На главную страницу

НИНА ИСКРЕНКО

1951, д. Петровская Саратовской обл. – 1995, Москва

Странно, конечно, обнаружить среди поэтов-переводчиков – поэта-концептуалиста, да еще “звезду” черного юмора. И так же странно вписывать против имени веселой Нины Искренко дату ее смерти. В ее наследии переводы занимают не последнее место; книгу стихотворений Джона Хая (переводившего стихи Искренко на английский) перевела единолично.



АННА СВИРЩИНСКАЯ

(1909-1984)

ХВАТАЮСЬ ЗА ЧТО ПОПАЛО

Хватаюсь за что попало,
за снежные хлопья, деревья, дурацкие
телефонные звонки,
за детские шарфики, командировки,
за стихи Ружевича,
за сон, яблоки, утреннюю гимнастику,
за разговоры о благотворных свойствах
витаминов,
за выставки авангардистов, за политику,
за лязганье ветра на могиле Костюшко,
за музыку Пендерецкого,
за стихийные бедствия в дальних странах,
за наслаждение моралью и наслаждение
аморальностью,
за сплетни, за холодный душ, за модные
журналы,
за изучение итальянского языка,
за псов и котят и любую бредятину.

Хватаюсь не глядя,
лишь бы не сойти
с дистанции.

САМОУБИЙСТВО

Маловато во мне воздуха.
Придется отворить
все свои окна и двери,
придется.

Вспороть крышу,
разворотить стены, фундамент.
Проветрить.

В конце концов, это мое право –
право на воздух.

ТАДЕУШ РУЖЕВИЧ

(1921–2014)

ПОКОЙНИК ИЗ ВЕЖЛИВОСТИ

Ладный сундучок сосновый
с крышкой и выпушкой из глазета
быстро выстругали живые
для усопшего человека.

Он не роптал, лежал себе тихо,
бороду не теребил рукою.
Слушал их, шепчущих прямо в ухо
об этом, о вечном покое.

Свечи горели, рыжие свечи
в еловом запахе истончались,
тени по стенам, летучие тени
запутывались в печали.

Ему хотелось взглянуть на эти
стоны и слезы своими глазами,
но те, что рыдали, прижали веки
черными пятаками.

В костеле он было вздрогнул, как раньше,
от плача свечей золотистых,
но хором рявкнули реквием
басы настоятеля и органиста.

Достойно тяжелую крышку прижали
венком красивым, как орден,
ему не хотелось портить обряда,
и он его не испортил.

ДЖОН ХАЙ

(1957– )

ОТСУТСТВИЕ ДИСТАНЦИИ

Джимми, не ради пижонства
я брожу среди них,

выуживая завершенные фрагменты
самого себя.
Я жду стратегического поворота,
как когда я увидел ее,
обернувшуюся в замедленном
свете звезды –

неопределенность углов
в каждом сочленении,
проясняющаяся в момент
движения.

Моя запрещенная детскость тут же высвободилась,
переходя на язык воды,
на льющийся поток.

Побуждение задавило поступок
с грацией континуума.

Дух, блокирующий руки.

Иногда по вечерам я слышу, как они возвращаются,
замкнутые фигуры, дрейфующие по коридорам,
не осознающие собственных шагов.
Я уверен, это они.

Можно чуть ли не трогать вмятины,
оставленные их вторжением,
эти брошенные затхлые укрепления
в полуразвалившихся отелях.

Въехав в эти комнаты
на своей неспособности к ассимиляции с жизнью,
как манипуляторы,
заезженные железки

они предпочитают не участвовать
в забеге,
а только пить, заедая батонами
из отбросов пекарни.

В бредовые минуты
мне кажется, что они просто пьяные стулья,
столы и стены, отрекшиеся от речи.

Может быть, я преувеличиваю,
но иногда видения эти скоропалительны и
неуправляемы.

И эта вечерняя аллея,
где она отказалась обнять меня,

хотя после, снова вогнав ее в голод,
я усмотрел в этом некое начало.
4], Fri, 08 Oct 2004 00:04:17 GMT -->