МАЛИНОВЫЙ ЗВОН

17 августа 1914

В двухскатных крышах мой Малин* –
Зеленый, серый, красный клин...
В тени собора мало пятен –
«Святой Ромбольд» высок и знатен.
И в этой гордой высоте
Урочного ждут часа те
Колокола, что всех пленяют,
Когда звонарь вдруг извлекает
Из воздуха волшебный звон –
Глубокий, легкий, сладкий стон.

Сегодня, старина Малин,
Пропой про гёзов из былин –
Воюет Фландрии народ,
Идет четырнадцатый год...
Огонь и кровь, и сдался Льеж,
Там немец смотрит с гордых веж,
Горят и рушатся твердыни –
Пал Хассельт. Диста нет отныне.
Немеет Гент. Молчанье в Брюгге.
Брюссель, Антверпен... и в округе

Лишь ты один, родной Малин,
Фламандских звонов господин,
Не потерял свой звонкий глас –
Звонарь успел в последний час
Сквозь строй врагов прорваться в башню,
Исполнить звоном долг всегдашний.
Звонарь звонит, от пуль храним,
Но – умирает вместе с ним,
Отважным гением гармоний,
Наш город в непокорном звоне.

И этот звон, последний звон,
Звал на борьбу со всех сторон
Солдат, рабочих... Даже детям
Не страшно! Слава звукам этим!
«За Бельгию!» – мотив зовет –
«Фламандский Лев», а вот он, вот! –
Фламандцев внутренний закон –
Бельгийский добрый «Брабанконн»!**
И «Храбрый Льеж», и те мотивы,
Что во фламандском сердце живы.

Взмывайся ввысь, игра октав!
Звонарь, ты помнишь нот устав –
И каждый голос близок, мил –
«Иисус», «Мария», «Михаил» –
Пусть все они звонят, и песню
Поют, которой нет чудесней!
Она набатом сердце тронет,
Раздует пламя мести… Стонет
«Спаситель»*** – гулом урагана
Достиг он гентского «Ролана»****...

О звон Малина! Ты ведь спас
Людские души в темный час.
Пусть ночь над Бельгией, но слышат
Сердца людей мотивы, дышит
Свободой прежней звон, зовет
На бой, на подвиги народ!
Пребудет он до новых дней,
Когда, захватчиков сильней,
Мы сбросим иго, и запев
Подхватим все: «Фламандский лев…»*****

* Малин – город в Бельгии, славный своим колокольным звоном, который даже в русском языке получил имя «малиновый» (прим. пер.)
** «Брабанкон» – национальный гимн Бельгии
*** «Иисус», «Мария», «Михаил», «Спаситель» – имена малинских колоколов.
**** «Ролан» – главный колокол города Гента
***** «Фламандский Лев», «Храбрый Льеж» – народные патриотические песни.

АЛХИМИК

Предал огню я жизнь свою –
В потоке страсти я стою.
Мысль отделилась от души...
Один – в экстазе и в глуши
Огарков жизни... я бежал
От мук и от любви в подвал.

Здесь в тигле, что поставлен в горн,
Сгорает дум колючий терн,
Трещат в огне желанья, сны,
Но тело цело. Мне ясны
Сплетения извилин мозга.
А страсть – извне. Свистящей розгой.

ФИАЛКА, ЗАСУШЕННАЯ В ТОМИКЕ ШЕКСПИРА

В сердце лелеет Шекспира том
Фиалку, что жертвой легла.
Юности цвет придавлен листом.
Зря ли она цвела?

Сырых низин лесной аромат
Ей подружки навеют в снах,
Тени корней, изумрудный закат
В нежных держа руках.

Это призрак полян у лесных озер,
Где пепельно-светел покров,
Где цветов лиловых печален узор,
Как синей птицы перо.

В книге, полной страстей людских,
С Дездемоной она – в унисон.
Обеих объемлет шекспировский стих,
Обеих покоит сон.

Ах, как искушает бледный цветок
Окунуться в былую страсть,
В звезд отражение... омут глубок,
В запах лунный упасть!

Слышишь – поет тебе летняя тьма,
Ее голос – сильнее манка,
Зовет на свиданье к подножью холма
Трелью жаворонка!

Устанет читатель от вечных пьес –
Знать себя не стоит труда!
И за юной луной на закате в лес
Уйдет к синеве пруда.

ПЕСНЬ ПРИБОЯ

Гнев океана – белые кони – ржут, на дыбы вставая…
Кто на барьер вас бешено гонит, у самого суши края?
Где он, толмач-прорицатель, тот, что ваш истолкует гром?
Но время он зря потратит – эту речь не запишешь пером.
Я слушаю грохот прибоя, монотонный настойчивый зов.
Кто смысл мне приоткроет этих древних, как море, слов?
Вот новый вал набегает, и снова оракул звучит.
Какую он песнь слагает, чей голос сюда он мчит?

Гребень покрыт сединою как знаком бессчетных лет.
Вот он радужных брызг стеною восстал – и его уже нет…
Эта песня – к радости ода? Или к власти земной пэан?
Или это отчаянная кода? Дай ответ мне, титан-океан!
Я готов в этом шуме услышать, как шипит погасший очаг,
Как плачут сироты, как дышит над невестой-вдовою мрак,
Мальстремов ревущие бездны, девятый гибельный вал,
Хоралы надежд бесполезных – о,сколько же ты их пожрал!

Здесь, рядом, в песках прибрежных, лежит неподвижно он –
И тем, что лицом было прежде, он к небу сейчас обращен.
Ты забрал у него дыханье, наполнил песком и водой,
Приготовил к долгим скитаньям, стал его последней бедой.
Твой прилив приподнимет тело, унесет за последний край,
К отдаленным вечным пределам, где пловцу привиделся рай.
Может, в миг какой-то последний своих угасающих дум
Он понял, тайны наследник, что значит твой гром и шум?

– Хватит, смертный! Оставь вопросы! Тебе не ответит прибой.
Что есть волны – всего лишь отбросы Того, Кто там, над тобой.
Мы ведь рабской покорны доле, – ты тоже, глупец, молчи.
Волны слепо исполнят волю Того, в чьих руках ключи.
Ты представь, что волна морская вдруг спросит Его: «Почему?»
Мы Господних путей не знаем, и тебе их знать ни к чему.
Мы просто поем свою песню, мы рвемся вверх и вперед,
Пока этот мир не треснет, коль настанет его черед.

ФРАНКЕНШТЕЙН

В деревне помыслы чисты,
Вид сельский мил – нет суеты
В довольстве наблюдений безмятежных.
Но беспокоит рев машин –
Мотор работает один
За два десятка пахарей прилежных.

Здесь полон спелых фруктов сад,
Порядок средь овечьих стад,
Тучны коровы, вымя их обильно.
Глядим – и радуется глаз –
Как нам культура удалась!
И что мешает нам вздыхать умильно?

Довольны птицы в синеве.
Доволен зверь в густой траве –
Никто не ропщет на дары природы.
Лишь человек, умом богат,
Всю жизнь чему-нибудь не рад,
Сомненья – бич разумного урода.

Плоды раздумий – лишь раздор:
Вновь оглашает приговор
Сосед соседу и народ народу.
Наполнен мудрости сосуд,
Но был напрасен этот труд –
Мутна вода, и в ней не видно брода.

Казалось бы – сорви с ветвей
Плод поспелей, тоску развей,
Поешь, и сыт – ну разве не прекрасно?
Однако ж вырастить свинью
Один готов, но восемью
Не обойтись в индустрии колбасной!

Земля у нас на всех одна –
Источник хлеба и вина,
Блажен мудрец, кто это осознает.
И благо это снизойдет
Сначала на простой народ,
А после к тем, кто пахаря седлает.