МАРК ФРЕЙДКИН
1953, Ленинабад, Таджикская ССР – 2014, Москва
Нынче Марка знает вся интеллектуальная Москва. Он был долго известен как директор знаменитого далеко за пределами России книжного магазина “19 октября”. Размещался магазин в избе на Полянке, и злые (а также вовсе не злые) языки утверждали, что именно в этой избе разворачивалось некогда трагическое действие бессмертной поэмы “Лука Мудищев” – ведь купчиху, хозяйку домика, звали Матреной Марковной!.. Магазин, правда, закрылся, а Марк вернулся в литературу. А если всерьез, то сколько сделал для переводной поэзии Фрейдкин и как переводчик – лимерики Лира изданы отдельной книгой, не говоря о прочем, – и как издатель: серебристые книжечки в издательстве Сагtе Вlаnchе впервые в России всерьез познакомили читателей с Георгом Траклем, Эзрой Паундом, Георгом Геймом, Жоржем Брассенсом и еще добрым десятком великих поэтов. Кроме прочего, Фрейдкин писал прекрасную прозу. Известен также как композитор и автор песен, которые сам пел, сам записывал (со своим ансамблем), и на сотнях кассет и дисков эти песни расходились по Москве и многим другим городам. Ренессансная личность!.. И даже не удивляешься, едучи в петербургском такси при включенном радио, что именно песней Марка передает привет какой-нибудь Лёха Жареный из КПЗ на Охте Пете Щербатому в Кресты, – такому бы, глядишь, и Вийон позавидовал... Ну, а его переводы из Жоржа Брассенса – просто лучшие на русском языке, и ведь Марк их еще и пел превосходно.
РОБЕРТ БЕРНС
(1759-1796)
МОЛИТВА БЛАГОЧЕСТИВОГО ВИЛЛИ
“... И благочестье избранным дарит...”
А. Поп
О Ты, пред коим смертный – тля,
Одной лишь вящей славы для
Ты, муки чад своих не для,
Шлешь в рай иль в ад их,
Отнюдь на правых не деля
И виноватых!
Ты днесь воззвал ко мне: “Рассей
Безверья мрак в юдоли сей!”
И аз, лукавый фарисей
И небезгрешный,
Пылаю факелом для всей
Округи здешней.
А стóю ль я Твоих щедрот?
Ведь кто я есть? Всего лишь тот,
Чей низкий и преступный род,
Взалкавший срама,
Ты прóклял на века вперед
В лице Адама.
Чуть из утробы я на свет,
Ты мог бы сразу (спору нет!)
Меня упечь на много лет
Во пламень ада,
Где был бы знатно я прогрет
С боков и с зада.
Но Ты простил меня, и вот
Столпом я встал под Храма свод,
Тверд, как скала средь бурных вод
В штормах и громах,
Пример, наставник и оплот
Для стад пасомых.
Готов вседневно я карать
Охочих выжрать, и пожрать,
И песни пьяные орать
В бесовском раже.
С такими рядом я и срать
Не сяду даже!
Но под какой упрячешь спуд
И в мыслях блуд, и в чреслах зуд,
Когда мне похоть дыбит уд
Неимоверно?
О плоть людская, ты – сосуд
Греха и скверны!
Вчера, к примеру... С этой Мэг...
Увлекся... Завалил на снег...
Слаб, слаб презренный человек!..
Но верь мне, Боже,
Зарекся с нею я навек
Срамиться лежа!
А в прошлый пост?.. Я Лиззи хвать
И ей три раза!.. Что скрывать?..
В тот день мне, правда, поддавать
Пришлось помногу,
А то б зазвать ее в кровать
Не смог, ей-Богу!
Но если Ты, благой Господь,
Язвя алчбою нашу плоть,
Мнишь в нас гордыню побороть,
То, без сомненья,
Готов и впредь грешить я вплоть
До посиненья!
Нас много в праведном строю
Радетелей за честь Твою,
Но ведай: есть у нас в краю
И маловеры,
Что славных слуг Твоих семью
Чернят без меры.
Вот Гамильтон – картежник, мот,
Хулит Творца, как лошадь пьет,
Но что-то в нем людей влечет,
А в результате
Вослед за ним и весь приход
Погряз в разврате.
Когда же вразумить слегка
Решили мы отступника,
То он, схватившись за бока,
Ржал без умолку.
Забей, Господь, его быка,
Козу и телку!
А все разнузданный правеж
Эйширских липовых святош!
За их безверие, и ложь,
И нрав иудий
Испепели и уничтожь
Двуличных судей!
Там Эйкен пуще всех радел.
О Боже, как я перебздел,
Когда в суде пред ним сидел
Весь в липкой дрожи,
А старый лис хвостом вертел
И строил рожи!
Господь, мольбе моей внемли:
Казни злодея, в прах смели,
Рассыпь, сотри с лица земли
И в довершенье
В геенне огненной спали
За прегрешенья!
Меня ж нетленными согрей
Дарами щедрости Твоей
(И тленных тоже не жалей)
И не отринь
Хвалы моей густой елей.
Аминь! Аминь!
ХИЛАР БЕЛЛОК
(1870-1953)
ПРО ГЕНРИ КИНГА,
который любил жевать шпагат
и безвременно скончался в страшных мучениях.
Был Генри счастлив и богат,
Но он любил жевать шпагат.
И вот – ужасная расплата:
Он проглотил кусок шпагата,
Который детские кишки
Связал в тугие узелки.
Все лучшие врачи вселенной
К больному прибыли мгновенно
И, получив по сто монет,
Сказали, что надежды нет
(Болезнь была неизлечимой).
Над сына раннею кончиной
Родители рыдали вслух,
А Генри, испуская дух,
Воскликнул голосом загробным:
«– Друзья! Предметам несъедобным
Во рту не место!» – Эту фразу
Он произнес и умер сразу.
OBITER DICTA
1
Сэр Генри Уэффл, королевский адвокат (продолжает):
«...сэр Энтони Х, баронет и судья,
Сдавал ежегодно в аренду
Участок, которым владела семья –
Два акра застройки по Стрэнду...»
Его светлость (obiter dictum):
«Два акра застройки по Стрэнду
Я б сам взял охотно в аренду.
Там климат сухой
И вид неплохой,
Особенно ближе к уик-энду».
2
Сэр Генри Уэффл (продолжает):
«...сэр Энтони, уток стреляя в лесу,
Схватил жесточайший катар
И умер вчера в шесть тридцать утра
(По слухам он был очень стар)...»
Его светлость (obiter dictum):
«Для тех, кто (по слухам) так стар,
Опасно куренье сигар.
Бесспорно, во вред
Спиртное – но нет
Ужаснее зла, чем катар!»
3
Сэр Генри Уэффл (продолжает):
«... "Я с места не тронусь, – воскликнул жилец, –
И мне опекун не указчик!" –
Чем был арендатор расстроен вконец,
В то время как душеприказчик...»
Его светлость (obiter dictum):
«Допустим, что душеприказчик –
Почтенья к закону образчик.
Тогда опекун –
Несносный болтун,
А вы, сэр, – бездарный рассказчик!»
4
Сэр Генри Уэффл (продолжает):
«...сославшись на дело
"Король против Белла",
Мы можем...»
Его светлость (резко вставая с места):
«А мы – больше нет!
Который уж час
Мы слушаем вас
И ваш утомительный бред!»
Все члены суда (встают и поют хором):
«Их светлость зрит в корень. Ура!
Кончать заседанье пора!
Мы здесь терпеливо
(И без перерыва) Сидим с полвосьмого утра!»
Простодушный слушатель (поднимаясь с задней скамьи):
«Их светлость, устав рифмовать,
Решил заседанье прервать.
Бесспорно, он вправе, но...»
(тут он был схвачен и брошен за решетку без суда и следствия).
ЭЗРА ПАУНД
(1885–1972)
ВИЙОНАДА НА СВЯТКИ
Когда приходит Рождество
(Христу дар нищего угодней)
И волки жрут в снегах стерво
Под пиво вьюги новогодней,
Печалям сердца моего
На святках дышится свободней.
Пусть пью средь сброда – что с того
За призрак счастья прошлогодний!
Спроси, зову ли я кого.
(Чей зов волхвов в дорогу поднял?
Зову любовь, но все мертво
В пустой душе, и все бесплодней
Надежда кличет своего
Гонца из вьюжной преисподней.
Так выпьем за мое вдовство,
За призрак счастья прошлогодний!
Где сердца боль и торжество?
(Пути планет сошлись сегодня!)
Где губ расставшихся родство?
(А чьих мои теперь безродней!)
Где глаз озерных волшебство?
(Что тех озер глубоководней?)
Кто в них глядит? – пьем за него!
За призрак счастья прошлогодний!
Что мог я сделать? – Ничего.
Мой жребий был в руке Господней.
Так выпьем, принц, за суд Его,
За призрак счастья прошлогодний!
ЖОРЖ БРАССЕНС
(1921–1981)
ПЕСНЯ ДЛЯ ОВЕРНЦА*
Пусть этой песне грош цена,
Она тебе посвящена,
Тебе, овернец, что в пургу
Бродягу пустил к очагу.
Ты дал мне кров и связку дров,
Когда с порогов и дворов
Достопочтенных торгашей
Меня выгоняли взашей.
Не бог весть что – согреть того,
Кто замерзает в холода,
Но я запомнил навсегда
Тепло очага твоего.
Когда, овернец, в свой черед
Тебя Господь наш приберет,
Твой чистый дух да будет сущ
Среди райских кущ.
Пусть этой песне грош цена,
Она тебе посвящена,
Тебе, хозяйка, что в мешок
Мне сунула хлеба кусок,
Глоток воды в сенях дала,
Когда в других дворах села
Смотрела свора обирал,
Как с голоду я умирал.
Не бог весть что – призреть того,
С кем ходит об руку нужда,
Но я остался навсегда
В долгу у куска твоего.
Когда, хозяйка, в свой черед
Тебя Господь наш приберет,
Твой чистый дух да будет сущ
Среди райских кущ.
Пусть этой песне грош цена,
Она тебе посвящена,
Тебе, прохожий, – у плетня
Жандармы скрутили меня,
А ты кивнул мне вслед как друг,
Хотя во всех дворах вокруг
Шептались злобно куркули,
Что вешать меня повели.
Не бог весть что – кивнуть в ответ
Тому, над кем висит беда,
Но я запомнил навсегда,
Как ты улыбался мне вслед.
Когда, прохожий, в свой черед
Тебя Господь наш приберет,
Твой чистый дух да будет сущ
Среди райских кущ.
ЗАВЕЩАНИЕ С ПРОСЬБОЙ БЫТЬ
ПОХОРОНЕННЫМ НА ПЛЯЖЕ В СЕТЕ*
Костлявая Карга, которой, что есть сил,
я от младых ногтей старательно дерзил,
мой след взяла с сугубым тщаньем.
И вот, приперт к стене чредою похорон,
за благо я почел, пока не грянул гром,
внести поправки в завещанье.
Нотариус, в залив Лионский голубой
перо свое макни! Сегодня мы с тобой
запишем, где мне станет пухом
земля и сыщет плоть последний свой приют,
когда на небесах небрежно подмахнут
ее развод с заблудшим духом.
Ему – за облака, ушедшим душам вслед
красоток и бродяг давно минувших лет,
свой устремить полет отважный,
а ей – к родным местам отправиться чуть свет
на скором, что идет прямой дорогой в Сет,
где свалят гроб на двор багажный.
Жаль, наш фамильный склеп немного тесноват
(в нем уж который век могилы нарасхват).
Мне, право, было бы негоже
вломиться к старикам и брякнуть: “Вот, мол, я!”
Подвиньтесь-ка слегка, коллеги и друзья,
и дайте место молодежи!”
Поэтому прошу зарыть мой бедный прах
на самом берегу, от моря в двух шагах,
где у моей песчаной ниши,
как в детские года, веселой чередой
дельфины будут куролесить над водой
на нашем пляже в Ля Корнише.
Здесь никогда Нептун не сердится всерьез,
и даже если вдруг корабль пошел вразнос,
то капитан кричит из рубки:
“Мы тонем, черт возьми! Ребята, по местам!
На этой глубине любой спасется сам –
грузите выпивку на шлюпки!”
И здесь в пятнадцать лет я понял, что к чему
(что на песке вдвоем милей, чем одному),
и, повстречав морскую гостью,
я с нею в первый раз, но до последних строк,
и вдоль, и поперек прошел любви урок.
И поперхнулся первой костью.
Пред мэтром Валери, великим земляком,
всегда останусь я плохим учеником
и лишь в одном успех предвижу:
хоть мне не по плечу его могучий стих,
но, если рассуждать о кладбищах морских, –
мое, бесспорно, к морю ближе.
Пусть этот скромный холм меж небом и волной
печальной мысли не разбудит ни одной
ни в ком, и я не пожалею,
Коль ширмой станет он купальщицам нагим
и дети на песке воздвигнут рядом с ним
свои дворцы и мавзолеи.
Еще лишь об одном просить не премину:
пусть над моим холмом тенистую сосну
посадят, чтобы ненароком
друзей не хватанул здесь солнечный удар,
когда они толпой заявятся сюда
предаться скорбным экивокам.
И пусть в последнем сне мой услаждают слух
мелодии сестер латинских наших двух,
когда мистраль и трамонтана
мне с моря принесут лозы соседской хмель:
фанданго – поутру, а к ночи – вилланелль,
и тарантеллу, и сардану.
А если невзначай появится из вод
и на краю моей могилы прикорнет
полуодетая ундина,
заранее прошу прощенья у Христа,
за то, что даже тень от моего креста
чрезмерно станет возбудима.
Герои и цари, Рамзес, Наполеон,
певцы, чей гордый прах упрятан в Пантеон,
вам не понять подобной блажи!
Урок вам и пример – бессрочный отпускник,
что дни небытия проводит, как пикник
на средиземноморском пляже.