На главную страницу

МИХАИЛ ГЕНДЕЛЕВ

1950, Ленинград – 2009, Тель-Авив

Окончил медицинский институт. С 1977 жил в Израиле, в последние годы, впрочем, его чаще можно было увидеть в Москве. Автор поэтических книг “Въезд в Иерусалим” (1979), “Послания к лемурам” (1981), “Стихотворения Михаила Генделева” (1984), “Великое русское путешествие” (1993), “Праздник” (1993), “В садах Аллаха” (1997), “Царь” (1997) и др. Поэтическими переводами занимался немного, но успешно: с помощью выдающегося переводчика русской прозы (на иврит) Петра Криксунова, перевел ряд стихотворений ибн-Габироля, также издал книгу стихотворений современного израильского поэта Хаима Гури “Огненные цветы”.



ШЛОМО ИБН-ГВИРОЛЬ

(1021/22-после 1045)

* * *

1. Трепетом только и дышит строфа  –
    и только печалью радость жива,

2. и в праздник сердцa точат слезы свои
    по дyшам, корчуемым как деревa.

3. "Друг! сыну ли десяти и шести
    над собой поминaнья тянуть слова,

4. коли рденье отроческих ланит
   и с маковым цветом сравнишь едва?"

5. Сердце – вот кто с младых ногтей
    над Душой моею вершит права,

6. Честь и Разум под руку взяв свою,
    а Душе на долю – алчбы лихва...

7. "Что ж яриться? на каждую из отрав
    найдется целительная трава;

8. в слезах что прoку? к чему в беде
    слезами политые рукава?"

9. А на что уповaть? Он не близок, день,
    когда лопнет страданий моих бечева,

10. и Гильaда Бальзам не вкусивши – умрет,
     тот, с Душою не имущей Естества,
     душой не приемлющей.

ХАИМ ГУРИ

(р.1923)

ЖЕНЕВА, 1947

Задумчивая чужая страна.
Большая закатная тишина.
Добрые старые времена.
Парки. Традиции. Вид на Монблан.
По озеру Леман скользят суда.
С весел лениво скользит вода.
По капельке истекает день.
Цветы. Оркестры. Кафе.
Беззвучье в зеркальных стоит дверях.
Жандарм в умопомрачительных галифе
с приятностью: “Мерси, месье”.
Дама с цветком в кудрях.

Здесь кровь с моего не стекала виска,
речка Рон не несла тела.
Здесь не втаптывали войска
младенцев моих в торцы.
Здесь не падали навзничь дома – и дотла! –
как пораженные громом слепцы,
здесь не теребил лохмотьев знамен
бравурный ветер времен.

Ты молчала, голубка моя, а всего
в паре миль – восходил, шел к небесам
и глодал их голодный дым.
Прости, ласточка, горечь мою и желчь,
ты невинна, прелесть моя...
Ты же не видела, Geneve, Geneve...

Иду, в вечерней иду тени.
Над озером Леман гаснут огни.
Тьма на горных хребтах вдали.
И тогда я заглядываю в лицо
суровое, жесткое – навсегда
оскорбленной моей земли.

ОДИССЕЙ

Возвратясь, он на месте родного города
обнаружил волны,
залив, дельфинов. Водоросли прибоем
качались мерно.

Солнце зависло над краем неба.

"Ошибки всегда повторяются дважды", – сказал Одиссей и вернулся
назад к перепутью, чтобы точно узнать дорогу
к родному городу, который волнами никак уж не был.

Усталый, он брел в гуле толпы, как в тоскливом привычном кошмаре,
толпы, чей греческий был ему малопонятен – запас словарный,
который он взял с собой как запас провианта, высох, порастерялся...

На мгновенье ему показалось, что он очнулся от сна:
новые равнодушные люди
не узнавали его и даже не удивлялись.
Он их расспрашивал (слов не хватало) – знаками! Встречные честно
и бестолково пытались понять его. Отчужденно
пурпур все лиловел и лиловел, выцветая на горизонте.
Вышли взрослые, развели окружавшую стайку
детей по домам. В домах загорались окна.
Одно за другим. Загорелись все. Стемнело.
Упала роса и запуталась в его космах.
Пришел ветер – поцеловал его в губы.
Пришла вода – ступни омыть ему, как старая Эвриклея,
но не узнала шрама и поспешила дальше –
журчать по склону,
вниз, как свойственно всякой воде, стекая.

С ВЕТЕРАНАМИ ПАРТИИ

Кончились наши денечки. Ханa.
О, небо! Пришла пора покаяний!
Другое начальство поднимет счета
наших благодеяний и злодеяний –
а наши кончились времена.
Вся наша жизнь – в провал утекла
меж неисполнений и обещаний.

Бренди местного производства закажем в стакане чайном
и – за воскресенье души печальной
(лживой стервы на пенсии, поддающей отчаянно) –
разом проклятую влагу – до дна!
Хоть за то, что мы дожили-выжили-прожили,
вместо нас – пуля лучших нашла не случайно,
уж своих адресатов знает она.

То, что должно сказать, не мы прокричали.
А что должно забыть – назовут имена
наши. На вечные времена.
Так – в провал меж улыбочками умолчанья
и преждевременными смертями
наша жизнь утекла. Ханa.

Угорали от истин, от табачного дыма и чада,
справедливость и курево смешивая, и часто
повторяя "дай Бог, не последняя" – и до дна
(исключительно за воскресенье души печальной),
мы детей своим видом пугали отчаянно.
Все мы были товарищами. Ханa.