УХОД ИЗ ДЕРЕВНИ

Родня жнивью. Тебя мы звали
землей, работой и тоской,
косой, сохой и всем, что знали, —
и птичьей речью, и людской.

Ни отклика, ни отголоска.
И мы молчим который год.
А на столе осталась ложка —
растресканный кричащий рот.

ОСЕННИЙ КЛЕН

Он жаждал перед всеми высказаться вслух
и так мечтал забыться и открыться,
но не решался — вдруг я буду слеп и глух...
И это страсть была: порывиста, корыстна.
И вдруг он голым стал.
Кончались торжества.
Все разошлись, о мелочах толкуя и болея.
И медленно клубилась палая листва —
как слабый крик в осенней гаснущей аллее.

* * *

На шее у лета рябинные гроздья.
Побудь в тишине, как незваная гостья,
и голубя не спеши приголубить,
хотя еще можно сорвать и пригубить:
но мир увядает. О гордая малость —
а как все всходило, цвело, колыхалось!
А как вырастало, мужало и зрело,
но вдруг утомилось, познало, прозрело!
И вдруг онемело, покорное силе,
как будто бы душу в силки заманили —
в телесную форму, облегшую плотно,
в то лето (о горе!), что так мимолетно.
О бренные братья! Ведь это расплата
за сладость, с которою не было слада,
за шаг по земле и за страсть без уступок,
за поступь, поступок — а значит, проступок...
На шее у лета рябинные гроздья.

* * *

Вновь разлука… Ну что же,
Разве можно без них?
То ли век уже прожит,
То ли горестный миг?

Что мне в самом начале
Ворковала вода?
И зачем привечали
Хутора, города?

Эти шторы как шоры,
А за ними — светло?
Что из дома так скоро
В ночь меня увело?

Всюду пусто и мрачно.
Не терзайся, душа, —
Ты как бледная прачка:
Ни кола, ни гроша.

Только ветер над пущей,
Только память и стыд…
И судья всемогущий —
Он подаст и простит.

ИРОНИЧЕСКОЕ СОБОЛЕЗНОВАНИЕ

Как ни храбрись и ни блажи,
Вторгается тоска сия
На территорию души —
Кромешная, как Азия.

И ты, застигнутый врасплох
В двухкомнатной обители,
Кричишь: я что — ослеп, оглох,
За что меня обидели?

Я не раскис и не размяк,
Не кончено брожение!
И тут — инфаркт, удар, столбняк,
Фиаско, поражение…

Заря рассеивает мглу
Свежа, как роза чайная.
А ты все бьешься на полу
В конвульсиях отчаянья.

“Темна загадка бытия —
Таинственней Японии…”
А это просто жизнь твоя —
Ни менее, ни более.

* * *

Не люби. Потому,
Что любви я боюсь, как огня.
Утешать ни к чему,
И бранить, и не помнить меня.

Вместе с родиной всей
Я неволю терпел, как врага.
И тепла у друзей
Я просил, но отсохла рука.

И в ответ — только смех,
Никого мой порыв не задел.
И, закрывшись от всех,
Я стихи сочинял лишь затем,

Чтобы выжить в тоске,
Чтобы выстоять взаперти.
Что же дышит в строке?
Не люби… не ищи… не суди.

ВОДА

Чуть на землю сойти успела —
Устремляется в небо опять.
Можешь на руки взять ее смело,
Дольку света ей показать.

Нет, не все в воде растворимо:
Сколько вглубь ее ни глазей —
Даже та, что струится мимо,
Не содержит истины всей.

От истока бежит исправно.
Над излукой туман примят.
Как и всё живое — бесправна:
Вот возьмут ее и спрямят.

Счастья не ищет,
Не пытает: истина где?
Даже последний нищий
Наделен отраженьем в воде.

Испаряется, чтобы пролиться
И продлиться — в тебе, во мне.
Капли сохнут — и стынут лица
В камне, в памяти, на луне.

Равнодушна ко лжи и боли,
Даже в сказках не просит есть.
Раствори в ней любые соли —
Отразится лишь то, что есть.

ГНИЮЩАЯ ОЛЬХА

С ней в обнимку скрипит осина —
Их в любом перелеске полно.
Гниение вечно. Трясина
Как скупое немое кино.

Растут и по десять, и пo сто —
Все в струпьях и гнойниках.
Казалось бы, сгинуть просто,
А вот не выходит никак.

Так люди в краю родимом
Живут без вреда и следа —
И тянутся вслед за дымом
Никуда и всегда.

Промаялся — успокойся,
Оставь дела и слова:
Пора годовые кольца
Сматывать со ствола.

Ольха спокойно и смело
Без всяких “вперед!” и “за мной!”
Гниет за правое дело,
А после станет землей.

ЧЕЛОВЕК В САНЯХ

Старая картина

Сумерки в крапинах воска.
Звон зальделой бадьи.
Из рамы едет повозка —
И все в забытьи.

Дорогу тесали сами,
Вот и бела, как скамья.
По ней — на Крещенье — сани,
И сыплется краска с коня.

Душу ли вместе с телом
Уносят в дверной проем, —
Ведает каждый, что делал,
Не ведает, что потом.

Пейзаж истончён, источен,
И вoроны тут как тут —
Вдоль облезлых обочин
Последней подати ждут.

В небе не видно плешей,
Но всё ясней на душе.
Спешит по холсту проезжий.
Недалеко уже.

ДЕЖА ВЮ

Музыка лишь музыка нужна мне —
дежа вю — и я лелеял слово,
так река прикусывает камни
и слепит, рябит, сияет, словно
гонг недавней тишины — он звонок,
словно здравица и величанье,
так апостол Петр встает спросонок
и звенит скрипичными ключами
или нет, и это визг щенячий —
звук невысказанности щемящей,
словно я и есть мой давний предок
или нет, такое дело, в школе
перед пасхой, что ли, слаб и редок
свет — и только музыка, не боле

НУ ЧТО ТАКОЕ, НЕТ ЧАСАМ ПОКОЯ —

и тик, и так — вставай, давай работай, —
какие там свершенья впереди?
Ну, совладал с естественной зевотой,
теперь попробуй стрелки открути

собрать сумел, но разобрать не в силах
а в детстве было все наоборот.
Дурней сморчков, скопленья строчек хилых,
стыдясь В. Шимкуса, идут куда-то вброд,

а лучше бы — в народ. Как могикане.
А все туда же — рифма, ритм, лад.
Не варвары сгубили Рим — а бани.
Под чистотой скрывается разврат

а что есть стихотворство? Путь на плаху?
Бери топор — и по часам с размаху

ПЕРВООТКРЫВАТЕЛЬ

"Уходить отсюда глупо — дальше лишь пески и горы", —
          Говорили, я и верил: такова моя судьба —
Запасать зерно в амбарах, скот пасти, чинить заборы
          В деревушке, за которой обрывается тропа.

Но внезапно я услышал голос внятный и певучий,
          Повторялся Вечный Шепот днем и ночью: "Впереди
Что-то ждет тебя. Не бойся. Поищи за дальней кручей.
          Отправляйся и отыщешь. Что-то ждет тебя. Иди!"

И решился я покинуть край знакомый и обильный,
          Лошадей навьючил молча и ушел до темноты;
Вера, хоть и движет горы, показалась мне бессильной
          В ту минуту, как увидел я провалы и хребты.

Пядь за пядью, шаг за шагом, опираясь на железо,
          Шел я вверх, хрипя от жажды, забывая отдохнуть;
И однажды на ночлеге — ниже льда и выше леса —
          Я почуял вольный воздух и подумал: вот мой Путь!

В эту полночь я лишился лошадей, питья, съестного
          И назвал мою стоянку кратким именем Беда
(А теперь там полустанок). И раздался Шепот снова:
          "Отправляйся и не медли. Там твой путь — иди туда!"

Вот тогда-то я и понял, Чья Рука меня хранила.
          Только миг я сомневался, и роптал, и горевал:
Я ведь мог еще вернуться. Но... Он знает, как мне было...
          Я решился... Да, решился — и осилил перевал.

Рыхлый снег сменили травы, а потом — цвели алоэ,
          А потом возникли рощи, и послышалась река;
А за ней была пустыня — небо жаркое и злое,
          И вокруг до горизонта — ни куста, ни родника...

Помню редкие привалы, помню пламени шипенье,
          Помню лица и фигуры, проступавшие в дыму,
Помню — я швырнул в них камнем, и отпрянули виденья:
          "Отправляйся и отыщешь!" — мне послышалось сквозь тьму.

Помню, как терял рассудок. Помню, как я призывал их —
          Этих странников бесплотных, убеленных сединой.
Но пришел конец пустыне, полной призраков усталых...
          Я не раз глядел без страха, как они брели за мной.

Я всё шел. Передо мною путь бескрайний простирался,
          И знакомый властный Шепот не смолкал в моих ушах...
Я нашел еду и воду, отдохнул и отоспался.
          И вступил в иную землю. Это был последний шаг.

Я вздохнул и огляделся — и забыл про все мытарства,
          День за днем и ночь за ночью находил — и вновь искал.
Как Саул по воле Бога не ослов нашел, но царство —
          Так и я по Божьей воле то обрел, о чем не знал.

Шел я по горам враждебным, где лавины спят на кручах,
          По нетронутым долинам, где руду хранит земля, —
И расслышал за холмами бормотанье рек могучих,
          Рассмотрел за ближним лесом неоглядные поля!

Видел травы луговые — пищу будущим отарам;
          И очерчивал границы для грядущих городов;
Видел бешеную реку, силы тратящую даром,
          Лес, готовый для повала, почву, ждущую трудов.

Знаю, кто добудет славу. Тем, кто отправлялся следом,
          Мной оставленные меты заменили глазомер;
Я торил для них дорогу — и другой им путь неведом.
          Тот, кто шел за мною следом, — он и будет Пионер!

Вновь очертят те границы — но не те, что я наметил.
          Вновь откроют те же реки — но не те, что я нашел.
Разглядев мою стоянку, мне покажут, где я бредил.
          По моим ориентирам мне укажут, как я шел.

Я ли дал названья рекам? Я ли акр земли присвоил?
          Я сберег ли самородок хоть один для образца?
Нет! Но мне воздал сторицей Тот, Кто этот мир устроил...
          Вы пришли — и вы берете, и не помните Творца.

Вот железо, медь и уголь; рядом — водная дорога
          (Сэкономите на рельсах); лес, покуда хватит глаз.
Бог лелеял эту землю и берег ее до срока,
          А потом послал мне Шепот. Я нашел ее — для вас!

Вот они — "пески и горы", вот — "да там не выжить сроду!",
          Вот — "идти отсюда глупо — там ни дерева, ни пня!.."
Нет ни в чем моей заслуги, это — Божий дар народу;
          Каждый мог дойти, и всё же — Вечный Шепот вел меня!