ВИКТОР ТОПОРОВ

Любой портняжка вздыхает тяжко,
Но брешет ныне лишь по-латыни,
Порой по-польски, да по-монгольски,
И так и этак, и учит деток,

Что переводчик – пастух и возчик –
Спит с бабой серой, зовет "машерой",
Она пардона попросит сонно
И скажет "вале" на сеновале.

Мы стали, немцы, как иноземцы,
А мировецкий язык немецкий
Коверкать грубо нам нынче любо,
Потоком чуши заливши уши.

В родном языце укорениться
Давно пора бы, мы ж не арабы,
Мы на глазунью пускаем слюни,
А сами втуне едим болтунью.

Позор, позор нам! Мы словом сорным
Родное слово известь готовы.
Мы стали, немцы, как иноземцы,
Как на чужбине, живем отныне!

        Летучий аромат –
Вздохнет сама природа, –
И ливень с небосвода,
И горемычный град,
        И громы загремят,
И молнии у входа
В чертог земного рода
Ударят наугад, –
        Как это всё мгновенно,
Презренно, жалко, бренно,
Ничтожно, наконец.
        Но жизнь – твоя, моя ли, –
В конце или в начале, –
Ничтожества венец.

Отчего терзает нас
Смерть младенца?.. Государства,
В пене злобы и коварства,
Рассыпаются за час;
Рухнут замки, сгинут грады –
Нет для гибели преграды.

Спи, младенец! Все кругом
Остаются те, что были, –
Уготованы могиле
Во младенчестве своем:
Беспомощны, слепы, немы –
Таковы на свете все мы.

Велишь – и обреку всех прочих на бесславье.
        Велишь – в Везувья глубь я руку окуну.
        Велишь – нагим пойду в сибирскую страну.
Велишь – в Евксинский Понт, к акулам, брошусь вплавь я.
Велишь – и свергну я Пашей самодержавье.
        Велишь – ливийских львов отлавливать начну.
        Велишь – перенесусь на Солнце и Луну.
Велишь – и обращу Рим Папский в православье.
        Велишь – и стану я владыкой Занзибара.
        Велишь – и выпью яд цикуты и кураре.
Священна для меня любая блажь твоя.
        Чего ни пожелай, – смеясь, грозя, глаголя, –
        Покорствуют тебе мой Слух, Стопы и Воля.
Лишь ненависть к тебе питать не в силах я.

        Губительница-смерть, холодною рукой
Плоды срывая все, грудей не пожалеет,
Коралл цветущих губ бессильно помертвеет,
        На теплый снег плечей слетит песок морской,
        Волшебный блеск очей погаснет сам собой,
Изящная рука навек окаменеет,
Краса твоих кудрей сначала поседеет,
        Потом сойдет на нет, став прахом и золой.
Крылатая стопа и легкая походка –
Исчезнут и они, надменная красотка, –
        Не станет ничего, что радовало глаз.
Чреда метаморфоз воистину ужасна,
Но Время, всё губя, над сердцем всё ж не властно –
        Поскольку у тебя не сердце, а алмаз.

Я в Обетованный Край
Не намерен отправляться.
На твои, Филина, дай
Холмы дивные подняться.

1. Любовь одинаково ценят лошадки,
Козлы, кабаны, соловьи, куропатки,
Гадюки и гуси, медведи и зайцы,
Испанцы, германцы, шотландцы, китайцы.

2. Швейцарцы и шведы, саксонцы и швабы,
Косули и куры, бароны и бабы, –
Всем любо и мило занятье простое:
Ползком, на лету, лежа, сидя и стоя.

3. Лишь вам, дорогая, как я понимаю,
Еще не известно, как я обнимаю,
И девственность ваше стреножила тело.
Но это не дело! Ах, это не дело!

4. К чему вам томиться, молиться, поститься?
Вы так и останетесь постной девицей!
Кому это нужно? Не мне, вот уж точно.
Давайте же пылко, порочно и срочно!

1. Ах, Адельмут, красотка,
        Меня ль не жаль ничуть:
Магнитом, хоть и кротко,
        Притягивает грудь.
        Ах, дай мне к ней прильнуть,
        Хоть и не в этом суть!

2. Два яблока, две груши
        Ласкают только взор.
Они как наши души –
        И есть меж них зазор.
        Но до которых пор
        Терпеть такой позор?

3. Зачем великолепье
        Налившихся грудей
Ты сковываешь цепью
        Надуманных идей?
        Ведь я не лиходей!
        Я лучший из людей!

4. Ты руку мне пожала –
        Неплохо и оно,
Но этого мне мало,
        Да и не мудрено –
        Ведь их полным-полно!
        Пусть две, но всё равно…

5. Я пожираю груди –
        Глазами, а не ртом, –
Моля тебя о чуде
        Достаточно простом
        И кой о чем потом!
        Об этом и о том!

1. Ах! голод одолел и силы нет совсем.
Весь мир я съесть готов. Но что я всё же съем?
        Открыта мясная –
        И выбор неплох, –
        Но, право, не знаю –
        И как бы не сдох.

2. Курятина нежна, особенно в бульоне.
Для барышень она и "барышень" в притоне.
        Но так деликатна
        На вкус и на вид,
        Что есть неприятно –
        И будешь несыт.

3. Телятина еще вкуснее и нежнее.
Телячья требуха идет на пару с нею.
        Но если из пеленок
        (На человечий счет)
        На бойню взят теленок,
        То зуб его неймет.

4. Говядина груба и ценится за это.
Говяжьи хороши жаркое и котлета.
        Корми жарким невежу,
        Бойца и мясника!
        А я – и не разрежу
        Его наверняка.

5. С барашком молодым управа будет проще.
В мужчине будит он пары звериной мощи.
        И всё же, как ни странно,
        Не впрок идут куски –
        И сами на барана
        Походят едоки.

6. Однако же весьма пользительна свинина!..
Мы говорим "свинья", а думаем: "скотина"…
        Ведь если что попало
        Обжора ест сама,
        Нам в пищу перепало
        Порядочно дерьма!

7. На чем же нам сойтись? Наверное, на дичи.
На всяческой лесной поживе и добыче.
        Охотничье угодье,
        Собаки, егеря…
        Но я не "благородье" –
        И размечтался зря.

8. Сомнения мои – сомнения рассудка.
Ослятина – предел мечтаний для желудка.
        Когда совсем приперло,
        То – пакостную мышь
        Пропихивая в горло –
        Судьбу благословишь.

9. Нет сил уже терпеть! И я иду в мясную.
Вхожу в нее, гляжу – и плачу, и тоскую.
        Мясник, видать, не в духе –
        И дорого дерет.
        Над тушей вьются мухи.
        Не взять, наверно, в рот…

Софи, моя палачка,
Айда сюда! Поплачь-ка!
Не стоит слез
Подохший пес,
Да ты ведь не гордячка.

Софи, моя палачка,
Платочек свой припрячь-ка!
Противен труп
Для алых губ,
Да ты ведь не гордячка.

Софи, моя палачка,
На виселице – качка!
Вишу один,
Как сукин сын,
Да ты ведь не гордячка.

Пес-ветер плачет, как дитя,
Линяя под рукой дождя.

Лунищу травит этот пес –
Но от нее дождешься слез!

А между небом и землей
Ты спьяну движешься домой.

Мой ворон Ральф
Хочу хочу
Известный враль
Молчу молчу
Врал сам себе
О злой судьбе
Хочу молчу
Молчу

А дочь тумана
Хочу хочу
Непостоянна
Молчу молчу
Поди поверь
Поди проверь
Хочу молчу
Молчу

Но через год
Хочу хочу
Таких хлопот
Молчу молчу
Мой ворон пал
С тех пор не врал
Молчу молчу
Молчу

Заветную осел угрюмый
Супружнице поведал думу:

"И ты глупа, и я глупец.
Не помереть ли наконец?"

От этой мысли им обоим
Живется дальше как героям.

Благоухать я не могу,
Зато и не увяну.
Ведь я цвету не на лугу,
А около дивану.

Ты смотришь на меня, как тать, –
Но брось свои замашки:
Ведь все, кто мнил меня сорвать, –
В смирительной рубашке.

Честолюбивый зодчий, славы
Ища, узрел забор дырявый.

Был замысел его высок:
Он взял пространство меж досок

И в нем поставил колоннаду.
Но не было с забором сладу.

Из колоннады тут и там
Теперь торчал заборный срам.

"Снести!" – так в ратуше решили.
Снесли – и больше не тужили.

А тот, кто ставил колоннаду,
Бежал куда-нибудь в Канаду.

Два корня еловых в глубинах земли
Беседу друг с дружкой степенно вели.

Что сверху, в ветвях, зарождалось,
То снизу, в земле, обсуждалось.

Поблизости дятел вязал им чулки,
Но нет у них ног – и чулки не с руки.

Один скажет: трень. Другой скажет: брень.
Глядишь, скоротали и ночку и день.

"Двадцатый километр! Двадцатый! –
На столб забравшись полосатый,

Вещает ворон бесноватый. –
Двадцатый километр! Двадцатый!"

Пройдет Нечистый иль сохатый,
Кричит вдогонку им: "Двадцатый!"

Кот холостой иль вол женатый
Прошествует – им вслед: "Двадцатый!"

Фанатик, что ли, этот ворон?
Посажен на тюремный двор, он

Кричит, безвинно-виноватый:
"Двадцатый километр! Двадцатый!"

Предстала обнаженною она.
Я был влюблен, она была нежна.
Сражения мы ждали в равной мере,
С восторгом уповая на потери.
Коринна, в предвкушении забав,
К упругим персям грудь мою прижав,
Язык из уст в уста ко мне послала –
Гонцом, с которым пылко возглашала
Любви незамедлительный приказ –
Не здесь идти на сечу, но сейчас.
Душа моя, довольствуясь объятьем,
Парила, припадая к пышным статям, –
Но прежде, чем Коринна, чуть дыша,
Туда ввела, где тоже есть душа,
В победный бой рванувшуюся рать, –
Я кончил все, что должен был начать.
Хватило мне простых прикосновений
Боков ее, и ляжек, и коленей,
И взгляда – с высоты холма в обрыв...
Смешком за торопливость осудив,
Прильнула пуще прежнего Коринна,
Шепча меж ласк: Мужчиной будь, мужчина!
И плача: Поклоненью отдал дань,
Ну, а теперь – для наслажденья – встань!
А я, в ответ на это изобилье,
Не чаял распахнуть былые крылья,
Лобзая лишь затем, чтоб скрыть бессилье.
Я все еще желал ее – умом.
Я знал: загвоздка лишь во мне самом,
Ведь стыл я брюхом вверх, как снулый сом...
Персты Коринны, дивно деловиты,
Способные спалить монашьи скиты
И в скалах высечь буйные ключи,
Напрасно ворошили прах в печи –
Дрожа, стыдясь, тоскуя и горюя,
Я знал: холодным пламенем горю я.
Ведь то, что было раньше как алмаз,
Десятки стекол рассекавший враз, –
Та кровью дев обрызнутая шпага,
Та сок из жил сосавшая бодяга, –
Предмет, в любви не ведавший преград,
Не разбиравший, перед или зад,
Паж или дама, девка иль прелат,
Всегда со всеми грозно одинаков, –
Теперь свернулся, словно кот, наплакав...
Растратчик, дезертир и мародер –
Съел страсть мою, питая мой позор.
Чьи чары, чье бесовское заклятье
Развратника поймали на разврате?
Какая из последних потаскух
Тому виной, что светоч мой потух?
Какая стародавняя погрешность
Вдруг вылилась во слабость и в поспешность?
Как площадной буян и горлопан
Прохожих задирает, зол и пьян,
И всех храбрее выглядит как будто, –
Но чуть война начнется или смута,
Он, трус, не кажет носа из закута, –
Так мой предатель громче всех орал,
Был забияка, бабник и бахвал,
А здесь – услышав зов – на бой не встал.
Бич горожан, любимец горожанок,
Теперь пиявок требует он, банок...
Ну нет уж! если нету силы ввысь, –
Как боров, ляг в грязищу – и потрись!
Да чтоб тебя всего разворотило!
Да чтоб ты с кровью слил свои белила!
Да чтоб тебя на плаху, под топор!
Да чтоб твою водичку – на запор!
Коринне же, не взятой на измор,
Соитий пожелаю полновесных
С десятком тысяч жителей окрестных!

Рафтери:
Ты с правого пути меня сбивало,
И прибивало в пленники молвы,
И в животе ворочалось, бывало,
И выбивало ум из головы –
Я всё терпел. Я дул тебя из дула,
Нахваливал, как девку на гумне,
А ты возьми – и свечку мне качнуло, –
И рыжая брада моя в огне.

Ах сволочь! Да не так стенала Троя,
Когда ее Ахеец запалил,
Как Рафтери с сожженною брадою
В обиде и от боли завопил.
Позор тебе! Да нечто б сам Меркурий –
Друг хитрости и ворог простоты –
Довел кого до непотребной дури
Самоподжога! Виски, только ты!

С какою красотой входил я к людям!
Брада во двор – хозяин на крыльцо.
А ты решило: парня испаскудим –
И вот как жопа голое лицо.
Да что брада! А брови где? Где веки?
Но все святые смолоду грешат.
Теперь с тобой прощаюсь – и навеки,
И в кабаки меня не залучат.

Вот хрен тебе! Не лезь губами в губы.
Твою я понял истинную суть.
Тебе, знай, дуть в диаволовы трубы,
А нам спьяна – ни охнуть, ни вздохнуть.
Кому ты нужно? Кормишь или поишь?
Даешь ночлег? Одежду, может, шьешь?
Пасешь коров?.. Ты ничего не стоишь,
Хоть за себя втридорога дерешь.

Да что же ты такое, если с детства
Как будто я с тобою обручен?
Я пропил к восемнадцати наследство,
А к двадцати – от сана отлучен.
И вот в чем подлость: ровно с потаскухой,
С тобой живешь, пока звенит в мошне,
А отзвенело – даже и не нюхай,
И вмиг кабатчик на дверь кажет мне.

Виски:
Поэт как баба – всё ему не так,
А раз не так – орет, скулит и ноет.
Кабатчик плох – так не ходи в кабак,
Тебя за так в коровнике напоят.
Пей молоко, раз я не по зубам!
Не по зубам, то бишь не по карману.
Другому угощенье аз воздам,
А бедняка упрашивать не стану.

Ты, старичина, младости не мил
И славу мне навряд ли приумножишь:
Дрожишь, трясешься, стонешь, весь прогнил –
И даже с девкой ни шиша не можешь.
У нас с тобой, дурак, неравный брак.
Отдай меня студентам и ученым,
Твоим стихописаньем кое-как
В мое вероученье обращенным.

А сам заткнись, бездарный клеветник!
Копя на гроб, грубить не забываешь.
Сам первым ты в любом застолье сник –
И уши вянут слушать, что болтаешь!
Ты мне пеняешь, как дурной слуга
За недоплату и переработку.
Клянешь как распоследнего врага.
Воды попей, коль денег нет на водку!

Рафтери:
Какие сатанинские слова!
Какие вельзевуловы изветы!
Воистину, ты против естества
И все твои злокозненны советы.
Пора, святому Патрику под стать,
Изведшему бесовьи мириады,
Воистину пора тебя изгнать
Из нашего ирландского уклада.

Ты – мор, холера, оспа и чума.
Ты яд. Ты квинтэссенция отравы.
Ты печень ешь, ты сводишь нас с ума,
Сурьмишь носы и валишь с ног в канавы.
Ты морок, ты орясина, ты гнусь.
Что ты, что церковь – как сестра с сестрою.
Вот погоди, с постели подымусь –
Все кабаки в Ирландии прикрою.

Виски:
Да если бы похмельной руготней,
То грозной, то серьезной, то унылой,
Возможно было справиться со мной,
Тогда толпа бутылку бы забыла.

Рафтери:
А помнит кто? Пропойцы, пьяный сброд,
Бродяги, попрошайки, потаскухи.
Глупей теленка, кто тебя сосет.
Подлей змеи ворочаешься в брюхе.

Виски:
Мужи любви, веселья и войны,
И юноши, восторженны и пылки,
И девы, беложавы и стройны,
Не брезгуют лобзанием бутылки.
Меня вкушают даже при дворе
Меж полькой, котильоном и гавотом –
И не блюют при этом на заре,
И не палят браду за табльдотом.

Рафтери:
Тебя вкушают воры, шулера –
И те, кого подпаивать решили,
Мастеровые пьют и кучера,
Лентяи, лопухи и простофили.
Пусть выпивают стряпчий и судья,
Чтоб тем верней клиентов облапошить,
Пусть пьют клиенты с горя... Ты, свинья,
Решила всех на свете укокошить!

Виски:
Поэтов, музыкантов...

Рафтери:
                    Да, вот-вот.
Помещиков – назавтра беспоместных.
Военных – их пошлют на эшафот –
И волокит, в постели бесполезных.
Вот эти пусть и пьют – себе во вред.
Со скуки пусть сопьется сам кабатчик.
А от меня не будет – вот уж нет –
Ни в чем тебе поблажек и потачек.

Виски:
Когда б не виски, гений захолустья,
Кто б знал тебя? А где, певец вина,
Признательность твоя? Да побожусь я,
Что шлюхой ты зачат – и то спьяна!
Со мной расстаться? Ишь к чему стремишься!
На старость лет стал кроток и хорош.
Да стоит свистнуть мне – и ты примчишься!
А ежели не сможешь – приползешь!

Рафтери:
Что ж, свистни!

Виски:
            Ну и свистну, но не раньше,
Чем захочу.

Рафтери:
                    Нет, свистни мне сейчас!

Виски:
А ты получше, трезвенник, поклянчи!
Вот ежели б ты денежек припас,
Вот будь ты фермер – да с немалым стадом
Иль будь купец с набитым кошельком,
Тогда бы мы с тобой сидели рядом
И говорили общим языком.

Рафтери:
Тогда прощай навеки!

Виски:
                Ой, как скучно!

Рафтери:
Я фермером не буду.

Виски:
                        Ну и что?
Поэзия и пьянство неразлучны.
Так что же нам помехою?

Рафтери:
Ничто!
Я не пашу, не бороню, не сею,
Зато я радость фермеру даю.
А ты?

Виски:
            Я точно так же разумею.

Рафтери:
Послушай, я за это и испью!

Арендт Питер Гейзен, друзья и кумовья
Затеяли пирушку в сторонке от жнивья –
На травке, у ручья.
Кому бутыль, чтоб лечь в ковыль,
А им – нужна бадья.

Арендт Питер Гейзен – на что уж пить мастак –
Знай льет из штофа в шляпу, да не нальет никак,
Чуть стоя на ногах,
Кончать пора, кто пьет с утра,
Лужайка не кабак!

Класьян, Клон и Лентьян – они пьяны давно,
На чистое, ворсистое, форсистое сукно,
Батисты и рядно
(Пусть шьет их швец – пропьет их жнец),
Не глядя, льют вино.

А рядом – деревушка, и проживают там
Веселые ребята: Кес, Тойнис, Франц и Шрам,
И Дирк ван Димердам,
И Симьян Слот, и Ян де Дод,
И Тим, и Баренд Бам.

Девицы из деревни, хоть самая страда,
Заслышав шум гулянки, а ну бегом туда,
Без всякого стыда.
И парни враз пустились в пляс,
Крича: "Айда! Айда!"

Тут каша заварилась – аж коромыслом дым!
С штрафного зашатались Дирк, Баренд, Кес и Тим.
Один вопит другим:
"Болит живот!" – "Хлебни, пройдет" –
"Добавим, побратим".

Меж тем девица Трейнтье и пришлый парень Клон
Решили разобраться: кто тут в кого влюблен?
Она в него иль он?
В густом стогу на берегу
Был спор их разрешен.

Но Аренд Питер Гейзен, пунцов, как маков цвет,
Вдруг выхватил оружье, – да если бы стилет
Иль даже пистолет!
А то – тесак, и вдарил так,
Что сам свалился вслед.

Девицы разбежались, вопя что было сил,
И колокол в деревне истошно завопил –
Но Кес уже почил.
"Ах, сучья рать, поймать, догнать,
Поднять на зубья вил!"

"Нет, лучше за решетку, на дыбу и в щипцы
Убийц и бузотеров, – решили мудрецы, –
А кто отдал концы,
Запишет тех, раз вышел грех,
Наш пастор в мертвецы".

Так кончилась пирушка – ах, если б лишь одна!
Вино отменно сладко, а кровь-то солона:
Не дремлет Сатана!
Хоть сам люблю быть во хмелю
От доброго вина.

Армада Ада поднялась со дна.
Беда с Бедой срастаются в обиде.
Вина Виновных горше, чем Война.
Гроза в Груди Гремит, из недр не выйдя.
Друзья вокруг, но Дружба неверна.
Еда претит, Едва в уста мне внидя.
Жалеть себя? мне Жалость не дана,
Забвенья же – не Знать и Атлантиде.
Именье всё – Издраная мошна.
Камзол мой Куц, я б Краше был в хламиде.
Любимую Любой берет спьяна.
Меня ж бегут, едва Меня завидя.
Невзгоды Неотступны, Ночь темна.
Отчаянье Одно в моей планиде.
Порочный круг! Покоя нет, ни сна.
Расстаться б с жизнью, Рок возненавидя!
Судьба моя Сурова и Странна:
Тюремщицей со мной в Темнице сидя,
Уход Ускорить не велит она.
Фанфар я жду, пустым Фиал мой видя!
Харон, ты Хвор иль дрыхнешь допоздна?
Царить – Цирцее или Эвмениде?
Чертям с Червями жизнь отдам сполна,
Шабаш и Шутовство в веках провидя.
Щемит меня и Щиплет сатана.
Ы – это буква главная в изЫди!
Эпоха Эросом покорена.
Юдоль Юродств, Юр Юрких в чистом виде.
Я Яростен в такие времена!