На главную страницу

ИРИНА ФЕЩЕНКО-СКВОРЦОВА

р. 1954, Волгоград

Редкий случай столь стремительного роста в переводческом искусстве: Ирина появилась на «Веке Перевода» в 2010 году, и всего через несколько месяцев появление ее подборки стало насущным делом — слишком мало у нас португалистов. Ирина — член Союза российских писателей. Кандидат педагогических наук, доцент. С 2003 года проживает в Португалии, в городе Бенавенте.


АНТЕРО ДЕ КЕНТАЛ

(1842–1891)

ЭВОЛЮЦИЯ

Я камнем был на склоне одиноком
Во времена, что прячутся в тумане,
Волною был, гранит седой тараня,
И деревом, с кривым, замшелым боком.

Я – зверь, рычал в пещере, крытой дроком;
О, древний монстр, ревел на зорьке ранней,
Я голову вздымал в ночном лимане,
Я жертву ждал под пламенным востоком.

Я – человек теперь, из давней тени
У ног моих спускаются ступени
Спирально вниз, к бездонности пустынь…

Я к вечности протягиваю руки,
Но в пустоте, в которой никнут звуки,
Свобода мне дороже всех святынь.



СЕЗАРИО ВЕРДЕ

(1855–1886)

ВЕЧЕРОМ

На этом буржуазном пикнике
Один лишь образ был весенней трелью,
Как песенка чижа в березняке,
И в памяти остался акварелью.

Когда ты, не позируя немало,
Забыв о снеди, взятой на обед,
Среди посадок нута собирала
Из алых маков небольшой букет.

Потом разбили лагерь у холма:
Мальвазией пропитаны бисквиты,
И сладость абрикосов, и хурма,
И ломти дыни были глянцевиты.

Я покраснел, когда под тенью сада
Девичьи груди мне открыл жакет.
Была на ланче высшая услада —
Твой алых маков небольшой букет.



АНТОНИУ НОБРЕ

(1867 – 1900)

ПУТЕШЕСТВИЯ ПО МОЕЙ ЗЕМЛЕ


Смотрю на угольки в жаровне
И вспоминаю всё любовней,
Деньки, когда я был юнцом;
И счёт часам в мечтах теряю:
Поездки [1] наши повторяю
По Дору [2] старому с отцом.

Какие чудные вояжи!
Сложив пожитки в саквояжи,
С рассветом мы готовы в путь.
- Прощайте! Коротка разлука,
- Адеуш! [3] – колокольцев звука
Ну как теперь не вспомянуть?

Катилась день и ночь карета
Звенела в переливах цвета
От света пьяная земля.
О, Боже! Было всё так ново:
И запах луга травяного,
И лёт неспешный журавля.

Тока и ветряки, сараи
И замки – всё в себя вбираю,
Что мимо движется в окне..
Пейзаж возвышенный и милый,
Как чреву, что меня носило,
Тебе обязан всем во мне.

На проводах вблизи усадеб
Любились в месяц птичих свадеб
И трясогузки, и щеглы.
А реки, тихие в долине,
У моря пенились в стремнине,
Гривасты, взбалмошны и злы.

Под солнцем – злато кукурузы!
Там пахарей пестрели блузы:
Внеси навоз, добавь золы,
Соху готовь, да помни сроки...
На целине звучал далёкий
Протяжный рёв: «Эгей! Волы!»

Когда ползла карета в гору,
Скрипя и жалуясь, в ту пору
Крестьян встречали мы; чуть свет
Поднявшись, ждали у обочин.
Я грустен был и озабочен,
И долго им глядел вослед.

Их облик робок и смиренен,
Скорее жалок, чем степенен,
Как с горечью я отмечал.
Снимали молча шляпу или
«Благословен Господь!» твердили,
«Да славится!» - я отвечал.

И мягко сумерки спадали,
Ещё закатом рдели дали,
И плакал ледяной родник.
Кто Траз-уж-Монтеш [4] позабудет?
Шум родника здесь жажду будит.
Пробившись сквозь густой тростник.

И вот – подъём на тракт Новелаш [5],
Здесь толстый красный Кабанелаш
Вручал мне вожжи и при том
Шутил, что кони упросили:
Со мной они довольны были,
Я их не мог стегать кнутом.

Гостиница за поворотом,
Стремимся мы к её щедротам:
Дом славный, звался он Казайш [6].
Приветны доны Аны взоры:
«Чего хотят мои сеньоры?»
Бифштекс божествен, хлеб свежайш...

«Садитесь, кушанья простыли».
Ох, блюда вкусные, простые,
Смеялось на столе вино,
В часах кукушка куковала...
Но Кабанелаш входит в залу:
«Идёмте, в путь пора давно».

Я видел, как на небосклоне,
У португальской ночи в лоне
Светило яркое зажглось,
И светом предрекло бесстрастным:
«Поэтом будешь и несчастным!»
Так сказано, и так сбылось.

Мой бедный Принц, о чём мечтаешь,
В каких ты небесах витаешь
Под сенью звёздного шатра?
Или рождённый трубадуром
Любовным мучишься сумбуром:
Любови первой – грусть сестра...

И вновь на землю тени пали,
В плащах согревшись, люди спали.
Бывают ночи так свежи...
Я спать не мог, о, Бога ради!
Ведь дальше, там, на Тровоаде [7]
Порой случались грабежи!

Разбойники! Мечта мальчишки!
Плащ, пистолеты: всё, как в книжке,
Я б путникам не угрожал,
Зла против них не умышлял бы,
А милостыней оделял бы,
Подвешенной на мой кинжал.

Что ночь – светлей луны сиянье,
Под слёз её очарованье
Карета всё катилась в синь.
И к полночи всенепременно
В село въезжали мы надменно
Под звон бубенчиков: «Тлинь-тлинь».

Наш дом среди большого сада
Сиял огнём, как для парада,
Смущённо отступала мгла.
Казалось, что со всей округи
Сбежались со свечами слуги,
И бабушка с улыбкой шла.

О, Иисус! Тут не до скуки!
«Что за глаза, какие руки!,
О, Боже!» - слёзы из-под век...
Объятия, вопросов море
И восхищение во взоре,
Как будто я здесь не был век.

«Скажи, а как твои занятья?
Хотела бы тебя видать я
Учёным! Смог бы отдохнуть.
Устал в своей Коимбре [8], бедный?
Цветочек мой, худой и бледный!
Уж не любовь ли нудит грудь?

Пойдём-ка, отдохни с дороги», -
И наставленье на пороге:
«Смотри: со светом не уснёшь!»
А в комнате в часы ночные
Уютно, простыни льняные...
О, запах льна, он так хорош!

Вода для умыванья плещет,
А всё во мне уже трепещет,
Я мысленно стихи пишу.
«Мой мальчик, помолись в постели,
Свет не забудь же, в самом деле...»
«Ах, бабушка, уже гашу!».

Притворно, для родных, зевая,
Я книгу проносил, скрывая,
Гаррет [9], о, страсть моя! Читал...
Чуть погодя, мольба всё та же:
«Цветочек, ты не слышишь даже!
Свет погаси, ведь ты устал!»

«Гашу, гашу!» - спешил с ответом
А всё читал; перед рассветом -
Вновь бабушка: «Ответь, ты спишь?»
Я спал, рассвет вставал, желтея,
Мне снились тётя Доротея
И милый Жулиу Диниш [10].

О Португалия родная,
Эпоха детства озорная...
Я на чужбине всё сильней
Люблю вас! Не имел наследства,
Не знавший путешествий детства
Иль бабушки – под стать моей!

Париж, 1892.

1 - Поездки в Сейшу и в Лиша в почтовой карете до создания железной дороги в Дору. Это путешествие начиналось в Порту рано утром, занимался извозом некий Кабанелаш.
2 - Дору – приморский район Португалии на севере страны.
3 - Адеуш – прощайте.
4 - Траз-уж-Монтеш - район на севере Португалии (Alto Douro), малонаселённый и славящийся восхитительной природой. Благодаря своей относительной изолированности, народ здесь сохранил многие культурные традиции старины.
5 - Новелаш – дорога, которая начиналась от станции Пенафиел, расположенной в местечке Новелаш, и вела к городам Казайш и Сейшу.
6 - Казайш – станция в те времена, принадлежавшая сёстрам Андрадеш. В этом доме Антониу Нобре жил и во время своей болезни, навещаемый родными и друзьями.
7 – Тровоада – место недалеко от Лиша, где, как говорили, порой разбойники нападали на проезжавших.
8 - Коимбра – город, известный своими университетами.
9 - Алмейда Гаррет (1799 – 1854) португальский писатель и драматург, также был депутатом парламента и министром иностранных дел Португалии.
10 - Жулио Диниш (1839 - 1871) - народник и бытописатель провинции, автор ряда романов из быта португальского города и его социальных низов. "Тётя Доротея" - персонаж из его романа.


ПОД ВЛИЯНИЕМ ЛУНЫ

Вновь осень. Воды дальние горят:
То солнца бриг пылает, умирая.
О, вечера, что таинства творят,
Что вдохновеньем полнятся до края.

Дороги, как вода, вдали блестят,
Текут они, как реки в лунном свете,
А рек сереброструйный стройный лад,
Как будто трасс причудливые сети.

И чёрных тополей трепещет ряд:
Шаль просят, чтоб согреться, у прохожих
А трясогузки так пищат! пищат!
Справляя свадьбы в гнёздышках пригожих.

Как благовонье, мелкий дождь душист,
Так сладко ртом его ловить левкою!
Невеста-деревце под ветра свист
Роняет флёрдоранж, взмахнув рукою.

Залётный дождик - гость из дальних стран,
Давно безводье землю истощает.
Гремит с амвона падре-Океан:
О пользе слёз Луне он возвещает.

Луна, в чей плен так сладостно попасть!
Луна, чьи фазы помнят при посеве!
На океан твоя простёрта власть,
На женщин, тех, что носят плод во чреве.

Магичен в полнолунье твой восход!
Твой ореол – Поэзии потоки,
Их, кажется, струит небесный свод:
Смочи перо – и сами льются строки...

Октябрьским вечером придёт Луна,
Сменить волшебным свет бесстрастный Феба.
Изящества и прелести полна*,
Монашка вечная ночного неба.

Порту 1886.

* В оригинале парафраза слов Квинтилиана о Горации: plenus est jucunditatis et gratiae - полный прелести и изящества (Quint. Inst. Orat. 10, I, 96).


БЕДНАЯ ЧАХОТОЧНАЯ
Элегия

Когда я вижу, как она проходит,
Худа, бледна, на мёртвую походит,
Идёт на пляж за морем наблюдать, -
Ах, сердце стонет звоном колокольным,
Угрюмым звоном, точно над покойным:
Её судьбу нетрудно угадать.

Как лист легка, как веточка сухая,
На небо смотрит изредка, вздыхая:
Снуёт там чаек суетливых рать.
Зрачки её – малиновки немые,
Они бы в небо с ликованьем взмыли,
Да крылья не придётся испытать.

В молочно-белых рясе и берете -
Сгущённый лунный свет в том силуэте -
Как издали её изящна стать!
На пляже видя белую фигуру,
Все кумушки завидуют ей сдуру:
«Сегодня в церкви будут их венчать!».

Собака – компаньон её печальный,
Собаке предстоит и в путь прощальный
За ней идти, и ждать её, и звать...
В глаза с тоской ей смотрит: «Не исчезни!»,
Под кашель, частый при её болезни,
Пёс сразу начинает завывать.

И с горничной, - что толку в той особе?-
Среди детей у моря сядут обе
Там, где синей и чище моря гладь.
Дед - Океан, в глаза ей робко глядя,
Льняной свой ус рукой дрожащей гладя,
Беседу с ней стремится поддержать

Об ангелах, каких во снах видала,
О том, из-за кого она страдала...
Волна прильнёт и убегает вспять,
И сердце разрывается от горя,
Когда услышу нежный шёпот моря:
«Излечишься, лишь надо подождать...».

Излечишься? Напрасные надежды!
О, падре, умасти её одежды:
Ты можешь эту душу отпевать.
Ах, ангел, такова судьбы немилость:
Одним червям любить тебя судилось,
Никем другим любимой не бывать.

Излечишься? Болезнь ей тело гложет...
Поверить в исцеление не может,
Ах, если б хоть на время забывать!
Но кашель сух, в нём столько острой муки,
Что думают, услышав эти звуки,
Что гроб её явились забивать.

Излечишься? А нос её в то лето
Стал заостряться: верная примета...
И с ужасом на это смотрит мать.
Сухие пальчики, как веретёнца...
Мать бедная, ей не поможет солнце,
Смотри! Октябрь, дни стали убывать...

Лéса, 1889.
( Леса де Палмейра).


МОЯ ТРУБКА

О, трубка! Ты – священное кадило,
Тебе сегодня должное воздам,
В Аббатстве прошлого, дружок мой милый,
С тобою воскурю я фимиам.

Курю, и этот дым, душист и тонок,
Напомнит время - всякий с ним знаком...
В те годы дивные, ещё ребёнок,
Я, прячась от родных, курил тайком.

И вижу, радостный и умилённый,
Как возникают, в памяти летя,
Мужчина в церкви, тускло освещённой,
И с гувернанткой за руку – дитя.

И в час ночной, слепой, как боль потери,
В полночной, мрачной, мёртвой тишине,
Встаю от книг и закрываю двери,
Чтоб с трубкой поболтать наедине.

С тобою, трубка, обо всём судачу
В той башне Анту*, где теперь живу.
Ночь пробегает, и порой ... я плачу,
Закуривая, слушая сову.

Нет, я не говорю тебе об этом,
Но, плача, про себя печалюсь я:
Ты не изменишь дружеским обетам,
Но где другие – где мои друзья?

Где вы? Туман вас укрывает синий...
Вы, трое, сокровеннейшие, Те,
Кто умер, кто потерян на чужбине...
И остальных утратил в суете.

Когда Господь настроен благосклонно,
О мёртвых я молю. И вот, ко мне
С кладбища по шуршащим травам склона
Украдкой призраки придут во сне...

Один другого робче и печальней.
Им улыбаюсь, обращаюсь в слух,
И мы беседуем спокойно в спальне,
Пока рассвет не возвестит петух.

Другие где? Не на краю ли света?
Пять океанов – норд или зюйд-вест?
Уж столько лет – ни строчки, что же это?!
Что сталось с вами, живы ли? Бог весть...

Сегодня, наслаждение сиротства!
Тиха в преддверье Рая жизнь моя:
Мои друзья, меж нами много сходства,
Вы – осень, море, трубка – все друзья!

Когда навек застынет кровь в ознобе,
Похолодев, закончу путь земной
В добротном, с украшениями гробе, -
Моя подруга, трубка, будь со мной!

Сиделка, ты меня в гробу устроишь
И будешь провожать в последний путь,
О, если ты глаза мне не закроешь –
Неважно! Ты о главном не забудь:

Пускай моя единственная трубка
В гробу лежит со мною, в головах.
Сестричка, ты набей её, голубка...
Табак «Голд Флай» - чтоб я им весь пропах.

Как ночь прошла в гостинице «Могила»?
Хозяин тут с комфортом не в ладах?
А с трубкой я устроюсь очень мило,
Забуду, что теперь я – только прах...


Коимбра, 1889.

* Башня Анту - так Антониу Нобре называл дом, похожий на башню, где он жил во время обучения в университете в 1890 году. Сейчас в Коимбре, на этой башне установлена мемориальная доска в честь поэта.


ЛИТАНИЯ

Сердце твоё внутри моего прикорнуло,
Как будто просит: «Оставь меня, не буди»,
И сном таким безмятежным дитя уснуло,
Вошло и с тех пор осталось в моей груди.

Спи, о дитя, что тебе до этого света!
Спи, мой ребёнок, долгого, доброго сна.
Когда проснёшься, а будет нескоро это,
Подумаешь, что прошла минута одна.

Спи, мой малыш, и белые сны приумножат
Силы твои, пока к пробужденью летишь.
Потом даже смерть тебя напугать не сможет,
Привыкнешь ты к ней за время, пока ты спишь.

Ты спи, мой ангел, не дам я тебя обидеть,
Чудесные сны придут, если ночь длинней.
Привыкнув ещё при жизни сны эти видеть,
Продолжишь ты видеть их и в посмертном сне...

Спи, мой сынок, средь снов ты спокойно окрепнешь,
Забудь весь мир и меня, погрузись во мрак.
Потом... с закрытыми глазками ты ослепнешь,
Ты будешь слепым, cыночек, и лучше так.

Спокойные сны колышутся еле-еле,
Ты мне не рассказывай снов, ты спи, баю-бай.
Душа моя песню поёт у колыбели,
Как старая няня, ну, а ты отдыхай.

О, как я счастлив своим мальчуганом нежным,
Подобного нет, хоть сотни вёрст исходи.
Младенец уснул сном тихим и безмятежным,
Вошёл и с тех пор остался в моей груди.


ФЕРНАНДО ПЕССОА

(1888–1935)

CОНЕТЫ ИЗ ЦИКЛА «КРЕСТНЫЙ ПУТЬ»

I

Забылось время там, где сон продрог,
Где осень на холмах царит печалью,
Расплывшись фиолетовой вуалью…
Чудесный страх души и всех дорог…

Случился тот пейзаж в заветный срок,
И небо лика твоего - эмалью,
На сводах разгорающейся далью
Тона заката шепчут свой урок.

И в крытой монастырской галерее
Экстаз, утишенный спокойной думой,
Дни островов отметивший острее -

Так видят берег с носа каравеллы…
Листвою устлан жухлой, заржавелой
Моей раздвоенности путь угрюмый…

II

Во мне живёт поэт, сказал мне Бог…
Гирлянд в овраги нанесла весна,
В порывах радости сплела она
Их призрачный светящийся клубок.

Луг детства, тот, что помнишь назубок,
На нём звенят таманки дотемна…
Мир без желаний, светлая страна;
Следишь, как час её течёт, глубок…

Соборы Света, все в цветах бульвары,
Нежны и кротки скрипки тишины…
Владенья скуки - непонятной чары…

Опутывают мысли, как тенёта…
Столетья стёрты губкой белизны,
И абрис твой – покоя и полёта…

III

Сияют украшения кинжалов…
Опалесцирую из глубины,
Как те, что лишь в себя и влюблены,
Но чтят алтарь среди штормов и шквалов…

Интимное молчание опалов –
Огонь в мерцании голубизны…
Пути моей мечты, они полны
Свободным временем, простором залов.

Торжественное шествие вдали,
И люди в звоне копий узнавая,
Что там король, молитвы вознесли,

Аплодисменты, радость их живая…
И на клавиатуру отдохнуть
Ложатся руки, не окончив путь…

IV

Арфистка, если б, не целуя рук,
Твой жест поцеловать, спускаясь в тéни
И в сумерки мечты и вдохновений,
Где чистый жест очерчивает круг…

В нём отражённый образ вижу вдруг:
Процессия идёт через селенье,
И короли упали на колени:
Перед святыней рядом - враг и друг!

Твой полный жест – луна, что так высоко
Восходит, а внизу черны - осока
И тростника распущенная прядь…

Твой жест – пещеры таинство ночное…
Увидеть этот жест и потерять -
Не больше! И мечта – всё остальное…

V

Твой облик шепчущий - в ночи волшбою…
Вновь для молитвы отлагаешь ты
Те ритуалы, ярки, но пусты,
Чьи ритмы ты украсила б собою…

Твой увлажнённый морем темноты
Поблекший рот, и дымкой голубою
Идёт крылатый вечер вслед прибою,
Не видя слёз твоих, что так чисты…

И льётся на предлунье, на раздолье
В большом саду тревожный голос вод,
Во тьме стоячей непроточной боли...

Печаль, невыразимая в словах…
И мой усталый жест в тебе живёт,
Как знак родства в осенних существах…

VI

Черты, заметные во мне едва,
Несу издалека я, настоящий,
Черты того, кто злит меня всё чаще -
Мне чуждого, иного существа.

Возможно, связан узами родства
С ним Боабдила * взгляд непреходящий,
Куда вошла, надрывна и щемяща,
Оставленной Гранады синева.

Сейчас я – ностальгия по державе,
Сплетая цепь в сознании больном,
Своей потери сам служу звеном.

И на дороге в Неизвестность въяве
Подсолнухи блистают в гордой славе
Империи, заснувшей мёртвым сном.

_____________________
* Боабдил (Боабдиль) — Мухаммед XII Абу Абдаллах, в 1492 году, после длительной осады, сдал Гранаду католическим королям Испании.


VII

Когда бы осуждён я был заране
На жизнь без жизни, тлеющую где-то
Дождливой ночью, ночью без рассвета
Среди подводных скал воспоминаний…

Как если бы в предутреннем тумане
«Не будь ничьим» - вещала мне комета…
О цели вопрошал я без ответа
И ждал грядущего без упований…

Когда б я был метафорой ничтожной
В стихах поэта ноткою тревожной,
Того, кто умер, слабый и больной,

В бою, на пораженье обречённом,
Припав лицом к развёрнутым знамёнам
В последний день империи одной…

VIII

Молчит моя судьба в исповедальне,
Меж двух дорог, которая желанней?
Как аметист, искрясь игрою граней,
Посмертным гимном, нотою фатальной…

Могла б цвести и проще и банальней,
Бежать по лестнице завоеваний,
Как те, кому судьба ясна заране
И непонятен импульс мой хрустальный…

Мои безделья дорогие, вы
Текли б, а тога площадями Рима
Всё чертит повороты и незримо

Заводит жизнь на пустоши, во рвы…
Всё, кроме Клеопатры, в свой черёд
Уйдёт туда, откуда день встаёт…

IX

Душа моя – разбитый портик, строго
На море он ведёт, туда, где пена…
Проходят парусники в ней надменно,
И каждый следует своей дорогой.

Теней диагонали у порога
И ярких звёзд таинственная смена…
Идущий портик тает постепенно
У дальнего небесного отрога…

В Антильских рощах полудни тенисты,
Свидания, неспешные беседы,
Мечты задумчивые аметисты…

А тяга ввысь безумна и слепа…
И слишком высока цена победы,
С ней об руку и грохот, и толпа…

X

Из вечности, где некогда блуждала,
Пришла ко мне вот эта жизнь. И странно
Из существа, что было первозданно,
Путём неведомого ритуала

Из дальних блесков, гаснущих устало,
Из ностальгии, ноющей, как рана,
Неясных криков, слышных из тумана,
Та сущность родилась, что мною стала.

И в том, что было мною, тучей грозной
Нависло небо в серой тишине,
Ложилась ночь, дождлива и беззвёздна…

Ищу в душе то, что берёг бы свято, -
Пустыня там, где Бог имел во мне
Забвенья средоточие когда-то…

XI

Я – полотно, сейчас на мне картину
Напишет мастер. Знал я наперёд:
Коль душу я, покорствуя, отрину,
Моё начало целью расцветёт.

Что до того, пусть осень паутину
Плетёт, и скуки нарастает лёд,
И до причуд души, что сквозь рутину
О царских почестях в чаду поёт?

Рассеян… Веером сложилось время,
Душа - высокий свод, и в ней простор…
А скука? Боль? На миг забыто бремя…

Для обновленья крылья распростёр,
И на земле, куда достанет око,
Полёта тень трепещет одиноко…

XII

Пастушка, ты брела в густых туманах
Путём несовершенства моего, -
Прощенья жестом было для него
То стадо между трав благоуханных…

«Ты королевой будешь в дальних странах», -
Однажды предрекли, но отчего
Ушла, меня оставив одного?
Лишь тень скользит от юбок домотканых…

И быть тебе, как прежде, той же девой,
И в дальних землях в облике знакомом,
Пастушкой тихой, а не королевой,

Идущей вдаль пастушкою простой,
А мне – мостом непрочным над разломом
Меж будущим неясным и мечтой…

XIII

Посланец я, но от меня таят
Посланий смысл, и речь моя потоком
Слетает с губ, и мню себя пророком,
И сам как будто надвое разъят…

Я тот, чьи прорицанья свет струят,
И я – ничтожный червь во рву глубоком,
И миссия моя - к людским порокам
Внушает мне презренья грозный яд…

А вдруг умолкнет голос отдалённый,
И сам себя на царство я венчал,
Своей гордыней страшно ослеплённый?

Но ширится высокая тревога,
Оттуда, из начала всех начал…
И – вот оно, прикосновенье Бога…

XIV

Как высохшего родника упрёки,
(И пыл напрасный взглядов наших, вскоре
Разъединённых) там, в полдневном хоре,
Тоской моей рождённый зов далёкий

Затих… И вновь звучат его намёки,
Из музыки, парящей на просторе,
Мистерией безмолвной, точно море,
Сияющее в штиль на солнцепёке.

Затем пейзаж и существует дальний,
Чтоб тишина в нём падала, как полог,
Чтоб тайну рассказать в исповедальне.

И мир – лагуной тёмной, из чьего
Немого лона - жизни путь так долог…
И Бог, Огромный Свод в конце всего…



РИКАРДО РЕЙС
(Фернандо Пессоа)



* * *

Разве только врагам, нас ненавидящим,
Угнетать нас дано? Право, не менее
     Нас понуждает любовь.

Мне же уз не иметь боги позволили,
Дар свободы вручив и одиночества –
     Хлад обнажённых вершин.

Всё имеет мудрец, мало желающий,
Волен, кто не желал; всё отвергающий -
     Равный богам человек.

* * *

Каждой вещи срок отпускает время,
Не цветут зимой дерева и травы,
     Поле весной не знает
     Белого одеянья.

Ночь спокойна, Лидия, нет в ней жара.
Что несёт нам день в лихорадке вечной,
     Ночью любить нам легче
     Смутную нашу жизнь.

Мы к огню свою принесли усталость,
Ибо этот час для неё назначен,
     В полный не будем голос
     Тайны покров тревожить.

Пусть прерывны тёмные будут речи,
Тихий свет случайных воспоминаний
     (Большего не позволит
     Чёрный уход светила).

Пусть помалу вспомнится нам былое;
Прошлых лет рассказы звучат вторично,
     Нас воскрешая, давних;
     Слушаем их и видим

Цвет, что в нашем детстве прошедшем рвали,
Прежним взглядом, взглядом иным на вещи,
     Мир обновляя чудно
     Детским сознаньем нашим.

У огня, о, Лидия, где нам светит
Дом богов, их вечный очаг на небе,
     Будем мы беспокойство
     Прошлым латать усердно.

Только мысль о том, что уже мы были,
А снаружи – ночь сторожит всего лишь, -
     Тёмная ночь Цереры, -
     Отдых даёт нам в жизни.

* * *

Оставим знанье, Лидия, может ли
Оно цветы, как Флора, рассаживать
     Курс менять колесницы
     Светлого Аполлона?
Оставим лучше мы созерцание,
Оно от близкого отстраняется,
     Слепнет, пристально глядя:
     Взор туманит усталость.
Смотри, Церера всё не меняется,
Вздувает колос зреющим семенем,
     А под флейтами Пана
     Поле вмиг замолкает.
Смотри, античной грацией полные,
Газель затмили сада небесного
     Нимфы, танцем несомы,
     И не зная покоя.
И как с ветрами, лесом летящими
Гамадриады нежные шепчутся,
     Пана отвлечь пытаясь
     От пристрастия к флейте.
И нам ли способ новый придумывать,
Мы радость видеть в жизни обязаны,
     В золоте Аполлона,
     В лунном лике Дианы.
Юпитер громом в небе раскатится,
Нептун ли волны бросит неистово,
     Пляжи плоские топит,
     Скалы чёрные лижет.
Вот так и жизнь, всегда неизменная,
Не видим Парок, нить обрезающих.
     Пусть о них мы забудем,
     Будто нет их и вовсе.
Цветы ли рвём, родник ли мы слушаем,
Проходит жизнь, хоть бойся, хоть радуйся,
     Да и думать не стоит,
     Если знаем заране:
Лишимся света мы Аполлонова,
И от Цереры в дали отправимся,
     Где пугливую нимфу
     Флейтой Пан не чарует.
Одни часы спокойные стоит нам
Беречь, богам в лукавстве наследуя,
     Так мы хитростью сможем
     Научиться покою.
И пусть придёт потом седовласая
К нам старость, если боги пожалуют,
     Этот час сберегая
     От проклятья Сатурна.
Но пусть богами будем всесильными
Самим себе, никто нам не надобен,
     Кто себя почитает,
     Поклоненья не ищет.

МАРИО ДЕ СА-КАРНЕЙРО

(1890–1916)

АЛКОГОЛЬ

Виденья гильотин и пыточных щипцов,
Снаряды, крепости – печальной вереницей,
Истерзанный закат, болезненно пунцов,
Над головой кружит огромной хищной птицей.

И крылья света бьют, я глохну от ударов,
А запахи кричат, кричат во мне цвета:
То вихрь из лезвий, резь в глазах и краснота,
Кровавый морок чувств от режущих кошмаров.

Я – часть сияния, я пойман белизной,
И светом я дышу, откуда он? Бог весть…
Хочу единства с ним, но исчезаю весь.
Похоже на свисток призывный в мир иной.

Колеблется вокруг, чтоб накипью осесть,
И поиски себя, я вижу, бесполезны.
Диск золотой в мозгу, он, в самом деле, есть?
Закрыв глаза, страшусь - неведомого, бездны.

Какому колдовству себя отдал во власть?
Весь Ад в моей груди - отравленная пика.
Но образы плывут в раскинутую снасть,
Но гениальна боль, разверзшаяся дико..

Не опиум, о нет, унёс меня в огне,
Мой алкоголь сильней, пронзительней и злее:
Он замещает кровь и к сердцу льнёт, алея,
Мощь утра так грозна, что сумерки во мне.



ФЛОРБЕЛА ЭШПАНКА

(1894 – 1930)

ТИШЕ!


Судьба моя – отверженность надлома,
Ночь мёртвая, неистовая ночь,
Я - ветра стон у стен твоих, у дома,
Я – ветра плач, и мне уже невмочь.

Кто я теперь, отчаяния дочь,
Поглощена влюблённостью, влекома
Пить голос твой... Ну, как уйти мне прочь?

Твой голос пить – вкушать вино причастья.
Или в стихах, деля с тобою счастье,
Тонуть душой, восторга не тая...

Ты слышишь звук неясный там, на тропке?
Мои шаги... Они впервые робки.
Нет! Тише, друг! Открой же! Это я...


СÓРОР САУДАДЕ


Ах, Сóрор Саудаде! Если б мне
Коснуться пульса жизни Вашей странной
И сделать мир Землёй Обетованной,
Что мне порой является во сне!
Américo Durão.

Посвящается Américo Durão.

Меня ты Сóрор Саудаде звал
Сестрой своей... А имя, Божья милость,
Как будто солнце сквозь витраж лучилось -
Свет той земли, что ты когда-то знал.

Осенним днём твой шёпот прозвучал,
В нем осени вся прелесть заключилась,
В меня вошла щемящая унылость,
Представ во мне началом из начал.

В душе моей души да не увянет
То имя дивное... Когда настанет
Пора тоски, страдания пора, -

Тихонько звуки - лепестки роняя,
Произношу, на долю не пеняя:
О, Сóрор Саудаде! О, сестра!

* Сóрор Саудаде (Sóror Saudade) – Сóрор переводится как сестра, это обращение к монахине; Саудаде – тоска, ностальгия.


ИСТОМА


Закат на родине... Мираж не тает,
Лилейна свежесть, облаков штрихи,
Закат пречистый, отпусти грехи!
Твой вечер Анту*, твой, земля златая...

Закаты нежно в памяти листаю:
Часы благословенные тихи,
И дым, и пепел, и стихи, стихи....
Часы тоски, в которых я – святая.

Сгустились фиолетовые тени,
К фиалкам глаз прильнули в томной лени,
И крылья век смежились на лету.

А рот хранит немые поцелуи,
И бархат рук, лелея и милýя,
По воздуху рисует сон – мечту.


ПОСВЯЩЕНО АНТУ*


Один, болезнь, чужбина, ностальгия...
Ты в тридцать два ушёл в страну теней.
Осталась книга, словно литургия....
Нет книги в Португалии грустней.

Боялся ты, что боль ушедших дней
Поранит души скорбные, нагие...
О, библия тоски, как сладко в ней
Читать молитвы, сердцу дорогие!

Моя печаль сродни твоей печали...
Ты видел сны, что к смерти приучали,
И этим снам во мне теперь расти.

Моя любовь к тебе под стать хворобе...
Как сыну - мать, даю тебе во гробе
Свой поцелуй - последнее прости.


* псевдоним Анту использовал поэт Антониу Нобре.


Я


Людским непониманием распята,
Брожу, потерянная, без пути.
Сестра, Мечта, скажи, куда идти?
За что мне эта страшная расплата?

На боль судьба куда как таровата,
Последней боли, видно, не снести...
Душа скорбящая, ты не в чести -
Немилость рока смертию чревата.

Я – тающий туман, я – тень сквозная,
Мой облик тёмен среди бела дня,
Я плачу, отчего - сама не зная...

А может, я - лишь сон, кому-то милый?
И кто-то в мир пришёл искать меня,
Но так и не увидит до могилы...

СКАЗКА О ВОЛШЕБНИЦАХ


Ты видишь, я несу тебе, любимый,
Забвение страдания и зла,
Смягчаю раны боль неисцелимой,
Как собственную боль я уняла.

Цветком зовусь, а взор неутолимый
Зеленоватых глаз моих дала
Художнику, чьи краски – свет и мгла –
Раскрасить ветер, пó миру гонимый.

Дарю тебе владения мои:
Жар солнца, звёздный шлейф, летящий мимо,
Трепещущие на волне буи...

Со мной дарю мир света и тепла.
Я – сказка, я – тоска твоя, любимый,
Принцесса из мечты: «Жила, была...»