РАССУЖДЕНИЕ, СЛЕДУЮЩЕЕ ТОМУ,
ЧТО ГОВОРИТ СОЛОМОН В КНИГЕ ЕККЛЕЗИАСТА

Всё суета сует,
Везде суета царит!
Страсти былой остыл и след,
И повод давно забыт.
Да, всё уже желалось,
Всего казалось мало;
Всё трудно достигалось,
И всё – надоедало.

И от всех трудов и забот
Что пользы ждать человеку?
Приходит род и уходит род,
А земля всё та же от веку.
Мир взвешен и измерен,
Исчислен по счетам;
Здесь больше? Будь уверен,
Что меньше будет там.

Какой провидец вещий
Найдет, что в мире ново?
Все были прежде вещи, –
Нет вывода иного.
Былых времен не зная,
Мы истины не обрящем,
Но тот не увидит рая,
Кто счастлив настоящим.

Кто жил, ушел не помянут,
И молва, отшумев, улеглась;
И о нас вспоминать не станут
Те, что будут после нас.
Мгновенье уйдет за мгновеньем,
А с ними – дни и года;
Время богато забвеньем,
Но памятью – никогда.

Я на свете немало прожил,
В Иерусалиме носил венец,
И богатства имел и множил,
Но всему приходит конец.
И во всем я достиг вершины
И блеском насытил взор,
Но я видел слезы невинных,
И тех слез никто не отер.

И услад я искал невозбранно
И всяческих благ мирских,
И во всем находил обманы
И печаль от трудов своих.
Ведь трудом добро собираем,
Трудом прирастает оно,
И не спим – его сберегаем,
Но сберечь его нам не дано.

Открылось духовному зренью
То, что сокрыто от глаз,
И я сказал наслажденью:
Зачем ты прельщаешь нас?
Вотще почитали веселье
Стеною от бурь и бед;
И ум оказался на деле
Одной из великих сует.

И мудрые, и невежды
Придут к роковой черте;
Нет разницы, нет надежды,
Смертны и эти, и те.
В единый конец уверуй,
Вставая к смерти лицом;
Одной отмерено мерой
Глупому с мудрецом.

Никто друг другу не ведом,
Добрый злому под стать,
Равно удачам и бедам
Тех и других настигать.
И разум гложут сомненья,
И недовольных не счесть,
И в душах царит смятенье,
Гибнут и стыд и честь.

Ни праведник-пилигрим,
Ни ученый мудрец, ни воин
Не знает, чего он достоин,
Ненавидим он или любим.
Но веру терять не спеши:
О, скольких поспешность сгубила!
Кто случаю вверит кормило,
Утратит величье души.

Есть время на свете рождаться,
И время – покинуть свет,
И злу, и добру свершаться;
Есть время для "да" и "нет".
Есть время полям засеваться
И время зерну поспевать,
Есть время повиноваться
И время повелевать.

Я видел: сильный не вечен,
Сеньору не верен вассал;
Богатый умом не отмечен,
А умный достатка не знал.
В мире доброй не сыщешь воли,
И рассудок здравый иссяк,
Есть событья и вещи – не боле,
Хоть верти их и так, и сяк.

Я бывал у тирана на тризне,
Я слышал злословье людей;
Но знайте: мертвый злодей
Святым почитался при жизни.
И грязная ложь в позолоте
Казалась как правда чиста;
Подумайте – и поймете:
Всё в мире есть суета.

Что мечты о житье вольготном?
Наша жизнь – томленье души;
Труд малый достаток дает нам,
А труд великий – гроши.
Дни труда в забвение канут,
Дни веселья скроет туман;
И я видел тех, кто обманут,
И знаю, как ранит обман.

Кто богатому враг – не сыщем,
А бедняк друзей не обрел;
И я был свидетель тысячам
Притеснений, безумств и зол.
Видел много в делах прилежанья,
А плодов его нет как нет;
Видел я, что страстным желаньям
Недоступен желанный предмет.

У иных сундук на запоре,
А приказчик мошной трясет,
И скупцу унаследует вскоре
Праздный глупец и мот.
Фортуне, капризной даме,
Угодней те, кто убог:
Их ставит она господами
Чужих трудов и тревог.

И мир простерся, покорен
Воле ничтожных владык,
И рубят правду под корень,
И к кривде разум привык.
И вижу: никто не свободен,
Быть в рабстве – людской закон;
Человек для свободы не годен
И любовью к ней обделен.

Вывод

И довольных, увы, не бывает
В этом мире, юдоли невзгод;
Тот о дне минувшем вздыхает,
Тот о нынешнем слезы льет;
Тем в заботах и свет постыл,
А без заботы – и пуще,
И несчастлив всякий живущий,
Блажен лишь тот, кто не жил.

КАСТИЛЬЯ

Слепое солнце светит, разбиваясь
О ребра лат, клинки, навершья копий,
Зерцала прожигает, словно язва,
И мир в безбрежном море света топит.

Слепое солнце, жажда и усталость.
В степном кастильском пекле стук копыт.
С двенадцатью вернейшими в изгнанье
В пыли, поту, железе скачет Сид.

Трактир. Закрыт. И глух, как замурован.
Молчат? Ушли? Но дверь уступит силе.
А ну, копьем! Прочны ли тут запоры?
Еще удар! А воздух как в горниле...

И от ударов стены зашатались.
Но эхом грому кулаков неистовых
Вдруг отвечает голос серебристый
С порога.
                Девочка.
                                Тонка, почти прозрачна.
Белеет лик под золотом волнистых
Волос.
            Испугана.
Но в голубых, глубоких
Глазах ее мелькает любопытство.

"О добрый Сид, скорее уезжайте!
Останетесь – король, о том проведав,
Казнит нас всех, разрушит дом, засолит
Поля и луг, где труд отцов и дедов...
Скачите. Небо да благословит вас!
Что пользы вам, воитель, в наших бедах?"

Умолкла. И заплакала беззвучно,
Моля, взывая взглядом беспокойным.
Суровы воины. И громовым раскатом
Железный голос прогремел: "По коням!"

Слепое солнце, жажда и усталость.
В степном кастильском пекле стук копыт.
С двенадцатью вернейшими в изгнанье
В пыли, поту, железе скачет Сид.

ГОЛЕМ

Коль скоро (если прав творец Кратила)
В названье – бытия предначертанье,
То в слове "роза" – розы трепетанье
И в слове "Нил" текут все воды Нила.

И в гуще звуков резких и певучих
Есть страшное, божественное Имя:
Создатель власть над тварями своими
Сокрыл в его магических созвучьях.

То имя знал Адам, живя в Эдеме
Среди светил. Потом – судьба жестока –
Разъела звуки ржавчина порока
И стерло их карающее время.

Но мысль о тайне к памяти взывала
Потомков Авраама не однажды;
Бывали дни – искал то имя каждый
Из жителей еврейского квартала.

Как много судеб, преданных бумаге,
Растаяло в забвенье, как в тумане...
Но живо в нашей памяти преданье
Об Иегуде Льве, раввине в Праге.

Сжигаем жаждой тайн, как лихорадкой,
Сей каббалист ключа хотел дознаться,
Слагая звуки в сонмы комбинаций...
И вот изрек ту, что была разгадкой –

Вратами, Гласом, Вестником, Чертогом, –
Над куклою, что сам слепил из глины,
Чтоб ей открыть законы и причины
Вещей и чисел, сотворенных Богом.

И глиняные вдруг открылись веки,
И существо узнало свет и тени,
И сотворило несколько движений,
Похожих на конвульсии калеки.

Мир ощущая кожей, слухом, взглядом,
Оно попало здесь в сплетенья сети,
Где "ты", и "я", и "мы", и "те", и "эти",
"Сейчас", "до", "после", "дальше", "ближе", "рядом".

И, как Адама Бог нарек когда-то,
Мудрец назвал творенье словом "Голем"
(Как нам об этом повествует Шолем
В одной из глав ученого трактата).

"Я – здесь", "ты – там", "вот руки", "это ноги" –
Учил раввин (так нас учили с вами).
И через год неверными шагами
Урод ходил с метлой по синагоге.

И всё ж, имея облик человечий
(Виной – несовершенство заклинанья?),
Сей плод наук высоких и старанья
Так и не овладел искусством речи.

Его глаза – как знать, глаза примата,
Собаки, рыбы, статуи иль вещи –
Следили за раввином сквозь зловеще-
Багровый сумрак пражского заката.

Когда неловкий, жуткий видом Голем
Шел мимо, кот дрожал в углу за дверью.
(Кот всё же был – я твердо в это верю,
Хотя о нем умалчивает Шолем.)

Порой уродец застывал картинно
В изгибе раболепного поклона
Или стоял коленопреклоненно
Перед лицом создателя-раввина.

А тот терзался думой ежечасно:
"Зачем, отвергнув доводы рассудка,
Я в мир привел неловкого ублюдка?
Или не знал, чем действие опасно?

Зачем хотел продолжить бесконечность,
Зачем привнес, по своему почину,
Еще один итог, еще причину
В ту цепь невзгод, которой имя – Вечность?"

И он вперял в уродливого сына
Взгляд, где мерцала смутная тревога...
Кто ведал мысли, что томили Бога,
Взиравшего на пражского раввина?