На главную страницу

ЕЛЕНА КОСТЮКОВИЧ

р. 1958, Киев

Михаил Гаспаров в 1990 году назвал Елену Костюкович лучшим современным переводчиком (прозы, но для искусства это не самое важное). Факты, которые сообщает о переводчице Википедия, говорят сами за себя: «Лауреат премий: „За лучший перевод года“ (1988, от журнала „Иностранная литература“), „ЗоИЛ“ (1999, независимая премия от жюри критиков), Премия Гринцане Кавур (2004), премии „Гостеприимство“ (2006 Государственная Федерация Рестораторов и Отельеров России), литературной премии „Банкарелла“ (Bancarella cuina, 2007, Италия), премии Кьявари (Chiavari, 2007, Италия) и Государственной премии Италии за сближение культур (2007, вручается Президентом Республики). Директор русских программ издательства Бомпиани (с 1988) и Фрассинелли (с 1996), организатор культурных связей Италии и России. С детства в литературной среде, внучка художника и писателя Леонида Волынского. Елена Костюкович — преподаватель нескольких итальянских университетов: в Тренто (1988—1995), в Триесте (1991—1993) и в Милане, (с 2002 года): она читает курсы по русской культуре и по теории и практике художественного перевода».
Более всего известен прозаический перевод Костюкович, она перевела на русский язык одну из величайших книг XX века — роман Умберто Эко «Имя розы», изданный в СССР (и позже) едва ли не миллионным тиражом. В 1988 г. в переводе Костюкович впервые вышел также полностью роман Эко «Маятник Фуко», позднее его же «Остров Накануне», «Баудолино», «Таинственное пламя царицы Лоанны» . В последние годы больше живет в Италии, чем в Москве, довольно успешно, хотя нечасто, переводит итальянских поэтов.



ДЖУЗЕППЕ ДЖУСТИ

(1809—1850)

ЗДРАВИЦЫ


РЕЧЬ АББАТА

Я обещал вам здравицу, но все же
Надумал-таки проповедь прочесть.
Оно разумнее: никто не сможет,
Мою тем самым опорочив честь,
Сказать, что я гуляю, как бездельник,
И в мясоед и в постный понедельник.

Не стану тут «Воспомни» повторять
И эту скуку —" Miserere ", «Страсти»,
А просто попытаюсь доказать,
Что, если ты умен хотя отчасти,
Сумеешь и развлечься и кутнуть.
Не обижая Господа ничуть.

Свой замысел я с радостью открою.
Все дело, понимаете ли, в том,
Что самые великие герои
Прославились за трапезным столом.
Причем обыкновенное печенье
Могло обресть всемирное значенье.

Вы думаете — отчего Гомер
Который век из моды не выходит?
По той ли уж причине, например.
Что мастерством особым нас уводит
В таинственный, великолепный край,
В страну чудес, в далекий, дивный рай?

Ни боже мой! Дурацкие идеи!
Я вам скажу, в чем истинный секрет
Как «Илиады», так и «Одиссеи»:
В них что ни стих — то ужин, то обед.
Улисс и прочие лихие парни,
Дай волю им — не вышли бы с поварни.

Сократ, владетель мыслей, наш кумир.
Слыл человеком тихим, умудренным…
А вы попробуйте, прочтите «Пир»:
Увидите, что Ксенофонт с Платоном
Свидетельствуют, оба, об одном:
Сократ науку разбавлял вином.

Да ладно, бог уж с ней, с эпохой тою.
Языческая вера столь проста!
Займемся лучше троицей святою,
Веками обрезанья и креста.
Так вот: и в пору Ветхого завета
Была в почете сочная котлета.

Что делать! Человек есть человек,
Ему все человеческое близко.
и в самый древний, в заповедный век
Его манили котелок и миска.
Перенесем же кафедру к печи
И вспомним все библейские харчи.

Григорий, папа наш, любя священство
И севши на апостольский престол.
Заботой не оставил духовенство.
Определив ему сытнейший стол.
Какое причту причтено снабженье —
Глядите на любом богослуженье.

В Писании жуют, куда ни ткни.
Старик Адам на яблочко польстился,
Хоть было твердо сказано: нитни!
И крупного имения лишился.
Простое яблочко! И вот те на!
А что уступим мы за каплуна?

Не говорю о Лоте уж и Ное —
Отцы пивали, сколько им ни дай!
Нет, лучше вспомню тех, кого по зною
Вел Моисей в обетованный край.
Как плакали они, ломая руки,
О чесноке египетском и луке!

Иаков купно с мамочкой своей
Провел папашу на тарелке супа
И поступил как истинной еврей,
Продавши горсть бобов совсем не глупо,
Причем родному брату. Но сейчас
Евреи просят больше во сто раз.

Всех поминать — со счету можно сбиться.
К примеру, очень мил Ионафан.
Отец евреям приказал поститься,
А он наелся меду, как болван.
Чтоб усмирить рассерженный желудок,
Мы все готовы потерять рассудок.

А ныне от ветхозаветных строк
Приникнем к строкам Нового Писанья
И обнаружим, что святой урок —
Все заповеди, притчи, предписанья.
За исключеньем почитай двух-трех,—
До Тайной Вечери Христос берег.

Все, что в тарелке, в котелке, в стакане,
Все Сыном Божиим освящено.
К примеру, как-то раз на свадьбе в Кане,
Когда некстати кончилось вино.
Он, рассудив, что это не годится,
Поспешно перегнал в вино водицу.

Да, усумниться многие могли б,
И все ж никто не сомневался сроду,
Что он, имея пять хлебов и рыб.
Кормил пять тысяч человек народу.
А между тем. Писание молчит,
Что каждая рыбешка — это кит.

Вам мало? Что ж. В преддверии страданий,
Для крестной муки набираясь сил.
Откушавши с подливой бок бараний,
Он таинство причастья возгласил:
Что ныне-де пред человечьим родом
Он явится вином и бутербродом.

В конце концов, наверно, неспроста
В свой смертный час не что-нибудь иное,
А «Пить хочу!»— кричал Христос с креста.
Затем, в Эммаусе,— какой ценою
Добились, чтоб воскрес он и пришел?
Да взяли — и накрыли пышный стол!

Так, так. Теперь займемся алтарями,
Пред коими вершились в давний век
Моленья иудейскими царями.
Что было там? Скрижали. Иль ковчег.
А что у христиан на этом месте?
Баранина. Точнее — агнец в тесте.

Затем уж без примеров и цитат,
И далее Писанье не читая,
Потешу пьяниц: пусть их поглядят.
Как матерь наша церковь пресвятая
Безмерно уважает виноград,
Что и зовется: Божий Вертоград.

Так все же — каково должно — быть credo
У тех, кто верит в папочку, в сынка
И в то, что между ними? «В час обеда
Молюсь посредством каждого куска!»
А если вам выходит это ересь.
Что ж, буду жить, в той ереси уверясь.

— Пускай завистник из угла глядит —
Вы и ему закуску предложите.
Не зря воззвал в своих псалмах Давид,
Что-де «С весельем Господу служите!»
И всякий все до крошки убирай,
А нищий брюхом — да не внидет в рай!



ЗДРАВИЦА ГАЛИЛЕЙСКАЯ

Испепеляй же, о сиятельный халдей.
Достатки пращуров на сковородке братней:
Ведь с пьяных глаз тебе лакей приятней.
Чем Галилей.

Брани же книги, ноты, статуи, картины
И Вепря, и того, кто Вепря* произвел,
И объявляй, что ты бы предпочел
Кусок свинины.

На то столовая, чтобы прикрыть твой грех:
Пускай ты глуп, пускай слова твои негодны —
Болтай уж! Если челюсти свободны
В тот миг у всех!

Ведь каждый, кто в тот миг жует и запивает
И только знай спешит все кости обсосать —
Твои-то косточки перемывать
Не успевает!

Скажи-ка: из людей разумных кто бы мог,
Из тех, кто вырос на домашней, скромной пище.
Швырять на ужины такие тыщи?
Избави бог!

Такому лучший пир — поесть с друзьями вместе.
Застолье превращать, поверь, не станет он
В пристанище интриги и в притон
Бесчестной лести

O нет, не станет он, стих из Писанья взяв,
Над ним глумиться, как священник тот бедовый —
Что первородство на супец бобовый
Сменял Исав!

Не плюнет в бороду святым Луке и Марку,
Как тот священник, чей кумир — святой Секунд
И чья вся проповедь за пять секунд
Идет насмарку!

Не станет, как лихой судейский тот крючок,
Кидаться коршуном на труп родной державы,
Спеша урвать себе кусок кровавый —
И наутек!

Не станет и болтать, как нувеллист-паскуда,
Который всех продаст, чтоб угодить гостям.
Бессовестный Зоил своим врагам,
Друзьям — Иуда!

О друг! Улыбкою твой лик пускай цветет,
И взор пусть будем прям, и льется речь свободно;
Души не перевесит сколь угодно
Тугой живот.

С годами становись и краше и бодрее,
Питайся от простых домашних пирогов,
Тогда во гроб сойдешь и без долгов,
И без ливреи.

* Имеется в виду бронзовый кабан на флорентийском Новом рынке.



АПОЛОГИЯ ЛОТЕРЕИ

Священнослужитель,
Седой иерей,
Дон Лука — гонитель
Любых лотерей.
Он с пеной у рта
Твердит в исступленьи,
Что для населенья
Полезней лапта.

Дон Лука — на диво
Почтенный старик,
Но слишком ретиво
Кидается в крик.
Видать, обуян
Нелепою страстью
Способствовать счастью
Своих прихожан.

В наш век очень модно
Прожекты плодить
И все кто угодно
Спешат предложить
Десятки идей
Святых, безусловных,
К ущербу церковных
И светских властей.

Что игры — затея
Зловредная… Вздор!
Ведь вот лотерея —
Другой коленкор:
Она — не обман.
Народ развлекает,
И ум развивает,
И полнит карман,

И пестует нравы,
Рубя не сплеча —
Под видом забавы
Приличьям уча.
Да был бы в ней вред —
Начальство, конечно.
Вменило б навечно
Полнейший запрет!

Оставьте, тупицы,
В покое игру.
Пусть распространится
В клиру и в миру.
Крича с площадей.
Что выдача — втрое,
Ты станешь героем
Отчизны своей.

В Элладе и в Риме
За всякий порок
Царями лихими
Взимался налог.
И так без морок
Текли им доходы.
Вот были методы
А нам невдомек…

Налоги придумав.
Суровый Ликург
Взрезал толстосумов,
Как тонкий хирург.
За ним поспевал
И Нума Помпилий —
Со знатных фамилий
Три шкуры сдирал.

Да, предки умели!
А нам-то как быть?
Как в этом же деле
Себя проявить?
Вот мой вам ответ:
Считать лотерею
Впредь за панацею
От множества бед.

Не лезьте из кожи.
Старик Галилей.
тут вас превозможет
Любой дуралей.
Сколь бы ни играл—
С него не убудет,
Его не засудит
Святой трибунал.

Таблица в газетке,
Тиражный билет
Заменят нам Ветхий
И Новый завет.
Мы черту назло
Все молимся Богу,
Чтоб нам хоть немного
В игре повезло.

Мерзавки прислуги
Полов не метут,
За эти заслуги
Награды не ждут.
Расставшись — вот срам!-
С последней рубашкой,
Питаются кашкой
С мечтой пополам.

Вся жизнь — лотерея.
Завидим ли гроб,
Несемся скорее
Расспрашивать в лоб:
Какого числа
Покойный родился?
Крестился? Женился?
Оставил дела?

И также нередко,
Взирая на казнь,
Красотка соседка.
Отбросив боязнь,
Прошепчет: «Ах, ах!
Мне, право, неловко,
Но эта веревка
О скольких локтях?»

Ликуй же и здравствуй.
Святейший пастух.
C огромною паствой
Поладивший вдруг!
С грехом пополам
Решил ты задачку —
Отличную жвачку
Подсунул ослам!

Народ встрепенулся.
Кто с кушем, тот рад,
А если продулся —
То сам виноват.
Не знаете, что ль,
Как часто бывает?
Бывает — сгребает
Всю кассу король.

Я в эту затею
Не верил досель.
Но вдруг обеднею
И сяду на мель…
Вскочивши чуть свет.
Помчусь в лотерею
И, может, успею
Купить свой билет.

БАРТОЛО КАТТАФИ

(1922—1979)

В НЕКОТОРОМ РАДИУСЕ

Крутиться земля начинает
когда сапогом получает
как следует по мордасам
тогда муравейник шалеет
раскалываются плитки
шальные летят осколки
кругами от сапога
потом утихает всё это
не может же вечно длиться
и в некотором радиусе
сапогу и осколку пора становиться
пейзажа частицей.

РОККО СКОТЕЛАРО

(1923—1953)

МОЙ ОТЕЦ

Отец клиенту мерил ногу правую,
по мерке той тачала обувку справную
и продавал товар на пыльных ярмарках.

Как бутерброд, он разрезал подметку
своим наточенным сапожным ножиком,
и выпустил кишки какому-то подонку
однажды в темноте под мелким дождиком.
Но всем нам лучше эту ночь забыть,
с отцом напрасно было говорить,
он ничего не рассказал бы.

Мой брат всю жизнь торчал в хлеву. Он был убогий.
А мне отец велел писать
бумагу, чтоб не брали с нас налоги.
Мы знали: нож наточен у отца
на сборщика налогов.
И сборщик знал, и он отца не трогал.
Но мой отец не мог угомониться.
Он подучил приятеля, и тот
послушался, дурак,
и снес в контору свой верстак
с записочкой: «Кретины,
сами гните спины».
Приятеля за это посадили.

Но и отца как будто подменили.
С тех пор он замолчал,
к обедне стал ходить по воскресеньям,
епископского ждал благословенья,
«Аминь» на «Аллилуйя» отвечал.
В широкий плащ закутавшись устало,
на площади сидел, в тени портала,
там, где друзья по вечерам болтали,
и зубоскалили, и хохотали.

Он умер, как всегда хотел — внезапно,
ни с чем не примирившись в этом мире.
Когда сердечный приступ начался,
он руку матери нашарил, крепко стиснул.
И мать отпрянула и поняла,
на губы глянув искривленные,
на них прочла
проклятья непроизнесенные.

А сборщик податей сказал: «Вот был храбрец!»
И все оплакали его конец.

РОБЕРТО РОВЕРСИ

(1923—2012)

РИМСКИЙ ДУХ ВЗЫСКУЕТ

Наша карта не бита. Жизнь еще не разбита.
Сохранилось дыхание, прорывается смех.
Что с того нам, что совесть пуста, как гнилой орех?
Кто сказал, будто жизнь в самом деле пропала?
Это римский взыскует дух. В суете карнавала
погибает Венеция — что нам в заботах тех?
Кровь и душа Италии, разве мы помним о том,
как все эти годы работали молотком,
гвозди в сердца распятых тщательно забивали?
На ваши любые упреки у нас заготовлен ответ:
а вы бы чем занимались в условиях тех лет?
Смотрите, мы живы остались — разве этого мало?
Мы своему палачу не подавали секиру,
не сдохли с тоски, не устали дивиться миру, —
ну разве зазря невинные жертвы кровь проливали?
Но земля изменилась. Когда я пишу эти строки,
с неба льются потоки
раскаленной отравы. Природа меняет свой цвет.
Хляби моря вспухают. Теперь уж спасения нет,
и возможности нет отсидеться в сторонке,
отползти от всемирной воронки
на винтовочный выстрел. Предчувствуя смерть, человек,
чтоб на медленном страхе не тлеть, к сумасшествию мчится.
Своевременно спятив, спасешься в наш век.
Ну, а может, поможет последнее мысли усилье?
Да, я вижу просвет.
Да, я знаю секрет, человечества вечный завет.
Речь идет о любви. Это очень смешно. Я согласен.
Это очень похоже на хитры ответ:
«За любезность спасибо. К вам в гости приду
только в день, когда римские стены падут».
Только знайте: удавка готова, и сдохнем все разом,
если нас не спасут терпенье и разум.

ФРАНЧЕСКО КЬЕЗА

(1871—1973)

* * *

Три ночи ты исходишь злобным ревом,
поток дождя… Вчерашний грозный рык
похож сегодня на предсмертный крик,
а завтра — сгинешь в зареве багровом.

Но всё таким же, ко всему готовым,
настойчивым, неспешным, как привык,
пребудешь ты, медлительный родник, -
глубоким, узким, древним, вечно новым.

Восходит солнце, гром умолк, лесам
дарован сон. Где ливень скоротечный
рычал, кипел и бесновался — там

сухие отмели. Но бег беспечный
ты не ускоришь: ведь твоим речам
внимает тишина, о голос вечный.

* * *

Мох — благодать на вылинявших, бурых
громадах скал… Не смялся, не пожух,
взрываясь из глубин, нежнейший пух
на крупах гор, на задубелых шкурах.

Ласкаешь спины валунов понурых,
и, может быть, твой сладострастный нюх
учуял темных вод привольный дух,
их ток, сокрытый в подземельях хмурых…

Мох верный, ты, как мягкий, теплый мех,
укутал гору, стал покорной тенью
любых ее капризов и утех…

Подобен молчаливому прощенью
былых грехов в тот час, когда на всех,
живых и мертвых, низойдет забвенье…