Дополнительные материалы

Стрница на сайте Александра Левина
Страница на сайте "Вавилон"

ЕПИСКОП-СКВЕРНОСЛОВ

«Чума, холера, смрадный прах!
Поганая дорога!» –
епископ Мегинганд в сердцах
десницей по скатёрке – трах!
И в пост прогневал Бога!
«На кой мне ляд из дома в Рим?
Проклятье: долг необорим –
влечёт из-за порога!
У, чёртова дорога!»

Понтифика подобный пыл
не грел, как говорится –
к епископу направлен был
легат, который вразумил
и повелел смириться...
В смятеньи духовник, зато
дал индульгенцию на сто
проклятий: «Воля Ваша,
но хватит для вояжа!»

Трусит карета под луной.
Всё тихо. Подбородок
в окне колышется двойной.
Две брови выгнулись волной,
губительной для лодок.
К утру, подагрой изнурён,
прелат нарушил мирный сон
природы: «Мать твою крести!
Я сдохну посреди пути!»

Служитель в замке Эльбердам
не разбудил, зараза.
Ух сколько брани было там!
Запас дорожный – аз воздам! –
усох почти в два раза.
Под Лемницем дорога – дрянь,
сломалось колесо, и глянь –
вновь повод к перепалке:
«Ах ты, дерьмо на палке!»

О, Мюнхен! Порт пивных морей!
О, пенная прохлада!
В пивной паршивый брадобрей
задел посудиной своей
молитвенник прелата.
Как тот на дурака понёс!
«Свиная жопа, вшивый пёс,
блевота в кислом тесте!
Спалить тебя на месте!»

Проклятьями почти убит,
несчастный ставит пиво
во искупление обид.
Но патер, исчерпав лимит,
повеселел на диво:
«Ах, Мюнхен! Всех монахов дом!
Оставив скупость на потом,
здесь буду помышлять о том,
когда пришлёт духовный
добро на пыл греховный.
Запас, что он в дорогу дал,
был для меня настолько мал,
а путь такой неровный!»

* * *

Каштан роняет факелы, кружится
Боярышника цвет – поди поймай!
В плену дождя – домов слепые лица.
Дай кружку, милый! Умирает Май.

Весна продлила оскуденье наше,
Богатый собран урожай невзгод.
Грядущий май, наверно, будет краше,
Но с ним придёт наш двадцать пятый год!

Уж верно мы не первыми в таверну
Ретировались, буре за стеной
Отдав мечты и проклиная скверну,
Которой создан грубый мир земной.

Несправедливость властвует судьбою:
Сроднённым душам воздаянья нет.
Веселье позади, и нам с тобою
Нести до гроба убиенный свет.

Несправедливость... Дай же кружку, милый!
В подлунном мире мы – не короли.
Удел людской – вот наш удел унылый:
Хотим Луну, а ляжем в прах Земли.

Сегодня туча к нам явилась в гости –
Ей завтра быть вдали от этих мест,
Иная плоть сожмёт иные кости,
Иную грудь уныние изъест.

Нам вечность дарит беды непреложно,
Наш гордый прах – её прямая цель,
Но эту ношу выдержать возможно.
Подставь плечо под небо. Пей свой эль.

МАЛАЯ ЛИТУРГИЯ

Наше время – туман, и мало в нём светочей,
Как личных, так и всеобщих –
Из тьмы его я творю литургию
Для падших, падающих, отчаявшихся,
Для все, кто страдает не во плоти –
Я назову имена потом.

Она для тех,
Кто бранит бородача в скромном офисе
И вдруг, разъяснив ему состоянье дел,
Срывается в надрывный крякающий плач;
Кто живёт вечеринками, вожделея смерть;
Кто совершает сельский моцион,
Удивляясь зевакам;
Кто хочет развесить коврики в гостиной
И, сделав это плохо, рад похвале;
Для ночи и страха, для демонов ночи;
Для тела на кушетке и взвинченных реплик.
Она для тех,
Кто может и не работать,
Кто внезапно подходит к запертой двери,
Выронив работу из рук;
Кто сходит с тротуара прямо в ад,
Не заметив ни сигналов, ни красного света,
Слишком занят, невежествен или горд.

Она для тех,
Кто скован в бумажных цепях,
Звенья которых крепче стальных; она для тех,
Кто катит камень из папье-маше
Вверх по горящей горе,
И нет ни камня, ни горы, но они не знают.

Она для тех,
У кого с шести – рюмка,
В одиннадцать – таблетка;
Кто страстно желает во тьму, но не уходит,
Кто идёт к окну и видит паденье тела,
Затем слышит глухой удар,
Возвращается в офис и вновь садится,
Ничего не заметив, думая о своём.

Иисус, помилуй нас.
Мистер Фрейд, помилуй нас.
Жизнь, и ты помилуй нас.

Она для тех,
Кто тяжко тянет тёмную рыбу из тьмы,
Детский кошмар, их болью хранимый,
И потом, приходя в порядок или нет,
Не забывает вкус серы во рту,
Те времена, когда мир был другим, хоть недолго.
А также для тех ветеранов
Иного рода войны,
Что говорят на коктейлях «Нет, спасибо.
Дайте мне кока-колу» с киношной улыбкой,
Тех, кто ловко прятал спиртное в чемодане,
Подкупал слугу, обещал быть хорошим,
Просыпался на грязной койке в чужом городе.
Сейчас они все исцелились,
Окрепли. Глаза – их последние шрамы.

Она для тех
С бледными шрамами на запястьях,
Кто помнит запах газа и рвоту.
Это мало что значило – просто симптом,
Как и их внимание к телефону.
И всё-таки, они помнят.

Она для тех
Кто слышал музыку, ставшую громовой,
Кто не мог победить нагрянувшей страсти.

Хлорал, помилуй нас.
Амитал, помилуй нас.
Нембутал, помилуй нас.

Это бывает и реже, и чаще, чем в прошлом.
Есть статистика. Нет реальной статистики.
Нет и героизма. Есть просто утомленье,
Боль, великий бардак, а порой исцеленье.

Имя им, как ты знаешь, Легион.
Как твоё имя, друг? Откуда ты?
Как ты здесь оказался?
Имя его Легион. Вот Легион в истории болезни.
Римляне, сограждане, друзья,
Дамы и господа, легион – наше имя.

ЭНЕЙ В ВАШИНГТОНЕ

Я видел сам безумного от крови
Неоптолема и дела Атридов чёрных,
Сто дочерей Гекубы, смерть Приама,
Осквернившую священные огни.
В несчастьях я умел владеть собой,
Истинный джентльмен, доблестный в бою,
Прямой и честный... Позже я бежал.
В те времена цивилизация,
Владея малым, бралась за многое
И рушилась под крик и звон оружья:
Я брал с собой еду, я уносил
Старика-отца на своих плечах,
В морском тумане для новой жизни
Спасая малое – вечный разум,
Если вечность есть, и любовь к былому,
Хрупкую, нерешительную любовь.

(Среди бескрайних диких побережий
Мы несли с собой силу пророчества,
Голод, вскормивший наш точный расчёт,
И свет побед)

Я видел голубя
Над жаркими полями в небе Трои,
Видел хлеба и синие травы –
Навек обильный мир под юным солнцем.
Я вижу вещи врозь, весь мир опор людских –
Когда-то я их тоже создавал.
Я нуждаюсь в малом. Странная страсть
Верна себе, истребляя желанья
В кружащейся тени своих аппетитов.
Было тихое время для юных глаз –
Их пламя окрепло после пожара.

Я стоял под дождём далеко от дома –
Потомак отражал Великий Купол,
Город крови моей я больше не видел
И пока сова кричала в восторге,
Вокруг сгустилась тьма.

Увязший в трясине
Вдали от девятого мёртвого города,
Я думал: зачем мы строили Трою?

ПОСЛЕДНИЕ ДНИ АЛИСЫ

Алиса быстро выросла и вот
Одна вступает в сумрачный закат;
В дремотных листьях ухмыльнулся кот,
Навек абстрактной яростью объят.

Свет, что мерцал на потайной двери
Бессмертен, даже если мир устал,
Он пойман встарь и прячется внутри
Прозрачной взвеси в глубине зеркал.

Алиса! Та, что силилась всегда
Истолковать любую дребедень,
Отныне смотрит только в никуда
И ни о чём не думает весь день.

Рассеянно поникнув головой,
Она не может жить без двойника,
Той давней Все-Алисы мировой,
Чья гибнущая страсть была крепка

К земной себе, познавшей благодать
Двоякой жизни в существе одном;
Нет больше лёгких губ, чтоб целовать
Те бренные, что вянут за стеклом –

Она стареет в теореме грёз,
Инцесте духа, гибели страстей,
Безвольная, как меловой утёс,
Обглоданный волнами до костей:

В пространстве, чьи кромешны небеса,
В бессонном дне, терзаемом тоской,
Померкли эти светлые глаза,
Разглядывая сонный прах людской.

– Мы не войдём в расшатанную дверь,
Толпа немая без теней и снов,
Бесформенный функциональный зверь,
Сплошной математический покров –

Безгрешно невесома эта явь!
Бог нашей плоти, снова гневным будь,
Во зло повергни – только не оставь
И подари нам каменистый путь!

МИСТЕР ПОУП

Когда мистер Поуп гулял по округе,
Жемчуга и портшезы жалели о том:
Шарахались дамы в смертельном испуге,
Повстречав человека с козлиным хребтом.

Он думал, что урна должна быть богаче
Костьми, чем виновник её багажа –
Надо заполнить пустоты, иначе
Стены их оплетёт непристойная ржа.

Кропал он куплеты, как аспид, отныне
Избравший противником солнечный свет,
Да вот промахнулся. Пусто в кувшине:
Разбей – убедишься, что Поупа нет.

Какие же истины снова и снова
Вставали над яростью стиснутых строк?
Никто не ответит. Вкруг древа кривого
Вьётся мораль, заплетаясь в венок.

ОДА НА СМЕРТЬ КОНФЕДЕРАТА

За строем строй, без наказанья,
Надгробья уступают блеск имён
Земле под шум беспамятных ветров;
Разбиты плиты, в них – облатки
Листвы в случайном таинстве. Силён
На круге лет у смерти аппетит:
Под взглядом злым сломив колени,
Листва куда приказано летит
И шепчет, кроткая, о тленьи.

Тысячеликий запустел приют,
Но жив, пока из тел творящих
На мир воспоминанья восстают,
Сильны, как травяные чащи,
Из года в год – в осенний свой удел!
Заносчивый ноябрь, не присмирев нимало,
Который год творит разбой
Меж ангелов, что на камнях гниют –
Тут руки, там крыло пропало:
С животной силой ангел глянул,
И ты, как он, окаменел.
Пал на подземную поляну,
Глотаешь воздух тяжелящий,
И горизонт сдвигаешь наугад
Крутясь, как будто краб слепой.

Объятые ветром, единым ветром
Проносятся листья и пропадают

Ты знаешь ожидавших у стены,
Потемки верований хищных,
Кровей полночные поводья,
Ты знаешь всё – колонны сосен, фриз небес,
Дым жертвенный, и зов, и ярость,
Бочаг на месте половодья –
Ни Парменида, ни Зенона.
Ты, кто так гневно жаждал исполненья
Желаний, ставших будущим и сущим,
Теперь познал отсрочку смерти
И превознес мираж,
И восхвалил надменный жребий тех,
Что сметены
За строем строй и стали неподсудны
Здесь у кривых ворот, в тени стены.

Видим повсюду одни только листья
Кружатся, падают, умирают

Минувшее выходит за порог,
Великую исторгнула земля
Рать демонов – но истекает срок.
Стонволл, Стонволл – затоплены поля,
Шайло, Антитем, Малверн Хилл, Булл Ран.
Затерянный на варварском востоке,
Ты проклял солнце, павшее от ран.

В слезах проклиная одни только листья
Больным стариком в непогоду злую

Ты слышишь крик, чумной болиголов
Перстами тишину разворошил,
Где ты задушен и засушен.

В сырой глуши
Беззубая борзая, умирая,
Лишь ветер слышит.

Покуда столп их крови соляной
Над морем горького забвенья
В злой чистоте хранит потоп иной,
Что делать нам, ведущим дней учёт,
Склонившимся, куда печаль влечёт,
В мундирах с лентами блаженства
Зловещего? Что в грязных сих костях,
Чья безымянность в травы истечёт,
Незримом войске рук, голов и глаз
У сумасшедшей зелени в гостях?
В сплетеньях ивы – боевой расчёт
Крестовиков в мундирах серых,
Сипухи-совы в призрачных пределах
Тревожат разум, подкрепляя
Роптанье рыцарей подземных.

Скажем опять, что одни только листья
Кружатся, падают, умирают

Мы скажем, это шепот листьев
В безмерном сердце полумрака,
Летящего на миллионе крыл:
Ночь есть начало и конец всего,
И в беззаконном промежутке ждет
Немое долгое проклятье
Глаз каменных, повадка ягуара –
На отражение бросаться, как на жертву.

Что скажем мы, имея знанье
Для сердца тяжкое? Деянье
Убьем? Из дома ли могилу
Устроим? Хищную могилу?

Уйдем сейчас
Врата закрыты, вид стены уныл:
Премудрый Змий на шелковичном ложе,
Глухую тишину низложив,
Исчислил всех для будущих могил!