На главную страницу

ЕЛЕНА ДУНАЕВСКАЯ

р. 1950

Петербургская переводчица английской поэзии; в разное время в ее переложениях издавались Джон Китс (неоконченная поэма «Канун Святого Марка»), сонеты Эдмунда Спенсера и Макла Дрейтона, стихи Джона Донна, Фулька Гревилла, Перси Биши Шелли, Уильяма Батлера Йейтса.



ЭДМУНД СПЕНСЕР

(1552?—1599)

* * *

Жена Улисса ткала пелену,
Но распускала свой дневной урок,
Как только в доме отойдут ко сну,
И новой свадьбы отдаляла срок.

Так, видя, что от страсти изнемог
И сети я плету неутомимо,
Любимая всегда найдет предлог,
Чтоб труд мой долгий сделать струйкой дыма.

Я побеждаю, но победа — мнима,
Начну я вновь — и сызнова разбит:
Единым взором труд губя незримый,
Она тенета в тени обратит.

Так погибают сети паука
От первого дыханья ветерка.

* * *

Погоней бесконечной изможден,
Охотник зверя затравить не смог.
Отчаявшись, в тени садится он
И часто дышат гончие у ног.

Так я отчаялся и дал зарок
Не домогаться той, кого люблю,
Но лань от заболоченных проток
Сама вернулась к ближнему ручью.

Ловя губами чистую струю
Смотрела кротко, не противясь мне:
Ждала, пока я путы ей совью,
Дрожащую, поглажу по спине,

А я не верил собственным глазам:
Столь дикий зверь — и покорился сам.

МАЙКЛ ДРЕЙТОН

(1563—1631)

* * *

Помедли, время! Насладись сполна:
Ты видишь чудо, всех чудес начало.
Вот, небо держит смертное зерцало,
Где красота ее отражена.

Не уходи в иные времена,
Взгляни в сие небесное зерцало,
В нем мира красота, ее начало,
И ты с ней слито, и царит она.

Теперь иди, скажи иным мирам,
Чтобы чрез них для всех миров открылось,
Какое благо в наши дни явилось
К тебе, о Время, миру, небесам.

Скажи им то, что мне продиктовало:
Ей равных нет, не будет, не бывало.

ДЖОН ДОНН

(1572—1631)

ВОЗДУХ И АНГЕЛЫ

          Без имени, в лицо не зная.
          Тебя любил и прежде я  -
Так ангел в зыбком облаке огня
Нам возвещает о блаженстве рая.
          Тебя я встретил. Увлекло меня
Ничто, огнем пленительным сияя.
          Любовь  -  дитя души моей.
Душа же принимает форму тела.
          А значит должно и любви моей
Найти себе телесные пределы.
          И я, покорен ей всецело,
                    Молил: «Себя яви!»
А после счел вместилищем любви
Чело, и губы, и глаза твои.

          Балластом нагрузив баркас
          Любовный, чтобы шел вернее,
Я понял, что я должен быть умнее.
Не то ко дну пойдет он сей же час:
          Над каждой прядкой трепеща твоею,
Восторгов быстро расточу запас.
          Ни в пустоте, ни в вещи тварной
Любови не пристало обитать.
          Он чище воздуха, но светозарный
Был создан ангел в воздухе летать.
          Любовь моя в твоей витать,
                    Блистая чистотой,
Должна как ангел в воздухе. Такой
Закон любови женской и мужской.

УИЛЬЯМ БАТЛЕР ЙЕЙТС

(1865—1939)

АДАМ БЫЛ ПРОКЛЯТ

Мы говорили о стихах втроем:
Красавица с приветливым лицом
И мы с тобою — на исходе лета.
И я сказал: "Порой корпят поэты
Над строчкою, но строчке грош цена,
Когда хоть капля пота в ней видна.
И легче днями, стоя на коленях,
Скрести полы или дробить каменья,
Как у дороги нищий в непогоду,
Чем звукам сладостным давать свободу
И знать, что шумный и крикливый мир -
Любой священник, педагог, банкир, -
Тебя за труд, тягчайший в мире труд,
Считает праздным.

Отвечала тут
Красавица, чей голос так глубок,
Так мягок и приветлив, что обрек
Столь многие сердца столь долги мукам:
«Быть женственной — нелегкая наука,
Которой в школах не преподают.
Но наша прелесть — это тоже труд.»

И я сказал: « С тех пор, как пал Адам,
Прекрасное в трудах дается нам.
Когда-то и любовники служили
Своей любви в высоком, сложном стиле,
Вздыхали важно, повторяли длинно
Слова из книг, прекрасных книг старинных.
Все это праздный вздор для наших дней».

Мы смолкли. Небо сделалось темней,
И поднялась над углями заката
Из зыбкой синевы зеленоватой,
Как раковина, полая луна,
Чей перламутр сточили времена,
Дробя валы о звезды ежечасно.

И я подумал: ты была прекрасна,
Я силился сложить к твоим коленям
Всю высоту старинного служенья,
И что ж в душе? На нас глядит со дна
Усталость, как ущербная луна.

РЕДЬЯРД КИПЛИНГ

(1865—1936)

ГРЕБЕЦ ГАЛЕРЫ

Хороша была галера: румпель был у нас резной,
И серебряным тритоном нос украшен был стальной.
Кандалы нам терли ноги, воздух мы хватали ртом,
Полным ходом шла галера. Шли акулы за бортом.

Белый хлопок мы возили, слитки золота и шерсгь,
Сколько ниггеров отменных мы распродали — не счесть.
Нет, галеры лучше нашей не бывало на морях,
И вперед галеру гнали наши руки в волдырях.

Как скотину, изнуряли нас трудом. Но в час гульбы
Брали мы в любви и в драке все, что можно, у Судьбы
И блаженство вырывали под предсмертный хрип других
С той же силой, что ломали мы хребты валов морских.

Труд губил и женщин наших, и детей, и стариков.
За борт мы бросали мертвых, их избавив от оков.
Мы акулам их бросали, мы до одури гребли
И скорбеть не успевали, лишь завидовать могли.

Но — собратья мне порукой — в мире не было людей
Крепче, чем рабы галеры и властители морей.
Если с курса не сбивались мы при яростных волнах —
Человек ли, бог ли, дьявол, — что могло внушить нам страх?

Шторм? Ну что ж, на предков наших тоже шли валы стеной,
Но галера одолела самый страшный шторм земной.
Скорбь? Недуги? Смерть?.. Оставьте! Да почли бы за позор
Даже дети на галере отвечать на этот вздор.

Но сегодня — все. С галерой счеты кончены мои.
Имя от меня осталось — там, на бимсе, у скамьи.
Ну а мне — свобода видеть, как с соленой синевой
Бьются люди, что свободны, кроме весел, от всего.

Но глаза мои слезятся: непривычен яркий свет
Лишь клеймо я заработал и оков глубокий след,
От плетей рубцы и язвы, что вовек не заживут.
Но готов за ту же плату я продолжить тот же труд.

И пускай твердят все громче, что недобрый час настал,
Что накрыть галеру должен с Севера идущий вал.
Если бунт поднимут негры, кровью палубы залив,
Дрогнет кормчий, и галера врежется в прибрежный риф,

Не спускайте флаг на мачте, не расходуйте ракет:
С моря к ней придут на помощь все гребцы минувших лет
И себя привяжут люди, чья награда — цепь и кнут,
К оскопившей их скамейке и с веслом в руках умрут.

Войско сильных и увечных, ссыльных, нанятых, рабов —
Все дворцы, лачуги, тюрьмы выставят своих бойцов
В день, когда дымится небо, палуба в огне дрожит
И у тех, кто тушит пламя, стиснуты в зубах ножи.

Я молю, чтоб в эту пору быть в живых мне повезло:
Пусть дерется тот, кто молод, я приму его весло.
И горжусь я, оставляя труд и муку за спиной,
Что мужчины разделяли эту каторгу со мной.