На главную страницу

МАКСИМ НЕМЦОВ

р. 1963

Переводчик прозы и поэзии, редактор. Окончил филологический факультет Дальневосточного университета. В середине 1980-х был одним из основателей Владивостокского рок-клуба. С 1986 по 1991 гг. издавал и редактировал независимый журнал =ДВР=. Работал пассажирским помощником капитана, редактором в газете, помощником консула по прессе и информации в Генеральном Консульстве США во Владивостоке, редактором издательства «Уссури». В начале 1990-х переводил телевизионные программы в первом на территории России медийном предприятии с иностранным капиталом — Российской вещательной корпорации (РВК). В 1996–2003 гг. поддерживал интернет-ресурс художественного перевода «Лавка языков» и одноименное издательство. С 2001 года в Москве, как редактор и переводчик сотрудничает с ведущими издательствами Москвы и Санкт-Петербурга. Обладатель звания «Редактор года» (2002), присуждаемого газетой «Книжное обозрение». В 2012 г. стал одним из первых лауреатов переводческой Премии Норы Галь.

Блог: http://spintongues.wordpress.com/.



ЖАК БРЕЛЬ

(1929-1978)

Пьянь

Налей-ка мне стакан
Налей на посошок
Покуда я не пьян
А ну еще разок
Я пью и веселюсь
Хоть от себя тошнит
Налей-ка мне стакан
Налей-ка мне стакан

Давай-ка за тебя
Смешного болтуна
Мол, я приду в себя
Когда придет она
Плевать, что ты мне врешь
Меня тебе не жаль
Под сердцем острый нож
А на сердце печаль

Давай-ка за друзей
Вот будут хохотать
Когда они меня
Отправятся искать
Плевать, что жить пока
Оставили меня
Под сердцем мне тоска
А на сердце херня

Налей-ка мне стакан
Налей-ка мне, дружок
Покуда я не пьян
Мне будет хорошо
Мне весело кирять
Хоть от себя тошнит
Налей-ка мне стакан
Налей-ка мне стакан

Давай-ка за меня
Пусть видят небеса
Как я друзей кляня
Сейчас пойду плясать
Плевать, что под луной
Теперь споет другой
Под сердцем волчий вой
А на сердце покой

Давай-ка за всех баб
Пусть любят горячей
Пусть ждут они меня
Пускай не спят ночей
Плевать, что их цветов
Мне больше не сорвать
Под сердцем мне любовь
А на сердце трава

Налей-ка мне стакан
Налей на посошок
Я пью, но я не пьян
Налей еще разок
Пою и веселюсь
Хоть от себя тошнит
Налей-ка мне стакан
Налей-ка мне стакан

Давай-ка за ту блядь
Что шворит сердце мне
А чтоб не вспоминать
Начисли-ка вдвойне
Плевать, что столько слез
Я в твой стакан пролил
Под сердцем я тверез
А на сердце забыл

Налей-ка мне за то
Что я такой урод
Ночь будто решето
Кто плачет, тот не пьет
Пускай блюет земля
Коли давно пора
Под сердцем мне петля
А на сердце дыра

Налей-ка мне стакан
Давай на посошок
Ведь я еще не пьян
Плесни еще, дружок
Я пью и веселюсь
Все будет хорошо
Налей-ка мне стакан
Налей-ка мне стакан
Налей-ка мне стакан


СЕРЖ ГЕНСБУР

(1928-1991)

Черный тромбон

Речь тромбона
Монотонна
Мне смешно, но
Дует пусть
Он неистов
В черном диске
Растворится
Моя грусть

Речь тромбона
Монотонна
Он бессонный
Друг в ночи
Греет душу
Этой душке,
Что в подушку
Мне мурчит

Речь тромбона
Монотонна —
Отвлеченно
Спит нагой
Безрассудно
Вздрогнет утро
И припудрит
Ее мной

Речь тромбона
Монотонна
Осень гонит
Мою жизнь
Мне ждать чуда
Неоткуда
Лучше будет
Без реприз


ДЭВИД ГЕРБЕРТ ЛОУРЕНС

(1885-1930)

Письмо из города серым утром в марте

Облака толкают в сером упорстве медленно север к тебе,
А северней всех, на дальних краях стоит яркогрудо одно,
Пылая огнем, охраняя прибой, отражающий пламя небес.
В скалах, где вороны по ветру тают пущенным ловко копьем.

Должно быть, ты где-то в саду, где фиалки тайно пятнают траву,
Или в лесах, где в северных сумерках ветер шуршит среди анемон.
Мысль мне пошли из библиотеки, если над песней склонила главу, —
Песней, что станет мечом моему сердцу, стрелами, коим щит незнаком.

Ты говоришь, что ягнята пришли — лежат, как ромашки в травах холмов;
Пишешь: телята родятся, чибисы вьются за плугом в полях.
То хорошо для тебя. Ну а мне же — труд землекопов в стуке ломов;
Там, где иду я, мне хочется в ярости скалы безводные сокрушать в прах.

Но вздохом ветра, что пойман сетями почек и веточек, вдруг
Автомобиль шелестит, и я напрягаю душу, чтоб в нем —
В вороватом триумфе мотора услышать один страшный звук —
В невольной издевке машины эхо страха расслышать потом.


Будняя вечерня

Пять колоколов
С настойчивым скрипом зовут и
Спешат, протестуя
В своей правоте, незаметно как будто
В кудахтанье звучное впасть рискуя,
Бесконечно — будто брызги оратор, — ронять
Свои звоны из башни на город, — им некогда отдыхать.

Луна из серебра —
Ее закинул кто-то ввысь,
Чтобы решить: орел иль решка? — сну
Не поддается, неба шар:
Гладко и пусто вдруг возьми и улыбнись —
Так просто, ничему, —
Пока та звездочка, что с нею заодно,
Не насмешит ее, хихикнув про динь-дон
Колоколов, как видно по всему.

Ночь терпеливо
Расселась, равнодушная, в тряпье
Своем — ей, в общем, наплевать
На вопли и на хвастовство церквей;
Но шум терзает уши ей,
Врываясь в рваное молчанье ее скрюченной фигуры — если б только
Нам знать! — и ее тайного лица с гримасою усталою и горькой.

Деревья мудрые
Роняют листья с резким посвистом презренья;
Вот с хохотом авто грохочет во всю прыть.
Уже под утро
Проклятый звон стихает, как спасенье.
Луну холодную дразнить
Сколько угодно звезды могут; а в церковном гуле
Все воют тени, и спешит последний призрак пулей
В надгробии застыть.


МАРИАННА МУР

(1887–1972)

Спасение с Юлом Бриннером

назначенным особым консультантом Верховного Комиссара ООН по беженцам, 1959-1960.

«Целый концерт, какое выступленье?» —
и потрясает Будапештский Симфонический,
перемещенный, но без промедленья —
я его слушаю стоически,
но отчужденно, словно я — кузнечик,
еще не знающий, что чудом избежал
сенокосилки, просто — гражданин-пигмейчик,
наглядный случай слишком медленного роста.
Их было тридцать миллионов; их тринадцать по сей день —
здоровых держат здесь, пока не заболеют.
История рассудит. Ей не лень
снять шляпу перед невообразимым:
«Больны; нет спонсоров; профессий не имеют».
Вот странно — репортер с гитарой, как понять?
Непостижимый Юл здесь не затем, чтобы блистать.

Ведь он многоязыкой чудо-птицей
пустился в многомесячный полет,
тяжкое странствие через границы
проведать всякий про́клятый народ,
где медленно зачахла вся надежда
(а многие не знают, что такое самолет).
Он перышки не распускал — ведь, как и прежде,
его златое правило не подразумевает злата.

Сказал он: «Вам, должно быть, странно,
но это ерунда, вам счастье в душу дунет.
Нет больше страха, затянулась рана».
О, Юл умеет петь, близнец колдуньи,
которая танцует на слоне, вся в блестках серебра,
с волшебной палочкой, подброшенная хоботом Тамара,
верная ритму, как «Венгерская симфония».

А голова склонилась над гитарой,
и едва слышно эхом: «Все домой вернемся».
Не улыбался; прилетел по воздуху;
вообще бы мог не прилетать.
Гитары бы хватило.
Знатные гости танцевать не смели; не улыбайтесь.
«У нас будет дом? Или опять палатка?» — детский голос, мило.
«Дом будет», — отвечает Юл. В его панаме
нет ничего от блеска на лице семянно-
бурой молочайной ведьмы — она правит во дворце,
который мало чем похож на то,
где он сейчас. Его ответ нето-
роплив и царствен. «Места хватит всем».
Творец историй сбыточных, старинных,
пылает ярким святочным огнем Юл Бриннер.


ЛЕОНАРД КОЭН

(1934–2016)

Возьми этот вальс

В Вене есть десять маленьких женщин
Есть плечо — в него плачется Смерть
Вестибюль с семью сотнями окон
Голубиных кладбищ круговерть
Там есть распотрошенное утро
Что развесил по залам Мороз
О, возьми этот вальс
Вальс, губу закусивший до слез

Я хочу тебя, о мое чудо
С увядшим журналом в руках
В нежных гротах лилейного устья
В не познавших любви уголках
В простынях, где луна разметалась
И в шагах по пескам странных стран
О, возьми этот вальс
Подхвати же надломленный стан

Тот вальс, тот вальс, тот вальс, тот вальс
Тлена и коньяка
Тень дыханья легка
Шлейф чуть колышет волна


Есть концертный зал в старой Вене
Где твой рот ценят с разных сторон
Там есть бар с тишиною повисшей
Синим блюзом он приговорен
Ах, но кто же тебя приглашает
Свежих слез держа пышный букет
О, возьми этот вальс
Этот вальс умирал много лет

На чердак, где играют детишки
Мы взойдем в дымке томного дня
Старой Венгрии звезды пастушьи
Вспыхнут там для тебя и меня
Ты к печали своей приковала
Всех ягнят и все лилии льда
О, возьми этот вальс
С его «Не разлюблю никогда!»

Я с тобой танцевать стану в Вене
Карнавальным нарядом — река
Цепок как гиацинт мой в петлице
Как роса твоих бедер горька
Схороню свою душу в альбомах
В желтых снимках, в засохших цветках
И волнам твоей поступи вверю
Мою скрипку, и крест мой, и прах
И теченьем прекрасного танца
Увлечешь меня прямо на дно
Так возьми этот вальс
Как любовь, как любовь
Он твой. Больше нет ничего


БОБ ДИЛАН

(р. 1941)

Мистер Тамбурин

Эй, мистер Тамбурин, сыграй-ка для меня
Я не сплю, мне больше некуда податься
Эй, мистер Тамбурин, сыграй-ка для меня
Утро звякнет, за тобой мне собираться пора

Хоть вечерняя империя давно ушла в песок
А он с ладони стек
И я слеп и одинок, стою бессонный
Усталость изумительна, тавро на мне горит
Безлюдье до зари
А в руинах смерть царит и снов — не сонмы

Ты меня на борт возьми в волхвов круговорот
С меня все страсти рвет, курок под пальцем врет
А оттиск стоп истерт, лишь башмаки мои
Подвластны странствиям
Но я готов идти, исчезнуть тоже я готов
Средь пирровых пиров, зачаруй меня — и словно
Кану в этом танце я

Хоть услышишь: смех кружит безумным солнцем у виска
Его цель невелика, ведь он ударился в бега
Ну а кроме неба — никаких заборов
А если смутный гомон рифм почуешь за собой
То под тамбурина бой клоун драный и худой —
Не морочься ерундой — он догонит эту тень
Еще не скоро

И пусть я сгину в дымных кольцах разума с тобой
За чертой береговой, вдали от мерзлых крон
Обманчивых времен, чьи ветви — как штыки, —
Испуганной тоски вертлявый автор
Танцевать, маша одной рукой алмазам в небесах
У стихии на глазах, вязнуть в цирковых песках
А вся память и весь страх пропадают пусть в волнах
Да только про сегодня думать буду завтра

Эй, мистер Тамбурин, сыграй-ка для меня
Я не сплю, мне больше некуда податься
Эй, мистер Тамбурин, сыграй-ка для меня
Утро звякнет, за тобой мне собираться пора


ЛЮБОВЬ МИНУС НОЛЬ / ПРЕДЕЛА НЕТ

Любовь моя — молчанье
И грез не предвещает
И без присяг на верность
Она как лед и пламя мне верна
Кто-то носит розы
И что ни час — клянется
Любовь моя цветком смеется
Признаньями не купится она

А в ларьках и на вокзалах
Людям разговоров мало
Они малюют стены мелом
Повторяя то, что на устах у всех
О будущем лепечут
Любовь моя неслышно шепчет:
Любой провал успеха крепче
А провал — так он и вовсе не успех

Нож под плащом сверкает
Свеча матроны тает
А в рыцарских турнирах
Обиду пешке трудно остудить
Статуи из спичек
Друг друга подпирают
Любовь моя все это знает
Ей смысла нет ни спорить, ни судить

Мост в полночь затрясется
И сельский врач напьется
Племянницы банкиров
Даров дождутся — тоже повезло
Кувалдой буря воет
И ветер ливнем кроет
Любовь моя — как ворон
В окне, со сломанным крылом

СМЕНА КАРАУЛА

Дважды восемь лет —
И знамен сошлось шестнадцать на тех полях
Где добрый пастырь слезы льёт
Отчаянным мужам и женам их не соединяться —
Они крылья расправляют под листвы падучей лёт

Фортуна звала
И я тень попрал ногами, вышел к ворью
На торжище, где жрут за власть, в сделке провал
А она пахнет лугами в Иванов день
Под башнею, где родилась

Жестока луна
И о любимой камеристке
Думает страж, над пиршеством таясь
Ее смуглый лик и не истин, и не истов
Пал духом страж, но все же верит, что любовь ему воздаст

Обрили ей главу
В честь то ль Юпитера, то ль Аполлона
Прибыл и гонец с этим черным соловьём
При встрече я не смог не пойти за ней по склону
За тот родник, где сорвали наконец покров с неё

Я на ноги вскочил
Стремглав проскакал руины и рвы я
Ну а швы я сам склеил под наколкой души
Отступники-жрецы и ведьмы злые гнули выи
Раздавая те цветы, что я тебе вручить спешил

Дворец зеркал —
Псы-солдаты в них отразились
Путь без конца, звонкий вой их знамен
Залы пусты, где ее тени сохранились
Где лишь ангелы шепчут душам прежних времен

Сыгран подъем
Двое суток спустя, заря уже с ними
Средь рваных цепей, подле кальмий и пылких скал
Ей не терпелось знать, что же он теперь предпримет
А он лишь тряхнул кудрями и ее потуже сжал

Господа, сказал
Без нужды мне ваша структура, я обувь лизал
Горы двигал вам, карты кропил
Но Рай запылал — и либо ваше грядущее хмуро
Либо же вы согласны, чтобы караул я вам сменил

Грянет мир
В безмятежном блеске братства, в колесах огня
Но с наградою ничьей — ее идолы рухнут
И жестокая смерть сдастся, ее бледный призрак канет
Между Монархами Мечей

ТОМ УЭЙТС

(р. 1949)

Танго пока лбы целы

Ты сыграй мне Тарантеллу
Чтоб собачий вой стоял
Кубинцы нам щас спляшут
Хоть бы дьявол их задрал
Они танцуют танго
Пока лбов не разобьют
Пока все свои кошмары
На шурупы разберут

Дай мне выпасть из окошка
С серпантином в волосах
Сдай тузов козырных
Пока все не рассказал
Не признался в том, что было
Не наврал про то, как жил
Ты спать меня навечно уложи

Пусть играют мои песни
А розы валятся горой
Ты в Новый Орлеан отправь
Меня и тыл прикрой
И в рожу живодеру
Харкни от меня, не трусь
Мой кларнет засунь под койку
Я покуда не вернусь

Ты одень ее как куколку
И глаз с ней не спускай
Как флагом, сковородкой
В выходные помахай
Перо мне заточи, а сам
Затихни до зари
Распишись мне на капоте
И билетик подари

Меня выкинь из окошка
С серпантином в волосах
Сдай тузов козырных
Пока всем не рассказал
Я признаюсь в том, что было
Но навру про то, как жил
Ты спать меня навеки уложи
Спать меня навечно положи


СТИВЕН ОЛИВЕР

(р. 1961)

Киевские улицы

По мотивам Осипа Мандельштама

Бельма плазмы на стенах сегодня пусты,
нынче нет новостей с Красной площади. Кремль

думать будет. Бандит не считает потерь,
их не видит в упор. Чуть пришибленный взгляд

безмятежно бросает к зюйд-весту. Вот-вот —
и вприсядку пойдет по Крещатику он.

На луне — черный пояс; он ногу задрал —
кому в пах, кому в лоб, а кому и подвздох.

Мышцы гибки, пресс в кубиках. Лучший коктейль
из полония — тем, кто сверх меры свистит.

Смотрит, как на расстреле и с тем же лицом,
в КГБ научили просчитывать риск —

ум как инеем в полночь подернут. Любой
хрящ, сустав или череп сгодится на ход,

на доске свое место найдет. И вот-вот
он Андреевским спуском вприсядку пойдет.


Ирина Ратушинская, освобождена

Что-то озарило
Родину. Чей взгляд? Какая
стая? Прожектора?
Лету конец, и трасса
упорствует собою против ветра.
Стертый звук. Горстями
радость издали и вдаль.
Не скрежет заграждения
по насту и не бремя
бетона на мордовской зоне.
Ирина Ратушинская, дойдет
ли это на последний адрес,
успеет ли ваш русский бог
перенести вас в Англию, в
больницы, в свободный мир,
к тьме крохотных решений?
Пригоршни крика крошатся
из одиночки, а дыханье
все шире, и слова грызут
тепло. Там что-то озарило
вашу Родину.