма.
Бабочка газа чуть вспыхнула над камышами.
Что это? Птица? Утопленник? Или сама
Жалобно стонет трава, изнывая у них под ногами?

Может, начнется и дождь. Вот и фён ленивый тайком
Тихо шуршит над равниной, вздувая им юбки упруго,
Словно беременным. Но, как рыбачкам, им ветер знаком.
С хрупким упорством бредут по топи жадного луга.

Скромницы, вас не узнать. Дрожат от дерзкого смеха
Ваши губы, во тьме голубея, вдыхая ночную дрожь.
Личикам мертвенно-бледным какая приснилась утеха?
Что вы здесь ищете в звездной ночи? Да вас не поймешь.

Стали вы снова девчушками, в детской немыслимой дрожи
Смотрите вы, как дома громоздит эта зыбкая мгла.
Невыразимо, как в детстве, метельном — и сумрачном тоже, —
Свечи пылают, и землю заполнили колокола.

ДЕКАБРЬ 1942 ГОДА

Как гроза, в январе прокатился гром.
Вифлеем орудийным разгромлен огнем.

Мария убита, ей больше не встать.
Примерзла к камню кровавая прядь.

Трем ландскнехтам (каждый закутан в шинель)
Плач Младенца не слышен в такую метель.

Пусты их торбы, как ни тряхнуть.
Не озарила звезда их путь.

…Offerunt myrrham, thus, aurum*. 
Грай ворон над пустынным домом угрюм.

…quia Dominus nobis natur est** . 
Обгорелые трупы лежат окрест.

И кружит метель на пути в Сталинград,
Где в горницах снежных мертвые спят.

* «…Принесли ему золото, ладан и смирну» (Матф., II, 11). Цитаты из Евангелия даны в стихотворении в каноническом латинском переводе.
** «Ибо ныне родился… Вам Спаситель» (Лука, II, 11).

БАЛЛАДА ОБ ИКАРЕ, МОЕМ СПУТНИКЕ

                        Памяти брата моего Альфреда, летчика
                        Британских военно-воздушных сил, не
                        вернувшегося из полета.

Каменные розы. Резкие крики павлинов.
И — сквозь тяжелые двери — музыка, еле слышна…
Сумрачный ужас глядел, как, храбрые крылья раскинув,
К птицам ринулся я и меня приняла вышина.

Детские ресницы твои наклонились к приборам.
В пепельном доме ночи ты остался один.
По затемненной сцене метались призрачным хором
Безнадежность и страх, друзья наших горьких годин.

О безнадежность, сиротство! Ты полюбил их,
Как облетевшее дерево, как играющий вал.
Плавились солнца в тени твоих бровей острокрылых,
Месть спала и простор околдованный тихо дремал.

О эти флейты сумрака, гулкобегущее море,
И разноцветные вспышки, кусты грозового огня…
Сон мой тихий баюкали несказанные зори,
И языческий день встречал тишиною меня.

О Икар! Твой голос не слышу я. Где он?
Он в лабиринт моей крови вступает, глух и незряч.
Нас обманчивым сном окутал недремлющий демон,
Вот пробудились мы, и детский слышится плач.

Воск упал на цветы, и каждая капля белела,
Словно Ниобы слеза. Им доцвести не пришлось.
Архипелаг сторожит твое безыменное тело
Или во фьордах тебя белозубый целует лосось?

Слушай, слушай, Икар! Спасены из горящего круга,
В бурной волне спасены наше молчанье и стыд.
Что же ты прежде молчал? Ведь мы любили друг друга,
И остывшая кровь братское имя твердит.

О, погоди, Икар! Ты пламя дерзкое высек,
Ветром воспоминаний овеял нас твой полет.
Молви нам слово привета, павший с торжественных высей!
Мы, ожидая тебя, жадно глядим в небосвод.

О Икар, погоди! В краю невиданных ливней,
Звездных великих дождей, — там я тебя узнаю.
Там я увижу тебя, и ты улыбнешься, счастливый,
Всё, что тебе суждено, сбудется в этом краю.

ЕВРЕЮ-ТОРГОВЦУ А. С.

Я — из Расейняя*. 
Там, по дороге с реки,
лесной надвигается мрак,
и чаща там так густа,
и на лугу иногда
светится желтый песок.

Там ночи светлы.
Рано тушат огонь
наши жены. Спокойно
мы дышим темным
тревожным ветром.

Каждый из наших дней
сбережен был в ладонях отцов.
Мы живы заботою их.
Их благочестье, звездой озаренное,
блестит в ветвях нашей речи.
Нас знобит, когда мы
им роем могилы. Клубятся
над могилами тучи, как дым.

Кто-то уходит вдаль,
не оглянувшись. Ему
не машут вслед. Но и в дальних
морях его хранит
изречение древних, сокрытое
над входом. Вдали
его будит во сне грустный шум
берез, осеняющих тропы.

* Городок в Литве.

РЕЧЬ

Дерево,
купол обширней, чем ночь
с дыханьем долинных озер,
с шепотом над
тишиною.

Камни
под ногой:
жилы в дорожной пыли
светятся долго,
вечно.

Речь
затравленная с губами усталыми
на бесконечном пути
к дому соседа.