ГЕОРГИЙ ЕФРЕМОВ
р. 1952
Многолетний литературный секретарь Давида Самойлова; по доброй воле (и с блеском) выучил литовский язык, с которого преимущественно переводил — и до сих пор переводит. В московском издательстве «Весть» в 1995 году вышла книга Ефремова «Рассветный хлеб» — переводы из литовской поэзии и стихотворения о Литве. Впрочем, как у всякого советского переводчика, у Ефремова накопилось за десятилетия работы не одно золото — увы, песка тоже хватало. Но песок смыло временем, золото осталось, и не так важно, много ли его.
ЮСТИНАС МАРЦИНКЯВИЧЮС
(1930 — 2011)
УХОД ИЗ ДЕРЕВНИ
Родня жнивью. Тебя мы звали
землей, работой и тоской,
косой, сохой и всем, что знали, —
и птичьей речью, и людской.
Ни отклика, ни отголоска.
И мы молчим который год.
А на столе осталась ложка —
растресканный кричащий рот.
ОСЕННИЙ КЛЕН
Он жаждал перед всеми высказаться вслух
и так мечтал забыться и открыться,
но не решался — вдруг я буду слеп и глух...
И это страсть была: порывиста, корыстна.
И вдруг он голым стал.
Кончались торжества.
Все разошлись, о мелочах толкуя и болея.
И медленно клубилась палая листва —
как слабый крик в осенней гаснущей аллее.
* * *
На шее у лета рябинные гроздья.
Побудь в тишине, как незваная гостья,
и голубя не спеши приголубить,
хотя еще можно сорвать и пригубить:
но мир увядает. О гордая малость —
а как все всходило, цвело, колыхалось!
А как вырастало, мужало и зрело,
но вдруг утомилось, познало, прозрело!
И вдруг онемело, покорное силе,
как будто бы душу в силки заманили —
в телесную форму, облегшую плотно,
в то лето (о горе!), что так мимолетно.
О бренные братья! Ведь это расплата
за сладость, с которою не было слада,
за шаг по земле и за страсть без уступок,
за поступь, поступок — а значит, проступок...
На шее у лета рябинные гроздья.
ЙОНАС СТРЕЛКУНАС
(1939 — 2010)
* * *
Вновь разлука… Ну что же,
Разве можно без них?
То ли век уже прожит,
То ли горестный миг?
Что мне в самом начале
Ворковала вода?
И зачем привечали
Хутора, города?
Эти шторы как шоры,
А за ними — светло?
Что из дома так скоро
В ночь меня увело?
Всюду пусто и мрачно.
Не терзайся, душа, —
Ты как бледная прачка:
Ни кола, ни гроша.
Только ветер над пущей,
Только память и стыд…
И судья всемогущий —
Он подаст и простит.
ИРОНИЧЕСКОЕ СОБОЛЕЗНОВАНИЕ
Как ни храбрись и ни блажи,
Вторгается тоска сия
На территорию души —
Кромешная, как Азия.
И ты, застигнутый врасплох
В двухкомнатной обители,
Кричишь: я что — ослеп, оглох,
За что меня обидели?
Я не раскис и не размяк,
Не кончено брожение!
И тут — инфаркт, удар, столбняк,
Фиаско, поражение…
Заря рассеивает мглу
Свежа, как роза чайная.
А ты все бьешься на полу
В конвульсиях отчаянья.
“Темна загадка бытия —
Таинственней Японии…”
А это просто жизнь твоя —
Ни менее, ни более.
* * *
Не люби. Потому,
Что любви я боюсь, как огня.
Утешать ни к чему,
И бранить, и не помнить меня.
Вместе с родиной всей
Я неволю терпел, как врага.
И тепла у друзей
Я просил, но отсохла рука.
И в ответ — только смех,
Никого мой порыв не задел.
И, закрывшись от всех,
Я стихи сочинял лишь затем,
Чтобы выжить в тоске,
Чтобы выстоять взаперти.
Что же дышит в строке?
Не люби… не ищи… не суди.
СТАСИС ЙОНАУСКАС
(р.1948)
ВОДА
Чуть на землю сойти успела —
Устремляется в небо опять.
Можешь на руки взять ее смело,
Дольку света ей показать.
Нет, не все в воде растворимо:
Сколько вглубь ее ни глазей —
Даже та, что струится мимо,
Не содержит истины всей.
От истока бежит исправно.
Над излукой туман примят.
Как и всё живое — бесправна:
Вот возьмут ее и спрямят.
Счастья не ищет,
Не пытает: истина где?
Даже последний нищий
Наделен отраженьем в воде.
Испаряется, чтобы пролиться
И продлиться — в тебе, во мне.
Капли сохнут — и стынут лица
В камне, в памяти, на луне.
Равнодушна ко лжи и боли,
Даже в сказках не просит есть.
Раствори в ней любые соли —
Отразится лишь то, что есть.
ГНИЮЩАЯ ОЛЬХА
С ней в обнимку скрипит осина —
Их в любом перелеске полно.
Гниение вечно. Трясина
Как скупое немое кино.
Растут и по десять, и пo сто —
Все в струпьях и гнойниках.
Казалось бы, сгинуть просто,
А вот не выходит никак.
Так люди в краю родимом
Живут без вреда и следа —
И тянутся вслед за дымом
Никуда и всегда.
Промаялся — успокойся,
Оставь дела и слова:
Пора годовые кольца
Сматывать со ствола.
Ольха спокойно и смело
Без всяких “вперед!” и “за мной!”
Гниет за правое дело,
А после станет землей.
ЧЕЛОВЕК В САНЯХ
Старая картина
Сумерки в крапинах воска.
Звон зальделой бадьи.
Из рамы едет повозка —
И все в забытьи.
Дорогу тесали сами,
Вот и бела, как скамья.
По ней — на Крещенье — сани,
И сыплется краска с коня.
Душу ли вместе с телом
Уносят в дверной проем, —
Ведает каждый, что делал,
Не ведает, что потом.
Пейзаж истончён, источен,
И вoроны тут как тут —
Вдоль облезлых обочин
Последней подати ждут.
В небе не видно плешей,
Но всё ясней на душе.
Спешит по холсту проезжий.
Недалеко уже.
АЙДАС МАРЧЕНАС
(р.1960)
ДЕЖА ВЮ
Музыка лишь музыка нужна мне —
дежа вю — и я лелеял слово,
так река прикусывает камни
и слепит, рябит, сияет, словно
гонг недавней тишины — он звонок,
словно здравица и величанье,
так апостол Петр встает спросонок
и звенит скрипичными ключами
или нет, и это визг щенячий —
звук невысказанности щемящей,
словно я и есть мой давний предок
или нет, такое дело, в школе
перед пасхой, что ли, слаб и редок
свет — и только музыка, не боле
НУ ЧТО ТАКОЕ, НЕТ ЧАСАМ ПОКОЯ —
и тик, и так — вставай, давай работай, —
какие там свершенья впереди?
Ну, совладал с естественной зевотой,
теперь попробуй стрелки открути
собрать сумел, но разобрать не в силах
а в детстве было все наоборот.
Дурней сморчков, скопленья строчек хилых,
стыдясь В. Шимкуса, идут куда-то вброд,
а лучше бы — в народ. Как могикане.
А все туда же — рифма, ритм, лад.
Не варвары сгубили Рим — а бани.
Под чистотой скрывается разврат
а что есть стихотворство? Путь на плаху?
Бери топор — и по часам с размаху
РЕДЬЯРД КИПЛИНГ
(1865-1936)
ПЕРВООТКРЫВАТЕЛЬ
"Уходить отсюда глупо — дальше лишь пески и горы", —
Говорили, я и верил: такова моя судьба —
Запасать зерно в амбарах, скот пасти, чинить заборы
В деревушке, за которой обрывается тропа.
Но внезапно я услышал голос внятный и певучий,
Повторялся Вечный Шепот днем и ночью: "Впереди
Что-то ждет тебя. Не бойся. Поищи за дальней кручей.
Отправляйся и отыщешь. Что-то ждет тебя. Иди!"
И решился я покинуть край знакомый и обильный,
Лошадей навьючил молча и ушел до темноты;
Вера, хоть и движет горы, показалась мне бессильной
В ту минуту, как увидел я провалы и хребты.
Пядь за пядью, шаг за шагом, опираясь на железо,
Шел я вверх, хрипя от жажды, забывая отдохнуть;
И однажды на ночлеге — ниже льда и выше леса —
Я почуял вольный воздух и подумал: вот мой Путь!
В эту полночь я лишился лошадей, питья, съестного
И назвал мою стоянку кратким именем Беда
(А теперь там полустанок). И раздался Шепот снова:
"Отправляйся и не медли. Там твой путь — иди туда!"
Вот тогда-то я и понял, Чья Рука меня хранила.
Только миг я сомневался, и роптал, и горевал:
Я ведь мог еще вернуться. Но... Он знает, как мне было...
Я решился... Да, решился — и осилил перевал.
Рыхлый снег сменили травы, а потом — цвели алоэ,
А потом возникли рощи, и послышалась река;
А за ней была пустыня — небо жаркое и злое,
И вокруг до горизонта — ни куста, ни родника...
Помню редкие привалы, помню пламени шипенье,
Помню лица и фигуры, проступавшие в дыму,
Помню — я швырнул в них камнем, и отпрянули виденья:
"Отправляйся и отыщешь!" — мне послышалось сквозь тьму.
Помню, как терял рассудок. Помню, как я призывал их —
Этих странников бесплотных, убеленных сединой.
Но пришел конец пустыне, полной призраков усталых...
Я не раз глядел без страха, как они брели за мной.
Я всё шел. Передо мною путь бескрайний простирался,
И знакомый властный Шепот не смолкал в моих ушах...
Я нашел еду и воду, отдохнул и отоспался.
И вступил в иную землю. Это был последний шаг.
Я вздохнул и огляделся — и забыл про все мытарства,
День за днем и ночь за ночью находил — и вновь искал.
Как Саул по воле Бога не ослов нашел, но царство —
Так и я по Божьей воле то обрел, о чем не знал.
Шел я по горам враждебным, где лавины спят на кручах,
По нетронутым долинам, где руду хранит земля, —
И расслышал за холмами бормотанье рек могучих,
Рассмотрел за ближним лесом неоглядные поля!
Видел травы луговые — пищу будущим отарам;
И очерчивал границы для грядущих городов;
Видел бешеную реку, силы тратящую даром,
Лес, готовый для повала, почву, ждущую трудов.
Знаю, кто добудет славу. Тем, кто отправлялся следом,
Мной оставленные меты заменили глазомер;
Я торил для них дорогу — и другой им путь неведом.
Тот, кто шел за мною следом, — он и будет Пионер!
Вновь очертят те границы — но не те, что я наметил.
Вновь откроют те же реки — но не те, что я нашел.
Разглядев мою стоянку, мне покажут, где я бредил.
По моим ориентирам мне укажут, как я шел.
Я ли дал названья рекам? Я ли акр земли присвоил?
Я сберег ли самородок хоть один для образца?
Нет! Но мне воздал сторицей Тот, Кто этот мир устроил...
Вы пришли — и вы берете, и не помните Творца.
Вот железо, медь и уголь; рядом — водная дорога
(Сэкономите на рельсах); лес, покуда хватит глаз.
Бог лелеял эту землю и берег ее до срока,
А потом послал мне Шепот. Я нашел ее — для вас!
Вот они — "пески и горы", вот — "да там не выжить сроду!",
Вот — "идти отсюда глупо — там ни дерева, ни пня!.."
Нет ни в чем моей заслуги, это — Божий дар народу;
Каждый мог дойти, и всё же — Вечный Шепот вел меня!