ПОВЕРХ ЧУЖОГО СТИХА*

Элли, Рождество 1931 г.

Счастлив, кто совершил путешествие Одиссея.
Счастлив, если при начале пути чувствовал крепкую снасть любви
          в теле своем, как кровью гудящие вены.

Любви с несокрушимым ритмом, непобедимой как музыка, вечной,
          ибо она родилась, когда мы родились, и как мы умрем, – и она, если она умирает,
а того не знаем ни мы, ни другой кто не знает.

Бога прошу, чтобы дал мне сказать об этой любви, в минуту великого счастья:
иногда я сижу, воротясь из скитаний, с чужбины, и слушаю ее дальний гул,–
          словно вздох моря, слитый с ревом глухого ненастья.

И встает предо мной, опять и опять, призрак Одиссея,– его глаза покраснели
          от того, что вперялись в соленую воду,
и от созревшей страсти снова увидеть дым, исходящий из тепла его дома, и его собаку,
          что состарилась, поджидая у входа.

Он стоит, большой, шепча сквозь побелевшую бороду слова нашей речи,
          как три тысячи лет назад она звучала.
Протягивает ладонь – кожа выдублена ветром, и снегом, и зноем, загрубела
          от снастей и штурвала.

Как будто хочет прогнать жуткого Циклопа, глядящего одним глазом, и Сирен
          (услышишь – себя забудешь), и Харибду, и Скиллу, –
столько непонятных чудовищ, что стоят между ним и нами, не давая подумать, что и он
          был человек, и он сражался в этом мире, душою и телом.

Это великий Одиссей: тот, кто велел сделать деревянного коня, и добыли ахеяне Трою.
Я представляю, что он пришел растолковать мне, как построить деревянного коня,
          чтоб и я добыл свою Трою.

Потому что он говорит спокойно и смиренно, без вызова, словно он как отец меня знает
или как старые рыбаки, что, облокотясь на свои сети, в час, когда ветер крепчает

говорили мне, когда я был ребенком, песню Эротокритоса, и их глаза увлажнялись;
тогда я боялся во сне, слыша, как Ареты** злая судьба по мраморным ступеням
          спускалась.

Он говорит мне, какая боль – чувствовать, что паруса твоего корабля надувает память,
          а сердце делается рулем, –
А ты один, один – темный среди ночи и неуправляемый, как солома, что ветер несет
          над гумном.

Какая горечь – видеть, как твои товарищи тонут среди стихий, исчезают
          один за другим,
и как странно ты напрягаешь силы, говоря с мертвыми, когда уже не довольно
          обращаться к оставшимся у тебя живым.

Он говорит...я еще вижу его руки, умеющие испытать, ладно ли вытесана морская дева,
          хорош ли корабль от носа до кормы,-
и они дарят мне безмятежное лазурное море в самой сердцевине зимы.

*По признанию самого Сефериса, источником ему послужил стих Дю Белле «Heureux qui, comme Ulysse, a fait un beau voyage» (Les Regrets, 1558) – «Блажен, кто странствовал, подобно Одиссею» (перевод В.Левика).

**Арета (Аретуса) – героиня «Эротокритоса».

VILLA NATACHA

I

Я хотел бы сказать кое-что – ясное и непостижимое
Точно птичьи трели в военное время.

Здесь, в уголке, где я примостился
Выкурить свою первую сигарету на свободе
Неуклюжий среди этого счастья, трепещущий
Вдруг я сломаю цветок, вспугну птицу
И Богу станет неловко из-за меня

И, однако же, все мне послушно
И стройный тростник и согбенная колокольня
И сада целокупная твердь
Отраженная в моем уме
Одно за другим имена звучащие
Странно на чужом языке: Phlox, Aster, Cytise
Eglantine, Pervanche, Colchique
Alise, Fresia, Pivoine, Myoporone
Muguet, Bleuet
Saxifrage
Iris, Clochette, Myosotis
Primevere, Aubepine, Tubereuse
Paquerette, Ancolie*, и все фигуры
Ясно выписанные среди плодов: круг, прямоугольник
Треугольник и ромб
Как их видят птицы, – пусть мир будет простым
Рисунок Пикассо:
Женщина, малыш и кентавр.
Я говорю: и это придет. И иное прейдет.
Миру нужно не многое. Что-то одно,
Малейшее. Как поворот руля за миг до столкновения
Но
Точно
В
Противоположную сторону.
Довольно мы поклонялись опасности: теперь ее черед воздать нам за это.
Я мечтаю о революции в области зла и войн, – вроде той, что в области
светотени и цвета совершил Матисс.


II

Впрочем там где двое друзей
Беседуют или хранят молчание – тогда тем паче –
Третьему ничему нет места.
И, похоже, точно друзья, –
И моря друг другу весть подают издалека
Легкого ветра довольно, чуть-чуть разотри
Между пальцами кожицу темной лозы, и вот:
Волна? Это она?
Это ли обращается к тебе на «ты» и говорит
«Не забывай меня» «Не забывай меня»? Это Анактория?
Или, может быть, нет? Может, это просто вода, журчащая
День и ночь у часовни Святой Параскевы?
Не забывай что? Кто? Ничего мы не знаем.
Как накануне вечером, когда что-то у тебя разбилось
Старая дружба фарфоровое воспоминание
Снова как неправедно умел ты судить
Ты видишь теперь когда рассвело
И горько во рту у тебя прежде глотка кофе
Бесцельно размахивая руками, – кто знает, – быть может,
В какой-то другой жизни ты вызываешь эхо и по этой причине
(Или, может быть, и от мысли
Некогда столь могучей, что она выдается вперед)
Напротив тебя, вдруг, сверху донизу зеркало дает трещину.
Я говорю: в одно мгновенье, единственное, какого
Сам не знаешь хватает ли
Письмена дают трещину
И кто дает, берет. Потому что если нет тогда
И смерть должна умереть и гибель
Должна погибнуть, и крошечная
Роза которую некогда
Ты держал на ладони, галька и та
Где-то, тысячелетья назад, должна сложиться в новый узор.
Мудростью и мужеством. Пикассо и Лоуренс. Ступим поверх Психологии,
Политики, Социологии, – загорелые и в белоснежных рубашках.

III

Человече, против воли своей
Ты зол – шаг один, и судьба твоя будет иной.
Если б с одним, хоть с одним цветком подле тебя ты умел
Обойтись
Правильно, все бы было твоим. Ибо по немногому, бывает –
И по единственному – так любовь –
Мы узнаем остальное. Только толпа, вот она:
Стоит на краю вещей
Всего хочет и все берет и ничего у ней не остается.
И однако наступил полдень
Ясный как в Митиленах или на картине Феофила
Вплоть до Эз, до мыса Эстель
Заливы где ветер смиряет объятья
Прозрачность такая
Что и до гор дотронуться можно и человека по-прежнему видно
Прошедшего сутки назад
Безучастно теперь уж он верно дошел.
Я говорю, да, верно уже дошли
Война до предела и Тиран до своего паденья
И страх любви перед обнаженной женщиной.
Они дошли, они дошли, и только мы не видим
Только бредем наощупь и то и дело налетаем на призраки.

Ангел ты кто где-то рядом паришь
Многострадальный и невидимый, дай мне руку
Позолоченные у людей ловушки
И мне нужно обойти их стороною.
Потому что и Незримый, я чувствую, здесь
Единственный, кого называю Владыкой, когда
Мирный дом
Бросив якорь среди заката
Светится неведомым светом
И там где мы направлялись в другую сторону
Некая мысль внезапно берет нас штурмом.

1969

*Флокс, Астра, Ракитник
Шиповник, Барвинок, Безвременник
Рябина, Фрезия, Пион, Волчий корень
Ландыш, Василек
Камнеломка
Ирис, Колокольчик, Незабудка
Первоцвет, Боярышник, Тубероза
Маргаритка, Водосбор (фр.).

ВЕРБНОЕ ВОСКРЕСЕНЬЕ

Было, должно быть, Вербное Воскресенье на небесах
потому что и птицы спускались с зеленою веточкой в клюве
и в моем сне

Девушка стояла безмолвно
забыв застегнуть кофточку

Стеклянный блеск
и среди него сколько хватало взгляда кафель кухни
тюлевые занавески на ветру фигура
вдвое выше чем дом пальцы на
невидимой дверной ручке

Бам вспышка ветер
Бам вспышка ветер
безостановочно
Как потом
когда кто-то покропил святой водой и новое выглядит как старое

И мальчишки возвращались со скалистого островка с осьминогами
а хозяйки с маслодавильни
и на рассвете крик осла над огородами
сколько лет
сколько веков

«Спокон веку, спокон веку» говорила мама
и ее рука изуродованная артритом замирала как лист бегонии

Конец
И воспоминания тоже идут позади вещей чтобы их настигнуть
Там где старое выглядит опять как новое

Баснословным пребудет для потомков день когда никто не сказал что
Сердится Но раскрывшись на сажень сияли в листве блестящие
Лимоны солнышки в выси небесной.

МАСЛЕНИЦА*

Не здесь, не в этом мире гуляли эту масленицу
ослик кружил по пустынным улицам
где не было ни души
мертвые дети то и дело подымались на небо
спускались на минутку забрать забытых бумажных
                                        змеев
падал снег стеклянное конфетти
кровавил сердце
женщина встав на колени
закатывала глаза точно мертвая
только отряды солдат проходили раз-два
раз-два стуча ледяными зубами

Вечером вышла луна
масленичная
полная злобы
связали ее и бросили в море
зарезав

Не здесь, не в этом мире гуляли эту масленицу

ПУТЕШЕСТВИЕ

                                        Таносу Константинидису

Стойте! – крикнул фотограф
но корабль уже отчалил
большой белый корабль с больными птицами на борту
и птицевод на террасе смотрел в бинокль
как они уплывают с большими облаками которые уплывают тоже

Если мы войдем в соседнюю гостиницу нас увидят
станут говорить: Они вошли в гостиницу «Надежда»

«Собрались путешествовать?» – спросил полковник
«Нет, – ответил я, – Я врач
и осматривал больных птиц что уплыли
да вот, одна от меня улизнула!»

Вот она, в магазине напротив

«Это последнее, что я покупаю
на греческие драхмы,» – сказала больная птица
А потом расправила крылья и взмыла в небо

СТАНЦИЯ

                                        памяти Гийома Аполлинера

Мне снится, что дождь идет и идет
мой сон заполняется растолокой
я в каком-то мрачном месте
и жду поезда
начальник станции собирает ромашки
выросшие между шпал
потому что поезд
на эту станцию давным-давно не приходит
и вдруг промелькнули годы
я сижу за стеклом
волосы отросли и борода
как будто я давно и сильно болен
и когда я опять засыпаю
тихо-тихо входит она
в руке ее нож
осторожно ко мне подходит
втыкает его мне в правый глаз

ЗЕЛЕНЫЙ ПОЛДЕНЬ

Тем зеленым полуднем
Харон* нацелился на мой двор
через мертвое окошко
бархатным своим глазом
я смотрел как он рыщет
обернулся и прикинулся продавцом калачей
обернулся и прикинулся зеленщиком
и дети ни о чем не догадались
играли палили из пистолетов визжали
он опять обернулся подошел поближе
потом отошел ушел прочь
потом вернулся
наконец рассвирепел
завыл
накрасил глаза и когти
груди его надулись
заговорил голосом тонким
сделался как женщина

и тогда-то окончательно убрался
шипя

– Сегодня мне не повезло
завтра приду снова

*Харон – в античной мифологии – перевозчик душ умерших в Аид, в новогреческом фольклоре стал олицетворением смери, заместив древнего бога смерти Танатоса. – Примеч. перев.

СУДАРЬ

– Сударь, полдень уже, а Вы еще в постели
– Сударь, Вы не тронули свой завтрак
– Сударь, Вы выпили слишком много кофе
– Сударь, там солнце гроза ливень и буря
– Сударь, красная птица распласталась на Вашем окне
– Сударь, у Вас на груди черная бабочка
– Сударь, куда Вы так мчитесь на велосипеде!
– Сударь, у Вас озноб
– Сударь, Вы весь горите

– Сударь, Вы умерли?

ПРИШЕСТВИЕ

                                        Христосу Бравосу
                                        стихотворение
                                        сидишь и бодрствуешь над ним
                                        как над покойником

В половине первого
ночи
одновременно и сразу
появился в большом зеркале
                              и в моем окне
Дилан Томас с горящей красной свечой во рту

мертвый разумеется
и святой
и безумный
как я уже говорил*

– Пойдем со мной, – говорит мне, – братишка
ты тут протух совсем
пойдем к моим северным ущельям
тут ты живешь в гнилом месте где над тобой смеются
а там с безумными даже попы здороваются
и утка уже не несется ледышками
а высиживает красное яйцо

Вот то немногое, что сказал мне великий поэт
уже не из зеркала и не из моего окна
но из высоких трав своей смерти
выше поясницы – над травой, на свету
ниже поясницы – во мраке
ниже света.

15 августа 1981 г.
Успение Пресвятой Богородицы**

*Имеется в виду стихотворение «Дилану Томасу» из сборника «Утварь». – Примеч. перев.

**Греки отмечают Успение по новому стилю. – Примеч. перев.

ЗВЕРЮГА

Не уходи зверюга
зверюга с железными зубами
я тебе построю дом деревянный
дам тебе глиняную миску
дам тебе древко от пики
дам еще другую кровь на забаву

Отведу тебя в гавани другие
там увидишь - якоря едят пароходы
и ломаются надвое мачты
и флаги внезапно чернеют

Я найду тебе девушку все ту же
будет связанной она дрожать в потемках
я найду тебе опять балкон повисший
и пса-небо
стерегшего дождь в колодце

Я найду тебе солдат все тех же самых
того о ком вестей три года нету
у него дыра над самым глазом
и того кто стучал по ночам во все двери
отрубленною рукою

Я найду тебе яблоко гнилое снова

Не уходи зверюга
зверюга с железными зубами.

ИЗ ЛАКЕБЫ В СИТИ*

(Прибыльный убыток)

Пришел опять. И вовремя.
И жду тебя. Хоть знаю точно,
что не придешь. Но вот что я скажу –
пускай я снова в проигрыше. В этом
и для меня есть кой-какая прибыль.

Сегодняшний вот этот день.
Отличный от других. С рассвета
его я ждал и думал о тебе.
Дорога, что была другой сегодня.
Стук сердца, изменившего внезапно
привычный и поднадоевший ритм.

Все чудеса, что приключились нынче.
Нынче, когда я думал, что тебя увижу.

Лакеба (Сидней), 1978

*Лакеба – пригород Сиднея, Сити – центральная часть города. Поезд из Лакебы в Сити в 1978 г. шел около 45 мин. – Примеч. автора.

ОДИССЕЙ ПРИКОВАННЫЙ

Cколь безвинно страдаю…

Эсхил, Прометей Прикованный

В своих ошибках сам я виноват!

Монтеверди/Бузенелло. Возвращение Улисса.

Услышать песнь Сирен и все ж спастись.

                                                      А.Д.Хоуп

О, горе! Из-за глупой осторожности
тела, дарующие наслажденье,
на небосводе памяти неверной
созвездиями станут иль измыслит их
чудовищами своевольный разум.

О, мука! лишь один глоток вкусил я
из страха что питает скудный ум
все рассчитать и наперед измерить
и ни на шаг не отступить от правил
умея выйти из воды сухим.
Моя старинная премудрость
предусмотрела все – и даже то,
как оскопить ум спутников моих.

Теперь они бессмысленно глядят
глазами плоскими подобные скотине
они не слышат то, что слышу я
мои им безразличны приказанья
угроз они – не слыша – не боятся
и ухмыляются в ответ на слезы.
И униженьем нынешним нельзя
купить отмену прежнего решенья.

Я, связанный, терзаемый желаньем
в своих я узах бьюсь, окован крепко
как будто бы я слышу эту песнь
манящую корабль плывущий мимо
он дивного не совершит маневра
от предначертанной не отклонится цели.
Быть в безопасности я мнил – моя вина –
и лишь чуть-чуть поддаться чарам пенья
невольное сдержав сердцебиенье
о, безрассудная моя премудрость,
о, я глупец с моей отвагою фальшивой!

Привязанный как вол к высокой мачте
я жажды никогда не утолю
прикованный к старинному решенью
что навязало мне ошибочную цель –
на мертвую Итаку возвращенье.

Мельбурн, март 1992 г.

ВОЗВРАЩЕНИЕ СТРАННИКА

Михалису Ганасу

Я вошел в дом со двора
оттуда где держали мы скотину.
Далекие услышал голоса.
Вздохи и шепотки из Мира Мертвых.

Густой бурьян
мне доставал до пояса.
Кадки, бочонки и горшки –
недвижные и полные укора.

Ослепший дом, очаг холодный
и темный – где румянились в печи
и пышный каравай, и сухари на противне.

В горнице я огляделся.
Пыль запустения меня одела,
живьем во мне замуровала душу.

Друг ногтем вещи старые скребет
не видя, что на них –
налет белесый смерти.

Пусть все в молчанье здесь оцепенеет.
Пусть превратится в кости и стихи
и музыку. Развеянную ветром.

Едва промолвил я – змея скользнула зашипев*.
Я обернулся на нее взглянуть
и подошел к сараю.

Из тьмы сверкали мертвецов глаза.

Эфтагонья, Пасха 1993 г.

*В деревнях на Кипре держали в домах ручных змей, видя в них своего рода покровителей семьи. – Примеч. перев.

ОДНА НОЧЬ В ГРАНАДЕ

В сумерках вошли мы в Гранаду
застали ее в тот час
когда краски неверны воды темнеют
на пороге застали ее
женщину что готовится выйти
вечером, – полунагую, желанную, –
узкие мостовые сады на кровлях
под открытым небом благоухают цветы в горшках.

Пусть ты колдунья, Гранада, но ты полна
памяти, прошептал я, и вдруг явились
невесты в подвенечной фате и в белом; луна
на мгновенье взглянула в их лица
и потом они вновь исчезли, вернулись туда
где они живут в твоей памяти этой ночью.

Что мне внушает страх, не знаю, – не успею,
подумал я, – когда мне войти, когда выйти
здесь, в Гранаде, а между тем бреду
сгорбившись и поверну
у Дельвира Порта*, где
Сид проходил – и откуда Ты
бежал в крови. Теперь направо
секс-шоп, а слева «Постоялый двор
афинский»; что меня такой тоской
наполнило, – не знаю, – не успею
взять ничего с собой (как я предчувствовал), я не успею
увидеть ничего – и вдруг
я обернулся и увидел: ты
стояла на пороге, грозная в своей красоте
и вдруг взглянула на меня – и зов
влекущий был в воспламененном взоре.

Вовеки не входи в Гранаду в тайный час
когда садится солнце, все дрожит и тает,
меняя облик, и царит во всем
безумья ритм, и прошлое рисует
тайн арабески. Не входи вовек
в Гранаду в сумерках, не торопись
ведьмой становится женщина и во взгляде
ее роятся призраки. Теперь ты уйдешь а я
скажешь сверну в переулок и навсегда исчезну.

Но знай что ядом я успела капнуть
в твоей душе. Вовеки будешь помнить
что ничего ты не увидел, не прошел
Гранадой, а она не раздвигает
колени запросто, когда ты не вскормил
ее своими снами. Сто ступенек –
века спускаться будешь – мне пора,
ты говоришь (пора!) – но задолжаешь возвращенье
влечению, не забывай, – Гранаде этой,
что ждет, когда ты с ней разделишь боль
и с ней возляжешь средь ночей Альгамбры.

Гранада, 12 декабря 1998 – Никозия, январь 1999 г.

*Испанское название "Puerta de Elvira" («Ворота Эльвиры») : Эльвира – древний латинский город, располагавшийся к югу от Гранады и со временем слившийся с нею. – Примеч.перев.

ЗАКЛЯТИЕ МЕРТВЫХ В СЕВЕРНОЙ ПАЛЬМИРЕ

Фатиме Елоевой

Триста лет ты тонешь в болотах
твое метро ушло глубоко под землю. Точно иная
столица в столице – лживая
ложная. Воздух в ложбинах
рукотворных города призрак.

Триста лет ты тонешь в столице.

Прохожие бросят взгляд на тебя и не узнают
ничего. По подвижной дьявольской лестнице
ты нисходишь в темную пропасть.
Она ведет к Ахеронту и там
ждет прорицатель. В черной одежде
ждет у черной реки и ты
дашь ему все, что он хочет. Ты,
кто не умеешь давать, дашь ему все,
все, что угодно, чтобы слово сказать
мертвому прадеду предку.

И он, при жизни суровый,
властный, – ныне лишь жалкая тень
приближается алчущий
он, львинодушный прежде, молит о капле
крови дай ему крови и он проречет
жизнь в безумной столице где нет
вовсе Востока Запад кругом

Ты возлагаешь к стопам его
красный цветок облаченная в белое
и он недвижный шепчет тебе
тайные речи дальней отчизны…

Тотчас подует в подземных покоях
странный ветер там глубоко в болотах
песня слышна любовная ты из воды
восходишь облитая светом
всей душой улыбаясь, сияя.
Жду тебя у двери летнего сада
в Пушкине, близ вод живописных
озера. Мы блуждаем в ландшафте
сновидений преображенной природы. Часы
утекают и годы. Но стоит сказать
что время заговорить нашей страсти,
разговор обрывается.

Осторожно вытянув руку касаюсь
«Руки Фатимы», но ты оборачиваешься
резко и входишь в иные сны.
В глазах засверкала мощь твоего
ужасного племени. Ты мне не веришь
тронь меня я не
настоящая. Не покидала
да и как мне покинуть печальный
небесный поток мне дочери истинного
пророка. Вовеки пребуду я там
а здесь пустые одежды призрак
тела глядит на меня
снаружи. Между мною и мною
пустота только отраженье в воде
озера может быть я
как ты не видишь? Какой же ты
глупый, ты даже не понял что я
не старею, не делаюсь старше
и красоты не утрачу. Блуждаю невинной
феей вод чаровницей эроса
тайного что тебя сожжет. Теперь уходи.

Молвила и отвернулась сурово. Я не успел
слова сказать – прибавила: Больным ты возвратишься
пасмурным днем безнадежную рану
будешь носить в стареющем теле.

Смертный угаснешь а я пребуду
бессмертной чтобы пылать на дне
стихотворенья. Там где гнездится
миф – пестрой гадюкой, обильным
ядом исполненной, в кольца свернувшись
в глубине неутоленной страсти.

Пасха 1998 г.

УТРЕННИЙ КОФЕ НА УЛИЦЕ ЛИДРАС*

Мне сорок семь лет и я
счастлив. Потому что сижу вот тут
за лучшим столиком в углу, этим днем
который ни вчера ни завтра

Я здесь, в этом дне, который есть
сегодня, не был вчера, не будет завтра,
и я на тротуаре городском, в моей
столице (пусть и разделенной)
сижу и вижу дождь струится по стеклу
толпа течет официантка
красива (и знает это)
и не жалеет улыбок.

И я на самом деле очень
очень (пусть ненадолго) счастлив.

Никосия, февраль 1998 г.

*Улица Лидрас – центральная пешеходная улица в старой части Никосии, т.е. что-то среднее между Арбатом и Тверской; со времени турецкой оккупации посреди улицы Лидрас проходит «зеленая линия» между греческой и турецкой частями города. – Примеч. перев.

МИР БЕЗ ПОЭТОВ

Нагой
на трагическом велосипеде

ни о чем не подозревая
Вышла за него за шута пиявку крысу

         Скрыв от него
         Великую Ошибку
         Солнце
         Бурю
         Музыку
         Конец Света

Завтра

снова помчится по улицам как и прежде

Надев свой стеклянный костюм
         зубы
         дыхание
         чешую
Надев свой стеклянный костюм


Нагой
на трагическом велосипеде

АВГУСТ

В Собор влетело яйцо

         (над клиросом
         над аналоем)

Цикады задыхались от света

         (с иконы)

Тогда
Великий Святой
поднял перст

«Встанем добре»

         (был август)

Слезы его – змеи
Страх его – музыка

ОТПЕВАНИЕ

Николай Васильевич
вчера утром скончался.

Ночью пришел ко мне и сказал

Давай научу тебя пить коньяк с лимоном
а то завтра меня заберут.

Нет, ответил я, мне некогда,
опаздываю на похороны.

Он сказал: я тебя отвезу.
На белой лодке или на черном Мерседесе?

         Я отказался.
         Мне было страшно.
         Николай Васильевич-то
         со вчерашего дня покойник.

Я заснул.

Наутро опоздал на отпевание.

НЬЮ-ХЭМПИШИР

(«Пейзажи», I).

Голоса детей в саду
Меж дерев и роз в цвету:
Злато и кармин голов,
От корней и до листов.
Выше, выше –
                  мрак и смуглота крыла;
Двадцать лет – весна прошла;
Горечь завтрашнего дня,
В-листьях-свет, укрой меня;
Злато голов, мрак крыла,
Прыг, скок,
Цвирк, чирк,
Скок-поскок по яблоне вверх.

ВИРДЖИНИЯ

(«Пейзажи», II)

Алая река, алая река,
Медленно плывущий зной – тишина.
Чья воля столь же тиха как река
Тиха? Всколыхнется ли зной
Пересмешника песней одной
Прозвучавшей в ночи? Тихие холмы
Ждут. Врата ждут. Пурпурные деревья,
Белые деревья ждут, ждут,
Тянут, вянут. Жить, жить
Без движенья. Всегда в движенье
Стальные мысли – пришли со мной
И уходят со мной: Алая река, река, река.

ГАЗЕЛЛА

Томные руки, что я любил близ Шалимара

                                                       Лоренс Хоуп

Где ты теперь? Кто вкушает яд твоих чар сей ночью?
Будет в разлуке с тобою он мучим худшей из кар сей ночью.

Томные руки в садах Шалимара ласкали меня:
Кто, возносясь к небесам, примет от вас удар сей ночью?

Все эти «ткани Кашмира» – «прекрасной сделать Меня» –
Как – сказать – «россыпь алмазов» – «Мне в дар» – сей ночью?

Я прошу небеса: хочет в келью от Веры беглец, –
Пусть ворота тюрьмы отомкнет ключарь сей ночью.

Рядом с женщиной, видной в окне, встают палачи.
Проклят будь, Илия! Иезавели – алтарь сей ночью!

Боже, – вопили идолы, – неверного лишь мы обратим,
О, не обрушь на нас Твой гнев, как пожар, сей ночью.

Уксусом стало одиночества Божье вино?
Ржавчина льется в Колодец Святой, поивший Агарь, сей ночью.

В жиловатом капище сердца все кумиры повержены в прах.
Не отзвонит по ним в шафран облаченный звонарь сей ночью.

Пламя исторг изо льда во имя милосердья Небес,
Во имя Бога – отверсты врата: Ад источает жар сей ночью.

И я, Шахид, уцелел затем, чтобы сказать тебе –
Бог рыдает в моих объятьях. Зови меня Измаил – как встарь – сей ночью.

1997