АЛЕКСАНДР ЩЕДРЕЦОВ
1947, Ленинград – 2011, Санкт-Петербург
В 1976 г. окончил факультет русского языка и литературы ЛГПИ им. А.И. Герцена, работал учителем в школах Санкт-Петербурга. С 1992 г. и до конца жизни заместитель директора по научной работе в гимназии N 344 Невского района. Незадолго до смерти издал итоговую книгу «Издалека» (СПб.: Геликон-Плюс, 2008) и сборник детских стихов «Ротозеи» (СПб.: Геликон-Плюс, 2009). Среди переводов Щедрецова особенно интересны переводы из писавшего по-итальянски аббата-путешественника Ивана Крушалы. Напротив, существования загадочного Микеле Чотти не знает ни русский, ни итальяский интернет; о нем лишь сообщается, что «в РНБ хранится оригинал, и по каталогу так оно и есть» (см. ссылку) – другой вопрос, не является ли само тамошнее издание (рукопись?) неким фальсификатом. См. поиск на слово "Ciotti".
ИВАН КРУШАЛА
(ок. 1675 – 1735)
ПУТЕШЕСТВИЕ ПЕРАШСКОГО АББАТА КАВАЛЕРА КРУШАЛЫ ИЗ ИМПЕРСКОГО ГОРОДА САНКТ-ПЕТЕРБУРГА ЧЕРЕЗ ВЕЛИКОРУССКУЮ ИМПЕРИЮ В КИТАЙ
Иззябнувши в возке, из Ингрии в Москву,
Оставя за спиной Владимир, Муром, Нижний,
Я Волгу и Оку, где кроется неслышный
В капищах Черемис, увидел наяву.
Из Вятки к Пермяку сквозь леса синеву
И к Каме соляной проделав путь неближний,
Урал перевалил, где снег угрюмо-пышный
Столетьями глядит на чёрную листву.
А дальше, где текут Обь, Енисей, Тобол,
У трёх Сибирских рек истоков мелководных
Барабинская степь простёрлась, словно стол.
Там, справа обойдя Корею и свободных
Оставя ряд земель, Даур где и Монгол,
Тунгусию минув и Иссык-Куль бесплодный,
Вдоль гребней Гималай к Китаю я пришёл,
Где древняя стена, работы благородной,
Перед Татарами стоит, как тщетный мол.
МИКЕЛЕ ЧОТТИ
(XVIII – XIX век)
ГРОБНИЦА АНАКРЕОНА
Картина Ореста Кипренского из Петербурга
Взгляни туда, где ярким волшебством
Искусной кисти всё, чем мир гордится,
В одном холсте сумело уместиться:
Гробница, местность сельская кругом,
Священный лес и мрак суровый в нём...
На всём печать счастливого таланта.
Здесь крошка фавн и юных два вакханта
Проводят беззаботно день за днем.
Неспешный весельчак Анакреон,
Певец любви, ты жизнь достойно прожил.
Пред урною священной всяк прохожий
Расправится, душой приободрён.
Беспечными стихами упоён,
Ты длил вином любовные досуги,
И Оры, неразлучные подруги,
Слетались в хоровод со всех сторон.
Вот в память озорных и пылких строк
Признательный вакхант вздымает чашу ,
И оба влюблены, и оба пляшут
Средь пиний и холмов, не чуя ног.
Не сбился б кипарисовый венок!
Близ урны нет конца забавам шумным,
И, полон восхищением безумным,
Крик "Эвое!" протяжен и высок.
Вакханка, от дружка невдалеке,
Восторженным кимвалом ударяет
И звуки захмелевшие роняет
На сладостном Амура языке.
Как золото волос на ветерке
Играет с розоватою накидкой!
Душа истомлена любовной пыткой,
Но верен звук и твёрд кимвал в руке.
Свирепую волчицу покорив,
Малютка фавн на звере восседает,
И парочку на праздник зазывает
Искусной флейты нежный перелив.
Густую шерсть плащом своим накрыв,
Он дует в щель протяжно и влюблённо...
Зато волчица!.. Рим во время оно
Так, верно, грозен был и горделив.
Сей живости, и лёгкости руки,
Игре ума, наитию и цвету -
Всему, что пылко кисть водило эту,
Все похвалы ничуть не велики.
Так иногда, природе вопреки,
Сердцам милее вымыслы искусства.
Что ж, обмани глаза мои и чувства
И гордый дух полётом увлеки!
Хотя и дол, красотами пленя,
Всё рассмотреть в себе располагает.
Здесь так легко художник сопрягает,
Что так глубоко трогает меня.
От века вольность сельскую храня,
Грусть затая в священных этих кронах,
Лес полон тайн и дум вечнозелёных
И нежностью дарит в разгаре дня.
Но что за дымка млечная видна
Там над горой, куда не вьются тропы?
Уж не живут ли, правда, в ней циклопы -
Чем славилась когда-то старина?
А синь над Сиракузой так ясна,
Хоть облачка и тут и там мелькают...
Я знаю, радость полная такая
Одной лишь вечной юности дана.
Средь леса синеватой густоты,
Прервав видений жутких вереницу,
Как хорошо заметить вдруг гробницу
И окунуться в сладкие мечты.
Молю, Анакреон, чтоб принял ты
Моей любви признательные слезы
И вздохов целомудренные розы -
Поэзии невинные цветы.
Твой призрак над могилою парит,
Покуда тихий ждёт его Элизий...
И кисти б Тициана не унизил
Столь вдохновенно выписанный вид.
Пред будущим лик старческий открыт.
Он юношу бодрит улыбкой доброй,
Которому за пылкость и за доблесть
И Мирт и Лавр отчизна подарит.
Сегодня величавей, чем вчера,
Россия Александрова, по праву
Стократно ты наследовала славу
Империи Великого Петра.
Твоя отныне дивная пора.
Ласкайся светом эллинского солнца
И, заслонивши славу Македонца,
Пребудь несокрушима и бодра!
ДЖОЗУЭ КАРДУЧЧИ
(1835 – 1907)
ЗДЕСЬ ЦАРСТВУЕТ ЛЮБОВЬ
Где ты теперь? Кому счастливый луч
Небесных глаз твоих сияет, донна?
С кем сердце согласует благосклонно
Своих мелодий вдохновенный ключ?
Не ветерку ль, спустившемуся с круч,
Среди цветов вверяешь душу сонно?
Иль буйству отдалась морского лона,
И сладостной волны набег кипуч?
О, где бы ты отныне ни была,
Чуть ветерок или волна беспечно
Твоих плечей коснутся иль чела, -
Всё знак, что в мире, дивном бесконечно,
Моя любовь тебя подстерегла,
Чтобы в объятья заключить навечно.
ДЖАННИ РОДАРИ
(1920 – 1980)
ПИРАТЫ
Где вы, пираты далёких морей,
Зоркие птицы ободранных рей?
Крюк абордажный, выбитый глаз?
Так нас пиратом пугали не раз.
Но экзотическим видом его
Не испугаешь теперь никого.
Сняты протезы, забыты крюки,
В пухлых романах храпят старики.
Море уснуло - время ползёт,
Червь потихоньку страницы грызёт...
Но по команде «На абордаж!»
Вдруг просыпается весь экипаж.
Крикнешь ли «Стройся!» - и вот уже в ряд
Старые черти на полках стоят.
Морем запахло, скрылась земля.
Весел таинственный бег корабля.
Ты ведь и сам капитан и герой.
Старую книгу смелее открой,
Где флибустьеры далёких морей
Спят, ожидая команды твоей.
ДЖОН КИТС
(1795 – 1821)
ПРЕКРАСНАЯ ДАМА,
НЕ ЗНАЮЩАЯ МИЛОСЕРДИЯ
Скажи, зачем ты, рыцарь, сник,
Бредёшь угрюм, как ночь?
Засох на озере тростник,
И снялись птицы прочь.
Какая боль с тобой срослась,
Всех болей тяжелей?
Плодами белка запаслась,
И убран хлеб с полей.
Чело лилейное хранит
Горячий след тоски,
И розы юные ланит
Роняют лепестки.
- Дитя мне встретить привелось
В полях, среди гвоздик.
Был долог шёлк её волос,
А взор был прям и дик.
Я сплёл прелестнице венок
И пояс из цветка.
Она, простёртому у ног,
Пеняла мне слегка.
Безмолвно поднял на коня
Я ту, что всех милей,
И долго песня для меня
Лилась среди полей.
Пучок корней в её руке
Был слаще всяких блюд.
На самом дивном языке
Услышал я: «Люблю!»
Я в грот вошёл за ней, бескрыл,
Была терпка слеза.
И поцелуями закрыл
Я дикие глаза.
Летели сны в кромешной тьме...
Мне снился сон о том,
Что я простёрся на холме
Холодном и пустом.
Там были принцы и пажи,
И каждый худ и слаб.
«Жестокой нашей госпожи
Теперь ты будешь раб!
Беги!» - с трудом шептали мне
Монархи впалым ртом.
И я очнулся на холме,
Холодном и пустом.
И с той поры душою сник,
Брожу, угрюм, как ночь,
Хотя давно увял тростник
И снялись птицы прочь.
СЧАСТЛИВА АНГЛИЯ!
О Англия! В краю ещё каком
Простой травинкой сердце вдруг согреет?
Где так ещё - как музыкой - овеет
Пронёсшимся над лесом ветерком?
Мне синий зов Италии знаком,
Душа тот сон таинственно лелеет,
И память, позабывшаяся, реет
У склонов Альп - не зная о мирском.
Но, Англия, ты счастлива скорей
Неброскою красою дочерей,
Их робостью объятий белоснежных...
Хоть мне, поверь, знаком восторг иной:
Над синих глаз прекрасной глубиной
По волнам лета плыть средь песен нежных.