ПОСЛЕДНЕЕ ПРИСТАНИЩЕ

О бард Талиесин, ты светел и велик,
Твой дом – гнездо орла, гробница – горный пик;
Ты в небесах, а я живу в долине плоской
И удовлетворюсь могилою неброской.
Я так и завещал. Вблизи моста Керло,
В лесу, что, помнится, купил старик Эло,
Помогут подвести итог моим скитаньям
Орешник – шелестом, а ручеек – журчаньем.
Мальчишками сюда, к излучине реки,
Мы летом бегали закидывать крючки,
Чернику собирать, и здесь же на опушке
Зимой ловили птиц в нехитрые ловушки.
Но если, как умру, откажет наотрез 
Мне новый наш кюре в моем стремленьи в лес,
Пусть отведет тогда местечко на погосте,
Где много земляков свои сложило кости,
Где Даниэль с Танги лежат и сто других
Из деревень окрест – я знал, наверно, их.
А там уже, глядишь, и та смежит здесь веки,
И, вместе наконец, уснем в тени навеки.

СОНЕТ ЭЖЕНУ РАНДЮЭЛЮ 

Как виноград поспел, с утра веселый гам
Царит среди рядов лозы на косогоре;
Там все – хозяева и слуги – в полном сборе,
Всем надоел амбар. Спешу туда и сам.

Но держит вашу дверь щеколда. Прямо срам!
Вам ангелы зари поют, сливаясь в хоре:
- Дружище, хватит спать, пора, работы море.
Нас виноградник ждет: как, вы еще не там?

Он для меня как том стихов, где лозы – строчки,
Сок в золотых кистях созрел, чтоб хлынуть в бочки,
И ноздреватый пресс скрипеть начнет вот-вот.

Соседей я зову (эх, горном бы разжиться!)
Корзиной и ножом скорей вооружиться 
И лист перевернуть: под ним таится плод.

В КАЙЕННЕ

Ни тени. Небо – сталь, взвесь пыли и песка.
Земля, сухой кирпич, растрескалась от зноя.
Манящий аромат ванильного настоя
В полуденной жаре плывет издалека.

Вдоль длинной полосы лоснистого прибоя
Стоят дома – тот бел, тот розов, тот слегка
Сиренев, зелен, желт; не находя покоя,
В них обитатели забылись сном пока.

Над ближней отмелью кружит баклан тяжелый,
Внизу мальчишка-негр, худой как глист и голый,
Со вздутым животом и шишкой на пупке,

Весь пляж вокруг себя разрыв подобно крабу,
Идет и, щеря рот от счастья, на шнурке
Волочит по песку огромнейшую жабу.

* * *

Из незримых звуков я связую
Контур голосов давно безликих
И провижу в музыкальных бликах,
Бледная любовь, зарю иную!

И мой разум смят, смятен и смутен,
А душа и сердце стали зреньем,
Где дрожит мерцающим свеченьем
Ария, увы! всех лир и лютен!

О пропáсть в погибельной дремоте,
Что тебе, любовь, сулят качели
Близких дней и дней, что отшумели!
О погибнуть в том круговороте!

BEAMS

Ей вздумалось пройтись по глади голубой,
А море так звало живым дыханьем бриза,
Что не отвергли мы прелестного каприза
И зашагали над пучиной всей гурьбой.

Сияло солнце, и слепящее сплетенье
Волос ее льняных и золотых лучей
Неудержимо нас влекло за нею, чей
Был мерный шаг под стать волнам, о наслажденье!

Клин белых птиц парил над морем высоко,
И белые вдали нам кланялись ветрила,
Леса подводных трав тянулись к нам, и было
Скольженье наших стоп и чисто и легко.

Она решила вдруг, замедлив бег свободный,
Удостовериться, что в нас сомненья нет,
Но видя, как мы все спешим за ней вослед,
Продолжила свой путь с осанкой благородной.

CHILD WIFE

Вам простота моя осталась невдомек,
     Да, бедное дитя!
И вот с досады вы пустились наутек,
     Головку очертя.

Ваш ярко-синий взгляд, где неги и добра
     Лучи должны гореть,
Исполнен желчи, о злосчастная сестра,
     Аж больно нам смотреть.

Сучите ручками, как в пошлой пьесе, вы
     И, злым упрекам вслед,
Грудными воплями исходите, увы!
     Вы – та, что были свет!

Что ж, завыванью бурь в мятежном сердце столь
     Вам боязно внимать,
Что, как ягненок, вы заблеяли, – о боль! –
     Зовя на помощь мать.

Отвергли вы любовь, что вечно и везде
     Честна, смела, горда,
В удаче сдержанна и весела в беде,
     До гроба молода!

ВИНОГРАДНЫЙ СПАС

Только волю памяти мы дали,
В голове гуденье наготове;
Слушайте, ведь это пенье крови...
О мелодия разъятой дали!

Слушайте! ведь это крови стоны
В миг, когда душе неймется в теле, –
Звук, никем не слыханный доселе
И опять умолкнуть обреченный.

Розовая кровь созревшей кисти,
Черное вино набухшей жилы,
Кровь, вино – вершина евхаристий!

Пой, рыдай! Низвергни груз постылый –
Память, душу – и до тьмы полночной
Ворожи хребет наш позвоночный.

* * *

След веры, что во мне, рассудок отметает,
Всё светлое во мне рассудок погасил…
Песчинка, жалкий ноль! Безумствуй что есть сил,
Как если б рай былой в бреду ты воскресил:
Забудься сном, пусть ум молчит, душа витает,
И ты оценишь высь, где сон тебя носил,
Вновь став ничтожеством, как только сон растает!

РОНДЕЛЬ ПРОЩАНИЯ

Уходить – как умирать
Для того, что сердцу мило:
Всё, что не было и было,
Ненароком не утрать.

Стих, не вписанный в тетрадь,
Клочья памяти унылой;
Уходить – как умирать.

Но состришь, и в путь опять,
И, пока не взят могилой,
Будешь душу с новой силой,
Душу в миг прощанья рвать...
Уходить – как умирать.

* * *

Есть высший род стихов – их ввек не сочинят:
Обдавший душу цвет мечтаний мимолетных,
Мерцанье вечности, улыбка уст бесплотных,
Шум дола, средь вершин размноженный стократ.

Они – то, что нельзя изречь словесным рядом,
Изгнанье тайное, священный сад, эдем,
Куда искусства грех не достигал совсем,
Но, полюбив меня, ты сможешь вникнуть взглядом.

Когда любовь придет, чтоб нас соединить,
И будет лишней речь, а вечер тих до дрожи,
Душой к моей душе прильни, как кожей к коже,
И в ней прочти стихи, что мне не сочинить…

РАЗЛУКА

Я далеко, мой мир безлюден и разъят,
И крепостной стеной меж нами встали горы:
Но что длина пути, что синие просторы?
Меня надежней гор твой сдерживает взгляд.

Задул ли ветер вдруг: тобою дышит воздух;
Задел меня и стих: твой лик я ощутил;
Твои глаза струят блеск неземных светил,
Но в них тепла любви не более, чем в звездах.

Отторгнутый, молясь отторгнувшей руке,
Так, о душа, ищу и нахожу в прощанье
Залог грядущих встреч, в разлуке – обещанье:
Я лишь тогда с тобой, когда ты вдалеке.

ВИТРАЖ

Через зеленый дол идут наискосок
Весь в синем Иоанн и с ним Исус в багряном,
Пророк-дитя и бог-дитя, и льнет песок
Жемчужно-серый к их босым стопам румяным. 

Струится алый свет с сиреневых высот 
На цепь пурпурных гор, и в пелене лиловой 
Далекий замок ввысь взметнул зубцы; несет
За Иоанном вслед Исус свой крест дубовый. 

Их лица вдумчивы, шаг величаво-тих;
У брода ластится к ним белый агнец божий,
Которого влекут два круга золотых, – 
Ведь над Исусом нимб, над Иоанном тоже. 

Им путь таинственный всевышней волей дан; 
Но вот уж месяц всплыл над низменностью хмурой:
Стезя ведет их в ночь, поможет Иоанн
Исусу пронести крест, от ненастья бурый. 

— О ты, с кем к свету я шагал из темноты,
Опора хрупкая в утратах и невзгодах, 
Назвáный брат, о ты, отступник, зришь ли ты, 
Как небо мертвое распалось в гиблых водах?

Я помню ту зарю, ту веру и тот сон:
Тогда, избрав свой путь и не ища иного, 
Мы вместе шли. Сердца в нас бились в унисон… 
Смотри: вот над землей всплывает месяц снова… 

Где ж ты? Саднит плечо под тяжестью креста, 
Ночь длится, небо мглой холодною одето.
Пространство голое сковала немота... 
Один, несу свой крест, несу и жду рассвета.

ЕЁ ГЛАЗА

Та, что люблю, – вся свет непорочный,
Очи – лазурь и золото: так
Пламя свечи в часовне полночной
Тихо дрожит, тесня полумрак.

Так поутру в лучах предрассветных
Темный витраж внезапно горит
Яркой игрой огней разноцветных
И весь алтарь сияньем облит.

Всё от её небесного взгляда
Радуется, цветет и поет:
Запахи роз из райского сада
В радужном сне любовь моя пьет.

Пламя, что в ней пылает всечасно,
Дарит душе, уставшей страдать,
Мир и покой в юдоли несчастной,
Светом своим неся благодать.

О некоем веере

За морем золотым, где паруса ночуют,
Где реки серебра текут с небес ночных,
И воздух недвижим, и сонмы звезд иных
Вдоль Млечного Пути кочуют;

Там, очень далеко от отчего крыльца,
Когда терзается душа тоской тягучей,
И раскаленный день постылей ночи жгучей,
А зною лета нет конца:

Припомните деньки былые, этих краше,
И давний веер ваш, что время сберегло,
Дыханьем дружеским овеет вдруг чело,
Ваше чело и мысли ваши.