НЕТ МЫСЛЯМ ПРЕГРАД

Нет мыслям преград,
Они словно птицы
Над миром летят,
Минуя границы.
Ловец не поймает,
Мудрец не узнает,
Будь он хоть Сократ:
Нет мыслям преград!

Я мыслю о том,
Что мне интересно, О том, что кругом
И мне неизвестно.
Невидное глазом
Постигнет мой разум,
Не зря говорят:
Нет мыслям преград!

Меня не запрут
Подвальные своды,
Напраснейший труд –
Мне вдоволь свободы.
Ведь мысли - что бомбы:
Засовы и пломбы
Срывают подряд:
Нет мыслям преград!

Печалям – ни дня,
Да сгинет забота!
Чертям пусть меня
Поджарить охота.
Не надо бояться
Шутить и смеяться,
Подумаешь, Ад:
Нет мыслям преград!

Я выпивку чту
И девушек тоже,
Но прежде всех ту,
Что жизни дороже.
В старинном подвале
При полном бокале
Любимой спеть рад:
Нет мыслям преград!

СЛОВО УТЕШЕНИЯ ИЕРОНИМУ СНИТКЕРУ

Когда б я, сударь, мог изгнать ту боль без края,
что душу вашу жжёт, на части раздирая,
ту муку, что отцу так трудно пережить –
всем сердцем и рукой позвольте вам служить:
я - тот, кто сам до дна испил из этой чаши,
и лучше всех могу понять терзанья ваши,
их с вами разделить позвольте, я готов,
для утешенья вам промолвить пару слов.
Вы знаете, мой друг, всё, что наш взор ласкает,
уйдёт в свой точный срок и без следа растает;
когда одно живёт, другое лишь гниёт;
изменчив солнца свет, изменчив небосвод.
Цветов мы видим смерть – знать, лето на исходе,
дух горький палых трав и тления в природе,
и разделяет их один лишь краткий миг,
цветок и нежный плод, что зрелости достиг.
Мы твёрдо знаем: всё, что отцветает, вянет,
весеннею порой вновь из земли воспрянет
и тотчас оживёт, крестьянину суля
обильный урожай, что даст ему земля.
Он щедрою рукой бросает в пашню семя,
он верит, лишь стряхнёт весна морозов бремя,
взойдёт его посев однажды поутру,
и оттого ему работа по нутру.
И с телом нашим так: лишь смерть его затронет,
поникнет, как зерно, что пахарь в землю ронит,
но силу обретёт, приняв свой прежний вид,
в тот час, когда Господь всех мёртвых воскресит,
его: «Восстаньте там, где вас похоронили»
над миром прозвучит, и, кто лежал в могиле,
воскреснет, и душа вернётся в тело то,
что временем давно обращено в ничто...

МОРЕПЛАВАНИЕ

Грудь в мужестве тройном надёжней, чем в металле,
Укрыть, дабы морям отдать себя во власть,
Способен только тот, чьё сердце крепче стали,
Кого лишь смерть влечёт, как пагубная страсть.

Те, кто душою твёрд, что каменные глыбы,
Чья мачеха – судьба, а отчим – злой поток,
Вы думаете, жить без вас не смогут рыбы,
Иль будет океан без крови неглубок?

Зачем искать вам смерть в пустынях Иудеи?
Она настигнет вас – что дома, что в пути;
Не злато, жемчуга, сады Гипербореи –
Лишь пену да песок вы сможете найти.

Тщеславия порок терзает ваши души,
На славу и почёт надеетесь вы зря:
За алчность и разбой на море и на суше
Жестоко отомстят и суша, и моря.

Богатства манят вас? Палящий зной и холод,
Ревущие шторма, болезни, немощь, смерть
Добычей станут вам, и не насытят голод
Сокровища, что вам пошлёт земная твердь.

Вам муки суждены несчастного Тантала,
Чей ненасытный взгляд, по яблокам скользя,
Зрит изобилье вод и мощь морского вала,
Но жажду утолить той влагою нельзя.

Отдав себя во власть морских ветров дыханья,
Урезав свой простор до нескольких локтей,
Отринув дом, семью, вы предпочли изгнанье,
Свободу выбирать среди морских путей.

Далёко от земли несётся, бесшабашен,
По воле быстрых волн дощатый ваш приют.
Лишь якорь да канат, да мачты вместо башен
Вам призрачную тень надёжности дают.

Измазаны смолой, в лохмотьях и обносках,
Не режет нож тот хлеб, что пищей служит вам;
Убогий рацион на грязных, грубых досках
Да тухлое питьё по нраву лишь червям.

Тяжёлый сырный вкус, постылой солонины
И сала липкий жир – прогорклый, мерзкий дух.
Усталые тела шторм мечет как скотину,
И не для вас, увы, перин легчайший пух.

Сновать то вверх, то вниз – достойная забава;
Средь оснащённых мачт искать себе хлопот,
Полотна парусов под ветер влево, вправо
Искусно направлять – и нет других забот.

Чтоб мужество своё явить в бою кровавом,
Один лишь только враг воспламенить сердца
Не сможет вам; огонь с водой владеют правом
Для вас приблизить миг ужасного конца.

Повешен иль сожжён, изрублен озверело,
Кто в небеса, кто в ад, ещё полуживой,
Отправится, послав бесчувственное тело
В пучину вод для рыб изысканной едой.

Вас, узников судьбы, ведёт слепая ярость,
Тюремным стражем смерть маячит за плечом.
Кому не даст земля спокойно встретить старость,
Тем станет океан могилой, палачом.

ПО ДОРОГЕ ИЗ ЛЕМБЕРГА В СИЛЕЗИЮ

Мы все – заложники удачи
Идём-бредём куда-нибудь;
Мы не привыкли жить иначе,
Обида не теснит нам грудь,
И милость, явленная Богом,
Столь велика,
Что тягостным нужды упрёкам
Лишь улыбаюсь свысока.

Я выношу легко насмешки
Над сирой бедностью моей,
Как будто я в постыдной спешке
Растратил свежесть юных дней.
Меня осудит осторожность,
Но чист мой взор,
Толпа всегда найдёт возможность
Осуществить свой приговор.

Винить весь мир в своих невзгодах –
Удел отъявленных глупцов,
Как проклинать при непогодах
Весну - достойно лишь слепцов.
То день погожий, то ненастье
У нас в сердцах;
Всё, что нам счастье и несчастье,
Тому причина - в небесах.

Лихое выпало мне время,
Непобедима денег власть,
Безумное людское племя
Стремится жертвой моды пасть;
Души моей пронзает недра
Свободы жар,
Его частицы сердце щедро
Взяв у себя, приносит в дар.

Что озлобляет ваших судей
В судьбе моей? Ищу ответ.
Как много лиц имеют люди,
А одинаковых двух нет.
И так же радости, печали
У всех свои;
Две одинаковых едва ли
Отыщешь в жизни колеи.

Мне чуждо самообольщенье,
Я в жизни не ищу наград.
Надежды свет мне утешенье,
Что Бог пошлёт – тому и рад.
Толпой облыжно презираем,
Невинен я,
Людским безумьем попираем,
До дна пью горечь бытия.

Быть может, дни мои не скоро
Своё теченье оборвут,
Средь бедствий тягостных напора
Найдётся для меня приют.
Дорога, посох пилигрима -
Вот мой оплот;
Бредём туда, судьбой гонимы,
Где нас покой заветный ждёт.

ВОСПОМИНАНИЯ О НЕАПОЛЕ

Унеслись, промчались без возврата
Те мгновенья счастья, что когда-то
В Позилиппо мне познать пришлось.
Гроты, скалы, море и движенье
островов в озёрном отраженьи –
всё как сон чудесный унеслось.

Нет, не флейты сладкогласой звуки,
Заколдованной сирены руки
Приняли в объятия меня;
И стучало сердце всё сильнее,
В жилах кровь струилась всё вольнее,
Вслед её дыханию маня.

Видел: грудь её легко вздымалась
И стихала, снова оживлялась
Водной гладью, что стремилась к ней;
Видел скал, холмов венец зелёный,
Видел я свет лунный, отражённый
В ласковой владычице моей.

Видел острова в прибое пенном,
Утонувшие во сне блаженном,
Скрытые от мира и тревог;
Волны, вы катились отрешённо,
Как я плакал у богини трона,
Видеть кроме вас никто не мог.

Лишь луна, когда закат алея
Растворился в море, со своею
Гвардией блистая вышла в путь,
Расставанья муки столь жестоки
Были, что невинных слёз потоки
Сотрясли мою младую грудь.

Никогда меня ты не оставишь,
Навсегда ты в сердце, как мечта, лишь
Сладкий сон, отрада бытия.
Долетит сквозь годы, расстоянья,
Робкий шёпот, лёгкий, как дыханье:
«Да, бывал в Аркадии и я»

ЗАСТОЛЬНАЯ

Я желаю умереть
Возле винной бочки.
Дрожжи лучше, чем елей
Средство для примочки.
Всё наследникам раздам
Я без проволочки,
Кроме доброго вина
И - бокал в кусочки!

Каждому пройти свой путь
Суждено судьбою.
Мне дорога по нутру
Только с перепою.
Сыт и пьян всегда иду
Верною тропою.
Только пьяный покажу
Всем, чего я стою.

Я тщедушен и труслив,
Беден постоянно.
Голод, жажда для меня -
Что на сердце рана.
Но, когда пирую я,
Нет во мне изъяна,
Одолеть в бою готов
Даже великана!

Мчится к свету мотыльком
Разум мой под мухой,
И взлетаю, окрылён,
Я к вершинам духа.
Музыкой бокалов звон
Мне ласкает ухо.
Шутки, притчи так и прут
Из тугого брюха!

Коль я трезв, то арфы звук
Мне – что визг кошачий,
Представляется Пегас
Загнанною клячей,
Но лишь глотку оживит
Ток вина горячий,
Мне Орфея перепеть -
Легче нет задачи.

Бахус силу мне дарит,
И, невидим глазом,
Пробуждается во мне
Тотчас высший разум.
Все чужие языки
Мне понятны разом,
Я вскрываю суть вещей
Словом, как алмазом.

Перед бочкой умереть –
Вот конец пригожий.
Чтоб соборовать меня,
Приготовьте дрожжи.
Пусть хор ангелов споёт,
Чуть поддатых тоже:
«Над великим питухом
Смилуйся, о, Боже!»

ГЕРР БАХУС

Тебе, герр Бахус, наш патрон,
Я верен без остатка;
Не люб мне лирник Аполлон –
Хлыщ с нотною тетрадкой.

Твердит бедняга: мол, богат
Бренчаньем дивной лиры,
Она дороже, говорят,
Иных сокровищ мира.

Но лирой выклянчишь хоть грош
Едва ль у скопидома,
Коль звук музыки столь пригож
Из бахусова дома.

Себя считает Аполлон
Изысканным поэтом,
Но Бахус тоже умудрён
В святом искусстве этом.

Лесистый покорит Парнас
Не дискант Аполлона,
Но Бахуса могучий бас
Средь кубков перезвона.

Он – бог поэтов, призовём
Его царить над нами,
Он очень коротко знаком
С большими господами.

Слетает с Аполлона спесь
Средь княжеского пира;
Лишь Бахус почитаем здесь,
Он – свой средь сильных мира.

Вперёд, скорее на Парнас,
И для атаки дерзкой
Прикатим рейнского запас
Мы в бочке Гейдельбергской.

Там вместо лавров виноград
Взрастим, и на свободе,
Средь винных бочек, ставши в ряд,
Сойдёмся в хороводе.

Царил там вечно – ну и ну! –
Сухой закон-обычай,
Там девять дев живут в плену
Запретов и приличий.

Эх, им бы нектара принять,
Разливши по рюмашкам,
Чтоб скромность глупую прогнать
К монахам да к монашкам!

Они глухи к мольбам, но тут,
Могу вам предсказать я,
Незваны музы прибегут
И прыгнут к нам в объятья.

СОНЕТ

Непостоянство, пред лицом мелькая,
Кричит, как дерзкий зяблик надо мной:
«Ах, неужель она одна такая?
Ты днём и ночью грезишь ей одной!

Ты убеждён, что не найти иной?
Стоит, от новой страсти сберегая,
Тоска по ней в глазах твоих стеной,
Завесой, что не отведёт другая.

Взгляни на юных женщин красоту:
Весь мир цветёт, прекрасен и велик,
Давай же, отыщи свою мечту!» -

Да, это так! Кругом – сплошной цветник!
Пусть все луга Германии в цвету,
Меня влечёт лишь Молли милый лик.

ТРЕЗВОСТЬ И УМЕРЕННОСТЬ

      Поклянёмся: вместе будем,
Отучать себя от пьянства;
Ни к чему приличным людям,
Эта дикость и буянство.
С нами рассудительность!
Следуй моему примеру:
Трезвость и умеренность! –
Выпьем же за чувство меры! –
Трезвость и умеренность!
            Пьянству – бой!
С ним сражаться – нам с тобой!

      Чарка первая – дар Божий,
Дар поэзии – вторая;
Вслед за нею третья – тоже,
А потом я счёт теряю.
Сохраняй уверенность
И запомни песню эту:
Трезвость и умеренность! –
Вот, что надобно поэту! –
Трезвость и умеренность!
            Пьянству – бой!
С ним сражаться – нам с тобой!

      Переулками пьянчужка
Ковыляет на свиданье;
Встретит он свою подружку –
Разразятся оба бранью;
Пьянство нам – что в горле кость.
Добродетели истоки –
Трезвость и умеренность! –
Сгиньте разом все пороки!
Трезвость и умеренность!
            Пьянству – бой!
С ним сражаться – нам с тобой!

      Что, смеяться? Ты не мал ли?
Кто сказал: «Не понимаю»?
Научу тебя морали,
Если за ухо поймаю!
Нет, неведома мне злость,
Нет руки моей вернее:
Трезвость и умеренность!
Ну-ка, разливай ровнее! –
Трезвость и умеренность!
            Пьянству – бой!
С ним сражаться – нам с тобой!

      К счастью путь найти несложно,
Следуя простой доктрине:
Нбыть всегда, когда возможно,
Очень близко к середине;
Середина – словно гвоздь!
Ergo, говоря по-русски:
Трезвость и умеренность! –
Избегайте пергрузки –
Трезвость и умеренность!
            Пьянству – бой!
С ним сражаться – нам с тобой!

      Я не пьян, - вина! скорее! –
Я не пьян – долой сомненья,
Просто, вспомнив Галлилея,
Чувствую земли вращенье.
Что за злонамеренность?
Не мешай лежать, прислуга!
Трезвость и умеренность!
Нынче победят, но туго!
Трезвость и умеренность!
            Пьянству – бой!
Эх, ещё бокал - другой!

ЯВЛЕНИЕ

Под звон бокалов полночь наступила,
Усталости не в силах превозмочь,
Покинул пир, я, немощный кутила,

Прокрался в тёмную глухую ночь.
Сквозь тишину лишь перекличку стражи
Вдали я слышал, ковыляя прочь.

Как в гулких залах, эхо будоража,
Мои шаги звучали невесомо,
Вдруг овладел мной приступ странной блажи.

И замер я, чуть недойдя до дома,
Когда увидел свет в своём окне,
И в тот же миг воспрял из полудрёмы.

Но, может быть, причина лишь в вине?
Какому гостю в этот час ночной
Явилась мысль пожаловать ко мне?

При тусклом свете вставил ключ резной
И, наконец, вошёл в своё жилище
Я, отперев с трудом замок дверной.

И взгляд мой вмиг трезвее стал и чище:
Я сам стоял у моего стола
И сам таращил на себя глазища.

Вскричал я: «Кто ты, порожденье зла?» -
Он, мне в ответ: «Кто ты, о привиденье?» -
Лицом, как я, бледнея добела.

И бесконечно длилось то мгновенье,
Когда, не в силах вымолвить ни слова,
Стояли мы в немом оцепененьи.

Сорвав с груди незримые оковы:
«Изыди! Прочь, нечистый, лживый дух!» -
Так закричал я на Себя Второго.

К словам, не подкреплённым силой, глух,
Промолвил он с усмешкой леденящей:
«Постой! Чтоб разорвать порочный круг,

Ночной кошмар, неистово грозящий,
Низвергнуть нас двоих в безумья бездну
Попробуй, докажи: ты – настоящий! -

И я тотчас в небытии исчезну.
А ты мне то же обещать готов?
Не хочешь ли со мной поспорить честно?»

«Да! – я сказал, - всего лишь пары слов,
Мне хватит, прекратить твою болтливость,
И ты исчезнешь – порожденье снов!»

Он: «Опиши себя, яви правдивость!»
Я произнёс: «Меня влекут на свете
Лишь красота, добро и справедливость;

Кумиры, идолопоклонства сети
Мне чужды; небреженье всем мирским,
Непризнанность, гоненья – боли эти

Всегда со мной; и пусть я часто дым
За пламя принимал, но правым делом
Всегда ведом. Ты тоже был таким?»

Он разразился смехом ошалелым:
«О нет, таким я не был никогда.
И даже будучи юнцом незрелым,

Трусливым, лживым, подлым был всегда,
Двуличен, самомнителен, корыстен;
Вся жизнь моя – обманов череда.

Неистовый поборник вечных истин,
Признайся мне, чьё верно описанье?
Я или ты тебе столь ненавистен?

Ты победил, а мой удел - изгнанье!"
Вдруг стало мне от слёз невмоготу.
«Нет, это ты!» - я крикнул сквозь рыданья

И выбежал из дома в темноту.

СТАРЫЙ ПЕВЕЦ

Пел старик чужой и странный,
Рынков шум перекрывая,
Вещим гневом обуянный:
«Мой звучит в пустыне глас.
Никогда не уставая,
Плавно, тихо, без нажима,
Медленно, неудержимо
Срок подходит, близок час.

Дикарям, погрязшим в сраме,
Древо времени негоже
Алчно сотрясать, ломая,
Коль весна ещё царит!
Вы дождитесь урожая,
Ветру дайте волю тоже,
Пусть оно само плодами
Вас, бесстыдных, одарит».

А толпа, бурля от гнева,
Старика клянёт и гонит:
«Что за мерзкие напевы!
Что за мука их терпеть!
Нам ли слушать как он стонет?
Забросать его камнями!
Чтоб являться перед нами
Не отважился он впредь!»

Пел старик чужой и странный
В гулких королевских залах,
Вещим гневом обуянный:
«Мой звучит в пустыне глас.
Неустанно и бессонно,
Скоро, без задержек малых,
Неизменно, непреклонно,
Срок подходит, близок час.

С бурей, ветер обгоняя,
У зияющей могилы
Собери в кулак все силы,
Мощь стихии обрети!
И вперёд без сожаленья!
Вновь и вновь в волну ныряя,
Уклониться – пораженье,
Заблудиться – пасть в пути.»

Исказились страхом лица,
Кто-то - в ярости багровый
«Кто посмел, - кричат сурово, -
Допустить его сюда?
Он – безумен в полной мере,
Он смущать народ стремится,
Эй, заприте крепче двери,
Пусть умолкнет навсегда».

Пел старик чужой и странный
В башне, заточён без срока,
Пел покоем осиянный:
«Мой звучит в пустыне глас.
Такова судьба пророка:
Должен бури возвещать я!
Безудержен, как проклятье,
Срок подходит, близок час».

ЛУКА СИНЬОРЕЛЛИ

Стихает гомон городской,
И мастер, отойдя на середину
Своей просторной мастерской,
Последний взгляд бросает на картину.

Судьбы жестокая рука
Смешала всё в вечернем полумраке –
Крик подмастерья: «О, Лука!
Твой сын единственный зарезан в драке!

Погиб, ушёл во цвете лет
Сей юноша, прекраснейший на свете,
Любовью женской был согрет,
Лишь красота за смерть его в ответе.

Своим соперником сражён,
Он испустил последнее дыханье;
Теперь, друзьями окружён,
В капеллу унесён для отпеванья».

Лука вскричал: «О, страшный миг
Сразил меня и все мои стремленья
Разрушил всё, чего достиг
Своим трудом, талантом и терпеньем!

Мои полотна не спасут
Дитя моё игрою красок, света,
И ни к чему мой Страшный Суд
На сводах кафедрала в Орвието.

Богатство, слава и почёт
Отцовское мне не заменят чувство
И там, где вера не спасёт,
На помощь я зову тебя, искусство!»

К капелле, смолкнув, он спешит,
Скрыв боль, что и не выразить словами,
И верный ученик бежит
Вслед за Лукой с мольбертом и кистями.

Старик вступает в божий дом,
Проводит взглядом по своим картинам,
Садится перед алтарём
Там, где монахи молятся над сыном.

Ни жалоба, ни вздох, ни стон
С уст не сорвутся. Быстро и умело
На серый холст наносит он
Прекрасные черты родного тела.

Встаёт, закончив сей портрет,
И говорит священникам спокойно:
«Готово. За окном рассвет.
Похороните мальчика достойно.»

БАЛЛАДА В ТОНАЛЬНОСТИ ША-БЕМОЛЬ МАЖОР

Жил был херр Шанц фон Шуршалке
в обществе старой шуршалки
в замке своём Шебуршалке
ночью и днём.
В окрỳге шли слухи-пугалки,
попытки узнать были жалки
всю правду о нём.

Видали его на восходе,
и вечером видели, вроде,
стоящим недвижно на входе
дворца своего.
Одет по столетней был моде
и перья вились на свободе
над шляпой его.

Сто лет я бы дал ему смело,
как снег, были волосы белы,
ждать смерти ему надоело,
он твёрдо решил:
«Червям не отдам своё тело,
к чертям похоронное дело,
жить буду как жил!»

Я в парк забирался, играя,
и тихо лежал у сарая,
услышать готов, удирая,
отборную брань:
«Типя я, паршиффетс, поймаю,
с пияффками ф прутт утопляю,
ти, маленький трянь!»

Однажды лежу я в засаде,
на тропку меж вязами глядя,
вдруг, кто это в чёрном наряде
шагает с косой?
Спасите меня, Бога ради,
пришла Смерть при полном параде
неужто за мной?

Но вижу я, Смерти навстречу,
клюкой своей розы увеча,
под нос бормоча себе речи,
брюзжа, как привык,
не глядя ни вблизь, ни далече,
надменен, сварлив и беспечен
плетётся старик.

«Слушай, ты, шустрая мошка, –
шипит ему Смерть злобной кошкой, –
видишь к могиле дорожку?
Шуруй-ка вперёд!
Тебя ощиплю я немножко,
не то – порублю на окрошку,
как корнеплод.»

Старик, перекошен от злости,
сжал рукоять своей трости:
«Я, ведьма, не звал тебя в гости,
скажу лишь одно:
давай, уноси свои кости,
иначе лежать на погосте
тебе суждено!»

Сыплются градом удары
на руки потасканной шмары,
звук как от пустой бочкотары:
бим-бом-хрясь-хрусь.
Бежит смерть бегом от кошмара:
«Уж лучше в тюрьму да на нары!
Довольно! Сдаюсь!»

Поныне живёт фон Шуршалке
в обществе старой шуршалки
в замке своём Шебуршалке
ночью и днём.
Кругом ходят слухи-пугалки,
попытки узнать так же жалки
всю правду о нём.

ЗИМНИЙ ЛЕС

На мёрзлом склоне сосны старые застыли
Укутав снегом искалеченное «я».
Давным-давно деревья речь людей забыли,
От человеческого скрывшись бытия.
Чтоб восхищенье скрыть в сугробах снежной пыли
Шальных ветров сломала буря острия.
Влечёт деревьев красота неудержимо,
От кроны до корней – как сон непостижима.

Там короли стоят исчезнувших династий,
Блестят короны, превратившиеся в снег,
То часовые охраняют лес во власти
Спокойствия, нам недоступного вовек.
Верхушки рвутся ввысь, их не страшит ненастье,
Здесь времени остановился быстрый бег.
Не пропадёт их царство, гордость не увянет,
Их будущее вновь деревьями воспрянет.

О днях ушедших вспоминают королевы
В зелёных мантиях со снежною каймой,
В вуалях из тумана глохнут их напевы.
Под ледяной волной ручей застыл немой,
Средь скал последний луч без радости и гнева
Картину ту глазурью кроет ледяной
Над пропастью зияющей, застыв у края,
Растения кричат, людей остерегая.

Погружены их сёстры белые в томленье,
На гребне каменном в молитве собрались,
На корточки присев иль преклонив колени,
Между собой стволами, сучьями сплелись.
Из узкого ущелья, из холодной тени,
Средь оползней по стенам ловко поднялись,
Вцепившись в трещины, что убегают в недра
Скалы, терпя укусы ледяного ветра.

Малютки-ёлочки карабкаются в гору.
Их сквозь туман зелёная звезда ведёт
Иголки острые, едва доступны взору,
И ветви нежные ломает снег и лёд.
Ручьи застыли, неподвластны их напору,
Неистовые сучья тянутся вперёд.
В зелёных звёздах дремлют белые поляны,
Пока растает снег, рассеются туманы.

Внизу живут отшельники в хрустальных гротах
Одеты в ризы из позёмки и снегов.
Визгливый крик ворон в сияющих высотах,
Да ночью жалобы в лесу сычей и сов.
Здесь привиденья собираются в пустотах,
Заклятая обитель нечисти, грехов.
Деревья белые на страже их владений,
Стоят, святые, у арены сновидений.

БАЛЛАДА О ВЕТРЕ, НАПЕВЕ И СНЕ

Я изгнал беспокойных теней хоровод,
Что золу в очаге у меня раздували,
Мою душу позвал в молчаливый полёт,
Сквозь сияние бледной луны над лугами печали –
И вели её духи дорогой, которою знали.
- Стукнул кто-то дверьми? Вздох прервал, оробев?
Отозвался шагам коридор? Заскрипело в подвале?
Нет, беззвучно пришли ветер, сон и напев!

В тишине, как огромные птицы, парили они,
Молча крылья сложили, уселись устало,
Окружили мой старый камин, где мерцали огни,
Отрясая из перьев росу, что как жемчуг блистала.
И промолвил напев: «Песен, музыки знаем немало
Для души безутешной таинственных недр.
Тело жаждет давно ласки губ запоздалой.»
Напевали тихонько напев, сон и ветр:

«В белой иве нашёл прошлой ночью я кров –
Дом, колеблемый ветром до самой вершины.»
«Я в пещере искал старых сказочных снов,
Тех, где шепчутся феи, спят принцы и манят ундины.»            
«Я нырнул нынче в море, звенели призывно глубины,
Как задетая ветром полночным струна.
Кто-то дунул - взревели рога-исполины –
Луг и море – жилища напева, и ветра, и сна!»

Расставание:

Снова ночь, от росы намокают плетни вдоль аллеи -
Эй, баллада, иди по лугам, где сияет луна –
Слушай шелест деревьев, дыханье глубин, шёпот феи -
Отыщи себе песню из ветра, напева и сна!

ПУТЕШЕСТВИЕ

Венчает остров яркий свет
над звёздно-синею водой.
Мир – этот круг, движенья нет,
лишь берег жадно пьёт прибой.

Не проникают взгляд и мысль
в сплетение листвы и птиц,
в нём бред и потаённый смысл
покоя призрачных границ.

Я за: горел! Я о: палён!
Я – эта плоскость, близь и даль!
Мой глаз – нить горизонта, он
не знает слова «вертикаль».

Распад систем координат
все измеренья исказил,
бьёт в древней памяти набат
под кожей кровь-Мафусаил.

QUI SAIT

Скорбь в людях тлеет всё же,
пока Бог, если он есть,
шлёт сквозь умы волны дрожи –
ливни, которых не счесть,
в Хобокен из Геллеспонта
через преграды все,
снова движенье фронта
зачем, qui sait?

Spurii: сева бремя,
когда-то – мужчин удел,
жёны хранили семя,
не жалея тел;
голуби, остров, галеры,
мачт и канатов вязь –
вот и начало веры
в бизнес, транспорт и связь.

Скорбь в людях тлеет всё же –
рефлексов, мышц иерарх
ковбой и кентавры тоже,
Нурми как Жанна д’Арк;
стадиона сакральность
с модным запахом spray,
селекции пасторальность,
зачем, qui sait?

Скорбь в людях тлеет, упряма –
шик всех народов и стран
в новых стенах храма
двигатель – океан;
море оскудевает,
энергии Авалон,
море, что всех одевает –
миф Ltd Poseidon .

Кто через тысячелетья
нить времени оборвёт
флагеллантской плетью:
сплочённый разбоем сброд
орангутангов с клыками
или король Henry Clay –
кто станет им или нами,
кто же – qui sait?

ПУБЛИЧНАЯ БИБЛИОТЕКА

Публичная библиотека,
душный, болотный край,
фраз бордель, аптека
грёз, угарный рай:
там, где в катакомбы
слов накал проник,
там, где гекатомбы –
один белый бык,

время стынет в коме,
прерывая счёт,
где в словесном ломе
слог один влечёт,
что средь наслажденья
пробудить готов
в хаосе паденья
смысла львиный рёв –:

где в столетней гари
многогласно кровь,
оживя в Ааре,
небо красит вновь:
жертва, меч, раненье,
ад и дом родной
слова, в час творенья
заряженного мечтой.

БАНАНЫ

Бананы, yes, бананы:
вкус тропиков во рту,
льды Арктики, туманы,
Саргассов гладь в цвету,
грязь, суки, вой шакала,
распутство на лице
синь трупная финала
и каторга в конце.

Прорехи божьих планов,
дефекты бытия,
Махмедов, Иоаннов
выщёлкивания,
ветхозаветных сексбардов
спариванья комизм,
манна миллиардов –
всенильский гедонизм.

Ночь сводит вместе орды,
сглотнув зачатья акт,
созвездья? где вы? стёрты!
реальный, плотский факт!
созвездья? где? в молчаньи
изменчивых высот –
потребностей, желаний
шальной круговорот.

Бесцельных экзистенций
чума миллионы жнёт,
собрание прочих инфекций
тотчас остатки слизнёт,
под душ! напор сильнее!
в навозе и хламе возник,
так хорони скорее
всё это – мира лик!

Отблеск огня и лопаты –
вот он, букет пития,
коршуны, крысы – заплаты,
лилии бытия,
реки, моря возникают,
и исчезают вмиг,
фаллосы слепо чихают
в мира безумный лик.

Незавершённость движений
под угасающий взгляд,
взлётов и волн продолжений –
куда – назад
в меркнущий зов, в цикуту,
тáя, уходит прочь
бывшее чем-то кому-то
в урну с прахом – ночь.

ВОСТОЧНАЯ АФРИКА

Восточная Африка, Того,
амок пляшет в мозгу:
яблоня-недотрога
на дальнем чужом берегу;
прихожая – аэродромом,
морей чернильная масть,
отец управлял паромом:
к истории пылкая страсть.

Женщины с кожей лиловой
в дни менструаций идут
к хижине тростниковой,
туземной процессии жгут –
запад, восток в сплетении,
предан Париж огню,
копий и луков гении,
таинственные Inconnu.

Запах ягод спелых,
кактус звездой расцвёл,
в порфировых Кордильерах,
где кондор – сверхорёл,
где пальмы растут не в кадке,
спрашивая с высоты:
как там ваш сад, в порядке?
не вянут ли ваши цветы?

Мхи манят, кроваво алея
в липком лианном рагу,
безвыборная лотерея –
ах, Африка в мозгу,
нет мысли для утешенья
мыслителям, что уймут
за счёт перенасыщенья
свой географический зуд.

КАРТИНЫ

Вглядись в картины старых галерей:
рты серые, глубокие морщины,
согбенных старцев плеши и седины,
бредущих мертвецами средь вещей,

щетина, струпья, бороды клочок,
отёки от сивушных возлияний,
задаром выпивка – предел желаний,
чужой окурок, спрятанный в платок;

вот вечер жизни в позолоте рам,
великолепье язв, лохмотьев грязных,
притонов средоточье безобразных
в ломбарде дня, в ночи помойных ям;

вглядись в картины старых галерей,
на старцами уплаченную цену
за жизнь взгляни, сквозь призрачную стену
мазков искусных лик Его узрей.

ПЕВЕЦ

Дерби и гонорея,
блеск золотого тельца,
азимут, шум Бродвея
смешались в крови певца,
вечное словотворенье
из забытья пустоты
на острие расщепленья
между я и ты.

Лиры нервозной и стресса
гиперемийный канкан,
в глазах кровавой завесой
кофеина дурман,
и не постичь измеренья
тому, кто сжёг мосты
вечного забвенья
между я и ты.

То, что певец дуализмом
прежде познавал,
всё рационализмом
нынче он взорвал,
вечно средь звёзд и терний
стих выплетает мечтой
сквозь тяжесть своих материй
медленно, странно в ничто.

ПОТЕРЯННОЕ «Я»

Потерянное Я – клок стратосферы,
о, агнец жертвенный гамма-лучей,
частицы – бесконечности химеры,
во мгле Nôtre-Dame мерцание свечей.

Дни без ночей бегут, слагаясь в годы,
влача бесснежный и бесплодный век,
скрыв бесконечное – конфуз природы,
весь мир – побег.

Где твой конец, начало, где границы,
где твой приход, расход – виденья лишь,
игра чудовищ: вечностей темницы,
вновь к их решёткам ты бежишь.

Чудовищ взгляд: как потроха господни
созвездья, джунглей смерть – творенья часть,
история, народов битвы – сходни
в чудовищную пасть.

Мир мыслью расчленён. Пространство, время,
что человечество бросают в дрожь –
лишь бесконечных функций бремя,
все мифы – ложь.

Откуда и куда – ни ночь, ни утро,
ни эвоэ, ни реквием,
ты видишь, осыпается слов пудра –
но перед кем?

Когда-то все, достигнув середины,
наполнив богом мысли и слова,
и пастыри, и овцы – все едины,
из чаши крови пригубив едва,

боль раны ощутив и единенья,
хлеб преломили, как одна семья
о, дальний час любви и откровенья,
объемлющий потерянное Я.