На главную страницу

ВЛАДИМИР ТИХОМИРОВ

1943 — 2011

Московский поэт, один из близких и долголетних учеников Аркадия Штейнберга, притом почти единственный, внявший идее учителя: после себя нужно оставить нечто вроде «урочища» (чего-то классического и огромного). Последовав этой идее, Тихомиров перевел древнеанглийский эпос «Беовульф», затем том древнеанглийской поэзии, позже занимался старинной и новой исландской и ирландской поэзией, стихами скальдов и бардов; он закончил работу, за которой умер Штейнберг (доперевел лирику древнеиндийского поэта Бхартрихари), много занимался ведийскими гимнами, — при этом Тихомиров признается, что ни единого языка, кроме русского, никогда не учил и не пытался выучить. Будучи одним из наиболее значительных «состоявшихся» поэтов-переводчиков среди учеников А. А. Штейнберга (а таковых немало — от Ю. Александрова до Р. Дубровкина) Тихомиров выбрал иной путь: глубинное изучение мало разработанных слоев русского языка. Это дало свои результаты, подтверждение чему легко найти прямо на этой странице, такой виртуозности владения нашей речью могут позавидовать многие. Надо добавить, что при полном отсутствии в России традиции перевода кельтской поэзии, именно Тихомиров стал первым поэтом, прикоснувшимся к одной из древнейших в Европе — и живых по сей день литератур, накопившей немалые сокровища, с которыми предстоит работать новым поколениям.


ПЕСНЬ АМЕРГИНА

(VI—VII вв.)

вихрь в далеком море Я
волны бьются в берег Я
гром прибоя это Я
бык семи сражений Я
бык утеса это Я
капля росная это Я
я прекрасный это Я
вепрь могучий это Я
Он в заливе это Я
озеро в долине Я
слово Бога это Я
пламя песни это Я
возглавляю войско Я
Бог главы горящей Я
главы гор сравняет Кто
ход луны исчислит Кто
место солнца знает Кто
стадо Темры кличет Кто
песнопенье это Кто
Бог путей подземных Кто
ветра речь и речь копья
Я!

ГОРМФЛАТ

(X—XI вв.)

* * *

Прочь, монах, ступай-ка прочь.
        В ночь уснул он. Не перечь!
Нейл тебе не по плечу.
        Я хочу с ним рядом лечь.

Нелегко тебе, монах,
        Нейла прах в могилу влечь.
Нелегко и мне, монах,
        Нейла прах в гробу стеречь.

На пирах он был хорош!
        Врешь, монах, — уснул он в ночь.
Унеси же крест святой.
        Стой, монах. Ступай-ка прочь.

Помнишь Дейдре? Так и я
        самое себя — точь-в-точь —
порешу, забывши страх.
        Стой, монах! Ступай-ка прочь.

Гормфлат я! Стихи пишу
        и спешу я, Флонна дочь, —
ты отпой, монах, мой прах.
        Стой, монах. Ступай-ка прочь.
                Прочь!

АНОНИМ

(XIII—XVII вв.)

ДА ЗДРАВСТВУЕТ СЕЛЕДКА!

Да здравствует селедка!
Иди ко мне, родная!
Селедку славьте, други,
ее заслуги зная.

Пускай ловил, селедка,
лососей мой папаша —
тебе я гимн слагаю,
драгая гостья наша.

Твоей живящей плоти
нелживые призывы,
о сельдь, мы не забудем,
доколе будем живы.

Ирландцы! Если справа
лосось, а щука слева,
да будет посередке
селедка-королева!

Когда бы мы, как предки,
до Греции дошли бы,
мы лучше не нашли бы,
либо достойней рыбы.

О прелесть, о селедка,
о суть великопостья,
милей соседней дочки
явись из бочки, гостья.

Сестры твоей немало
на этом блюде пало:
поэту поля брани
избранницей ты стала.

Веселая селедка,
очей моих услада,
ты, светлая, в застолье
в рассоле — то, что надо.

О сельдь! Постом Великим
(а длится он до Пасхи)
родишь ты жажду в каждом —
твоей мы жаждем ласки!

БОНАВЕНТУРА О’ХОГУСА

(ум. 1614)

ПОСАДИВШИЙ ДРЕВО

О! Посадивший древо,
узришь ли, что созрело?
Плодов с ветвей прекрасных
ждешь не напрасно ль красных?

Дождешься ли на оном
в саду твоем зеленом
цветов, проживши доле?
О, доля в сей юдоли!

Иль мнишь, плоды созревши
сорвешь ты, длань воздевши
и протянувши к ветви, —
иль нет на свете смерти?

О неразумный человек,
древо пестуя весь век,
не получишь ты с него
ничего и ничего. О!

ДЭВИ О’БРУДАР

(1625—1698)

ЛУЧШЕ БЫТЬ ОВЦЕВОДОМ

Лучше, люди, овцеводом
(хоть и худо нищебродам)
нищим быть, чем год за годом
С вами жить, с дурным народом.

Лучше быть заикой, люди,
ибо стаду ныне любо
все, что лживо и сугубо
низко, мерзостно и грубо.

Мне бы друга встретить ныне, —
вот была бы благостыня! —
я б укрыл его в пустыне
от душевного унынья.

Но одежа вам дороже,
чем душа, чем искра Божья:
отвергал в искусстве ложь я —
сам остался без одежи.

Лихие везучи в речах пустозвоны,
стихии созвучий зачахли законы,
зачем же я мучил себя год за годом —
и легче, и лучше мне быть овцеводом.

СТАРЫХ ПОЭТОВ НЕ СТАЛО

Старых поэтов не стало —
устал этот мир, и грустно,
что новых поэтов искусство
пустопорожне искусно;

выцвели в книгах страницы,
где мудрость хранится, — и ныне
уже мы не можем напиться
из чистой криницы — в пустыне!

Поэтов учительных спит многомудрый язык.
Сколь это мучительный вид — все истлело вокруг.
В забвенье бессветном не сыщешь единственных книг.
А внукам-поэтам не слышен таинственный звук.

ЭГАН О’РАХИЛИ

(1665—1726)

СКОЛЬ ДЛИННА ЭТА НОЧЬ

Сколь Длинна эта ночь! — ни покоя, ни сна,
ни коров, ни овец, ни жилья, ни огня;
буря воет, ревет за волною волна, —
непривычен я к стуже, а вода холодна.

О король! о друзья! брег Лауны храня,
не погибли они — упасли бы меня,
и нежна и покорна была бы страна
в дивном Дивни моя не страдала б семья.

Славный Карти Великий и Карти из Ли —
оба ныне в неволе, и в могилу сошли
Карти, Кантирка вождь, его дети, родня:
сердце страждет о них, слабнет день ото дня.

Сердце в ребрах иссохло, проветрился хмель;
были соколы щедры, владельцы земель —
Касель! Томанд! — до Клины, до края земли;
их владенья враги попирают теперь.

Буря воет, ревет за волною волна,
мозг иссох, голова этим ревом полна —
то Ирландия помощи просит, она
воет, стонет, ревет, как израненный зверь.

КРАСОТА КРАСОТЫ

Красота красоты мне явилась в пустыне,
как хрустальный кристалл, очи зелено-сини
слаще сладости речь — нет в ней старческой грубости,
и бледны, и красны щек прелестных округлости,

вихрем взвихрены вихреобразные локоны,
все напитаны звездными росными соками,
чище чистых лучист самоцвет ограненный,
в мире вышнем превышним с ней вкупе творенный.

Возвестила мне вестница, сирому, вести,
мол, вернулся король, ждет в условленном месте,
мол, бежали от мести враги его чести,
мол… но страшно об этом обмолвиться в песне.

Я, безумней безумца, за нею иду,
как в бреду, как в плену, у нее в поводу;
тут я к сыну Марии воззвал — и тотчас
свет угас, дева — прочь, и пропала из глаз.

И бежал я бегом, задыхаясь от бега,
через пустоши, топи, вдоль топкого брега,
и — не ведаю как — увидал пред собою
замок в землях, где земли творятся волшбою,

и со смехом поросшие мехом раскосые,
и девицы изящные с вящими косами
обступили меня на бесовском становище,
и увидел я деву в объятьях чудовища.

Дивной деве я молвил правдиво и честно,
мол, с нечистым ей жить и срамно и невместно,
коли лучший из лучших шотландцев, известный,
жаждет встречи с прелестной своею невестой.

И меня услыхала в объятьях нечистого,
и рыдала воистину горестно, истово
красота красоты, что явилась мне ныне,
и слуга ее вывел меня из пустыни.

''РАЗВЯЗКА''

О страданье мое, о мечта и тщета,
о прелестная дева, любовь, красота,
ты одна в этой грязной разнузданной своре.
И напрасно мы помощи ждем из-за моря.

ХАДЛЬГРИМУР ПЬЕТУРССОН

(ок. 1614—1674)

ПИВНАЯ ПЕСНЯ

Нынче я весел затем, что пью, —
счастье в вине!
Господа славлю и благодарю
того, кто чарку подносит мне.

Вот оно, пиво, — дойдет до нутра
то, что теперь вовне.
Приятно малость хлебнуть с утра
с тем, кто чарку подносит мне.

Коли что я скажу не так —
не по своей вине:
в том виноват — но это пустяк! —
тот, кто чарку подносит мне.

Люблю бутылку! пока полна,
я счастлив вполне.
Я знаю меру — и пью до дна
с тем, кто чарку подносит мне.

Лишь бы препорцию не забыть!
Хоть счастье в вине,
но тот, кто вовремя кончит пить,
тот воистину счастлив вдвойне.

Конец-то любому делу венец —
и питью и войне.
Пора бы и нам по домам наконец.
Спасибо вам, подносившим мне!

СТИХИ О ГЛИНЯНОМ ЧЕЛОВЕКЕ

Ведь мы родня! И кровь и плоть
у нас с тобой едины:
меня из праха слепил Господь,
тебя — гончар из глины.

Нас замесили на одном
весьма непрочном тесте:
коли мы об пол брякнем лбом —
развалимся на месте.

Еще нас признаком родства
наградили боги:
у нас большая голова
и тоненькие ноги.

Коль мы вином до горл полны,
в питье перестарались,
нести нас бережно должны,
чтоб мы не расплескались.

Но есть различие одно:
Разбившись грешным делом,
Я исцелюсь, быть может, но
ты уж не станешь целым.

СТЕФАУН ОУЛАФФСОН

(ок.1620-1688)

ПИВНАЯ ПЕСНЯ

Вот названья для вина:
«водка», «пиво», «брага»,
«море чаши», «сладость дна»,
«мед», «сивуха», «влага»,
«пир», «пирушка», «выпивон»,
«винолитье», «кружек звон»,
или просто — благо.

Как нальют тебе ерша,
чуть хлебнешь на пробу —
к небу воспарит душа,
язык пристанет к нёбу;
грех не грех для тех, кто пьет,
кто и в море брод найдет,
кто ублажил утробу.

Горя нет в помине здесь,
бровь никто не хмурит.
Умник здесь, забывши спесь,
мозги сивухой дурит.
Зато дурак, пивца испив,
становится красноречив —
поет и балагурит.

Бедняка мытарит власть,
но здесь над ним невластна:
он мед забвенья глушит всласть —
и все ему прекрасно!
Но утром, глядь, он трезв опять,
опять готов долги считать, —
значит, и пил напрасно.

Коль ты спьяну по злобе
стал свинье подобен,
сам не зная о себе,
сколь ты пьян и злобен,
худо, братец, — Божий гнев
ты узнаешь, протрезвев.
Бог и карать способен.

Разум в нас вложил Господь,
силу дал и здравье,
оттого-то нашу плоть
портить мы не в праве.
Худо поступает тот,
кто, как сивый мерин, пьет, —
то неблагонравье.

Не таков сегодня наш
пир честной и славный:
льются водопады чаш,
с равным сидит равный.
Есть что пить и есть что есть —
воздадим же Богу честь,
подымем тост заздравный!

СИГУРДУР БРЕЙДФЬОРД

(1798—1846)

РИМЫ

В самом деле, в старину
славно ведь умели
деву петь или жену —
как лилею пели.

В старопрежние лета —
ныне где же это? —
девы нежной красота
прилежно воспета.

Нынче ладу нет у нас,
в песнях складу мало,
в сердце скальда жар погас —
к ляду все пропало.

Раньше, если что не так,
силу песни знали:
черт ли, бес ли, вурдалак —
песней изгоняли.

И слова струились их,
как молва, свободно,
а едва запнулся стих —
вся строфа негодна.

Вот лиса: лисе в отмест
зло писали висы —
чудеса ли, что окрест
исчезали лисы.

Или ворона добыть —
скальд спроворит разом:
стихотворец мог убить
заговорным сказом.

Черт ли ловкий, злобный бес —
вот улов, удача! —
сам по слову скальда лез
в упряжь, словно кляча.

Овладеет скальдом вдруг
гнев — к беде-кручине:
что людей падет вокруг!
что ладей в пучине!

Может, был смельчак такой,
оскорбил поэта, — 
скальд убил его строкой,
душу сжил со света.

Вот искусство древних лет!
А нынче — пусто, худо:
стал бесчувственным поэт,
куда ему до чуда!