На главную страницу

ИВАН БАБИЦКИЙ

р. 1979, Москва

Окончил классическое отделение филологического факультета МГУ в 2003 году. Пишет стихи и переводит с английского, французского, новогреческого. Переводит исключительно по принципу «что мне нравится, то и переведу» – система эта уже мнокогратно доказала свою плодотворность. Бабицкого не смущало, что его перевод «Падали» Бодлера на русский язык – уже примерно пятнадцатый: в голосовании на сайте «Век перевода» он был признан третьим, уступив лишь классическим переводам Сергея Петрова и Вильгельма Левика (и потеснил в итоге работы Адамовича, Шенгели, Гелескула, Микушевича). Творческих планов своих Бабицкий не раскрывает – точнее, не скрывает, что они пока окончательно не сформировались.


ДИОНИСИОС СОЛОМОС

(1798-1857)

КРАСОТКА

Я увидал Красотку
Под вечер невзначай:
Она садилась в лодку,
Чтоб плыть в далёкий край;

И белый парус шлюпка
На мачте подняла,
Как будто вдруг голубка
Расправила крыла.

Толпа друзей галдела
И слала ей привет,
А та платочком белым
Махала им в ответ.

Прошла пора отсрочек,
Шумел прибрежный вал,
И уплывал платочек,
И парус уплывал.

Минута пролетела –
Уже не виден чёлн…
И тает парус белый,
Сливаясь с пеной волн.

Исчезли в синей дали
И парус, и платок…
Друзья вокруг рыдали –
Я слёз сдержать не мог.

Не жаль мне быстрой лодки
На лоне пенных вод –
Мне жаль одной Красотки,
Что в дальний край плывёт.

Я плачу не о лодке,
Что в дальний край плывёт –
Я плачу о Красотке,
Чьи волосы – как мёд.

ГИБЕЛЬ ПСАРЫ

На псарийских хребтах почерневших
Бродит Слава, и к лицам умерших –
Храбрецов, без обряда истлевших –
Наклоняется в скорбном венце:
Он сплетён из стеблей, уцелевших
На земли опалённом лице.

Остров Псара, чьи жители славились как моряки восстал против турок и был в июне 1824 года завоёван ими после кровопролитного боя, в котором погибли все защищавшиеся греки.

ШАРЛЬ БОДЛЕР

(1821-1867)

ПАДАЛЬ

Мы видели ее в один из летних дней –
    Мой друг, напоминать вам надо ль? –
Тропинка, поворот – и там, среди камней,
    Та отвратительная падаль,

Потея ядами, задравши ноги ввысь,
    Как уличная потаскуха,
Бесстыдно разлеглась, и источало слизь
    Еe чудовищное брюхо.

А солнце с высоты палило эту гниль,
    Чтоб вновь в Природе раствориться
Всe собранное здесь могло, распавшись в пыль
    И возвращаясь к ней сторицей;

Лазурный свод глядел на сей надменный труп,
    Что гнойным расцветал бутоном.
Так вонь была сильна, что миг – и на траву б,
    Сомлев, осели вы со стоном.

В том смрадном воздухе гудели мух рои
    Над брюхом, извергавшим массы
Личинок, что ползли, как жирные струи,
    По оживавшему каркасу.

Вздымаясь, через миг спадала, как волна,
    Слегка пузырясь, слизь густая –
Казалось, смутного дыхания полна,
    Плоть оживала, возрастая.

И этот мир звучал, как ветер, как ручей,
    Музыкою нерукотворной:
Так веялка звучит, когда крестьянин в ней
    Ритмично встряхивает зeрна.

Неясны делались размытые черты,
    Как светотени переливы,
Что, в спешке набросав, лишь силою мечты
    Закончил мастер прихотливый.

Поодаль, средь камней, облезлый пес в пыли
    Следил за нами зло и тупо,
Чтоб, улучив момент, вновь подобрать с земли
    Кусок, оторванный от трупа.

– Но ведь и вам смердеть, как мерзкий тот скелет,
    Как та гниющая зараза,
Звезда моих очей, души моей рассвет,
    Царица страсти и экстаза!

Такой вы будете, когда, под женский вой,
    В приюте, что дощат и тесен,
Вы успокоитесь под пышною травой –
    Кормить прожорливую плесень.

Скажите же червям, что страстно иссосут
    Ваш облик, как огонь – поленья,
Что я сберeг векам и душу, и сосуд
    Моей любви, добычи тленья!

ОСЕННЯЯ ПЕСНЬ

I

Мы скоро будем плыть в холодном полумраке...
Прощай, недолгое сиянье летних дней!
Вот падают дрова на каменную накипь
Корявой мостовой – и отдаются в ней.

Опять грядёт зима – а с ней и гнев, и ужас,
И ненависть, и дрожь, и тяжкий гнёт труда,
И, словно солнца диск в аду полярной стужи,
Застынет сердце вновь кровавой глыбой льда.

Поленьев слышу стук – безрадостней и глуше
И молот не стучит, сбивая эшафот.
Как башня, скорбный дух уже полуразрушен –
Размеренный таран крушит непрочный свод...

Я убаюкан им... Как будто в спешке где-то
Сколачивают гроб для дальнего пути...
Кому ж? И вновь осенней мглой сменилось лето.
Тот монотонный стук звучит мне как прости.

II

Я ваших глаз люблю рассвет зеленоватый,
Мой нежный друг, но всё сегодня горько мне;
Любовь и ваш очаг не заменят заката,
Горящего лучом на розовой волне.

И всё ж люби меня, безропотное сердце!
Неблагодарного – мать любит горячей...
Подруга иль сестра, пребудьте страстотерпцу
Осенней славою и золотом лучей.

Но тщетно! Час настал... И, пленник алчной Леты,
Уткнувшись головой в покой родных колен,
Я вспомню, как во сне, палящий полдень лета,
Осеннее тепло впивая током вен.

ПЛАВАНЬЕ

I.

Ребёнок, чья любовь – гравюры и эстампы,
Смакует круг земной, как бесконечный пир.
Как этот мир велик в неверном свете лампы!
Но память говорит: Он тесен, этот мир.

Бьёт час, и мы плывём, спасаясь от погони
Тоски и горечи, нас жгущих с давних пор,
И наш безмерный сон на опенённом лоне
Баюкает морей размеренный простор.

Один спешит забыть тоску родных пенатов
И душной родины; другой – старинный гнёт
Цирцеи прежних грёз, царицы ароматов,
В чьём взоре он тонул, неловкий звездочёт.

Чтобы не стать скотом – упейся хмелем странствий!
Вдыхай морскую соль, коль плен тебе не люб.
Ожоги солнц и льдов, блуждающих в пространстве,
Изгладят на челе клеймо лукавых губ.

Но те лишь – странники без страха и упрёка,
Кого крылатый дух в бесцельный путь зовёт,
Кто, сердце согласив с извечной волей рока,
Не зная почему, всегда твердит: Вперёд!

Летучих облаков воздушней их желанья.
Как новобранца – бой и мишура знамён,
Так их невнятные пленяют очертанья
Страны, чьи имена не из земных имён.

II.

Скитальцы, мячикам подобны и во сне вы!
Нас гонят вновь и вновь незримые толчки.
Зов Любопытства лют, как тот архангел гнева,
Стегающий планет бессмертные волчки.

Как странен жребий наш! Всю жизнь к мечте туманной,
Что вечно дразнит нас, меняя облик свой,
Безумцы, мчимся мы в надежде неустанной
Без сна и отдыха – чтоб обрести покой!

Бродячий дух – фрегат, в Икарию плывущий.
Проснитесь! – слышим мы ликующий призыв –
Земля! там счастье ждёт средь первозданных кущей,
И слава, и любовь! Проклятье! это риф.

Малейший островок, замеченный дозорным,
Голкондой кажется измученным очам.
Воображение в ночи чарует взор нам,
Не веря истине и солнечным лучам.

О, как несносен ты, всегда кричащий: Берег!
Швырнуть его за борт, ему прощенья нет!
Пропойца вахтенный, творец хмельных Америк,
Чей вымысел в душе оставит горький след.

Так путник, под дождём в грязи бредущий сиро,
Мечтает в полусне про райские сады,
И сладко грезятся ему огни Пальмиры
Там, где свеча мелькнёт в окошке из слюды.

III.

О странники! Обет пленительных рассказов
Прочли мы в ваших глаз бездонной глубине;
Утешьте же наш взор сиянием алмазов,
В шкатулке памяти таящихся на дне.

Мы узники – так пусть в скитаниях бесплотных
Воображенье нам заменит паруса;
Пускай на наших душ растянутых полотнах
Рассказ ваш оживит былые чудеса.

Что видели вы?

IV.

Зыбь, и россыпь звёзд, и воды,
И блеск песчаных дюн, в глазах рождавший резь,
Но, несмотря на сны, крушенья и невзгоды,
Нередко и в пути скучали мы, как здесь.

И слава городов в луче заката рдяном,
И царственный багрец зыбей – всё нашу грудь
Стесняло каждый миг желаньем беспрестанным
В сиянии небес бездонных потонуть.

О, этот дивный сад, о, этот град летучий,
Какого не найти в обители земной –
Его из облаков возводит в небе случай!
– И вечно этот сон смущает наш покой.

Сок упоения даёт желанью силу.
Оно – как дерево: от кроны до корней
Чем толще ствол его, что грудь земли вскормила,
Тем к небу, распрямясь, он тянется сильней.

Иль вечно ты растёшь в заоблачных просторах,
О кипарис? Но вот, чтоб расцветить ваш быт,
Примите в дар от нас набросков пёстрый ворох,
Вы, чьим альбомам мил любой заморский вид!

Жрецов узрели мы и с хоботом кумиры,
Престолы царские, что здешним не чета,
Феерию дворцов, для вашего банкира
Недостижимую, как сон или мечта.

С зубами чёрными раскрашенных жеманниц
В шелках, пьянящих взор, приветствовали мы,
Факиров с флейтами, их змей влюблённый танец…

V.

И что, и что ещё?

VI.

О детские умы!

Так знайте ж: оглядев на жизни пёстрой скáле
Дворцы и хижины, лохмотья и меха,
Повсюду мы нашли, хотя и не искали,
Всё тот же скучный фарс бессмертного греха:

Всевластье женщины, рабы пустой и чванной,
Что любит лишь себя, и любит не стыдясь;
Мужчину – алчного, распутного тирана,
Раба своей рабы, смакующего грязь;

Улыбку палача и мучеников стоны,
Разврат, на их крови воздвигший свой приют,
На троне Произвол, насильем опьянённый,
И под его ярмом народ, влюблённый в кнут;

Везде религий сонм, возведших очи к небу,
Как наша, – для святош хмельнее старых вин –
Их сладострастию создавших на потребу
Вериги вместо ласк и плеть взамен перин;

Род человеческий, безумие всё то же
Лелеющий – как встарь, у демона в плену
Он словно Господу хрипит в предсмертной дрожи:
Творец, ты – образ мой, и я тебя кляну!

И тех избранников, отбившихся от стада,
Любовников Мечты, презревших властный рок,
Чьи души в опиум плывут, как в Эльдорадо.
– Вот мира нашего бессмертный каталог.

VII.

О, горек знанья плод, и солон хлеб скитаний!
Везде знакомый лик людского бытия
Глядится в зеркало морей и расстояний –
Оазис страшных снов в пустыне забытья!

Что лучше – плыть ли вдаль? остаться ль дома с теми,
Кто прячется в норе, надеясь провести
Стоокого врага, безжалостное Время,
Чей бег неудержим? – Один всегда в пути,

Двойник апостолов и старца Агасфера,
Меняет весь свой век каюту на вагон,
Чтоб скрыться от врага; другие изувера
Сумели задушить, не выйдя из пелён.

Когда он наконец, развеяв наши грёзы,
Наступит нам на грудь – прогнав надеждой страх,
Точь-в-точь как в оны дни мы плыли на Формозу –
Во взоре синь морей и ветер в волосах –

Мы в Океан теней, по-детски веря в Случай,
Направим судна бег бестрепетной рукой.
Ты слышишь этот зов, и мрачный и певучий?
«О странники, сюда! Здесь обрести покой

Вам суждено; для всех, взыскующих ночлега,
Плод лотоса взрастил счастливый этот брег.
Здесь дух ваш осенит пленительная нега
Полуденного сна, который длится век!»

Вновь руки тянут к нам воскресшие Пилады…
«Ко мне!» – поёт нам тень той лучшей из сирен,
Чьё имя – как обет божественной прохлады
Сердцам, считавшим дни в плену её колен.

VIII.

Смерть, старый капитан, – пора! Поднимем парус!
Нам скучно здесь, о Смерть! Пусть море словно тушь,
Пусть чёрен небосвод – плывём! лучистый Фарос
Сияет в глубине тебе открытых душ!

Свой яд целительный пролей неутолённым!
Мы жаждем – так наш мозг слепящий жар палит –
Нырнуть в провал без дна, Ад, Рай – не всё ль равно нам?
Вглубь Неизвестного, что новое сулит!

ЖАН КОКТО

(1889-1963)

* * *

Я твой любовник Боль И в тысяче обличий
Порою уходя ты снова льнёшь ко мне
Но твой уход обман я знаю твой обычай
Ты прячешься внутри клянясь что ты вовне
И в мирный мой приют вторгаясь за добычей
В котурнах контур Фив рисуешь на стене

УИЛЬЯМ БАТЛЕР ЙЕЙТС

(1865-1939)

ОН МЕЧТАЕТ О НЕБЕСНОМ ПОКРОВЕ

Был бы моим тот расшитый небесный покров,
Где горят золотые и серебряные огни,
Тот синий, и тусклый, и тёмный небесный покров,
Где ночи, и дни, и сумерек бледных огни, –
Я его тогда расстелил бы у ног твоих;
Но я беден, и всё это только в моей мечте.
И тогда мечту расстелил я у ног твоих;
Ступай осторожно: ты идёшь по моей мечте.

НЕТ ДРУГОЙ ТРОИ

Как мне пенять на ту, что в дни мои
Впустила боль; ту, что, алкая мести,
Звала безумцев развязать бои
И натравить трущобы на предместья,
Была б отвага не слабей, чем злость?..
И что могло бы дать хоть миг покоя
Той, чей надменный дух, как пламя, прост,
Чей лик – как лук, натянутый рукою
Из тех, что в век бессилья не в чести?..
С той красотой, торжественной и ярой,
Что совершит она, и где найти
Вторую Трою для её пожара?

ДИКИЕ ЛЕБЕДИ В КУЛЭ

Листва в осенней позолоте,
И сух ковёр хвои;
В октябрьских сумерках мерцают
Озёрные струи;
Там плещутся лебеди, гладь разбудив,-
Полсотни и девять див…

Здесь девятнадцатую осень
Веду я птицам счёт…
Вдруг, встрепенувшись, врассыпную
По ряби тёмных вод
Скользнули они, и отчаянный взмах
Вознёс их на шумных крылах.

Гляжу на белые созданья,
И горько на душе…
Где та пора, когда впервые
У сонных камышей,
Раздавшись в тиши, этот благовест крыл
Усталый мой шаг окрылил…

Садясь на воду и взлетая,
Чредой влюблённых пар
Они резвятся беззаботно;
Их дух ещё не стар.
Они улетят, и виденья побед
И счастья умчатся им вслед.

Пока ещё по чёрной глади,
Как сказочный фантом,
Они скользят; но кто расскажет,
Чей взор они потом
Утешат, когда их сияющий сонм
Растает наутро, как сон…

ПАМЯТЬ

В иной пленит огонь ланит,
В той – грациозность лани,
Но смысла в этом нет;
Ведь всё, что утро сохранит
От зайца, спящего на склоне –
Травы примятой след.

ГАЗОН

Книги, картины со мной;
Акр газона пленит
Глаз и мышцам даст труд;
Впрочем, сил уже нет…
Ночь, в дому тишина;
Только мышь и слышна.

Голос страсти утих;
В ожиданье конца
Ни чахлое воображенье,
Ни вялая мысль скопца,
Вгрызаясь в её скелет,
Не сыщут истины след.

Дай мне эту ярость седин:
Я воссоздать обречён
Себя; я – Тимон и Лир,
Я – Блейк, что в стену плечом
Ломился, мечтой томим;
И истина шла за ним.

И твой, Микеланджело, дух,
Что, воскреснув в веках,
Гневный, тучи пронзит,
Мёртвых встряхнёт в гробах;
Страсть и боль добела
В старом сердце орла