* * *

                            Своей невесте посвящает Автор

Душа? -
Читай же, милая, в душе моей,
легко услышишь тайный трепет в ней;
в горенье сердца, здесь, ответ судьбе.
Как грешник, я иду на исповедь к тебе.

О ДУША МОЯ...

Душа моя, ты черной ночью упивалась,
у запертых дверей мотив струился мой.
Был скрипки звук глухой рожден могильной тьмой;
как взоры мертвецов, та песня разливалась.

Пусть фосфорный огонь в тебе блеснул порой,
как блик истлевших тел, зеленый глаз усталый
(волнующим тонам струна верна осталась,
хранительница веры давней и немой):

Ты вновь, слабея, опускалась на колени,
загадочным богам ты слала стон молений -
но не явилась тайна, скрыта в плоть и кровь.

Тогда струна звучала смутно и тревожно,
ты прежний свет звала в слезах - но невозможно
вернуть его, как грешной - первую любовь.

ПЕСНЯ

Вырастала роза красная, пылала.
Все, чем счастье наделяло,
все с любовью отдавала -
горевать потом не стала, нет, не стала.

Дар забрал себе тот грешный,
отвечать не стал поспешно,
а потом заплакал безутешно, безутешно...

Он не верил - отыгрались кривотолки...
Сердце превратил в осколки,
ну а жизнь живется только
ради человека.
Улетают птичьи стаи вдаль от века...

ТЕБЕ ОДНОЙ

Тебе одной, что в смутных снах моих бывала,
во мгле видений вдруг сверкнув, как метеор,
воздвиг души моей безмолвный, скорбный хор
ряд черных алтарей, чтоб жертвовать немало.

Но ты моих ночей печаль не озаряла,
ты белым серебром луны алтарь мой темный
не осенила, не склонила лик свой томный -
душа занемогла, рыдала, изнывала.

А все ж моих трудов колосья золотые
и весь багрянец сердца, рдевший в вышине,
для жертвы лишь тебе росли в пылу;

вознесся фимиам к любимому челу,
и змейки дыма синие у ног застыли:
в глубоких тьмах моих ты светишь мне!

КРИТИКА
(Из речи в долинах)

Были те, что говорили в храмах,
и были те, что в храмах слушали.

Благословенны те, кто говорил
и больше не сказал, чем мог сказать во дни торжеств.

Спасутся те, кто не сказал всего,
о чём они, казалось, знали,
и будут прокляты те, кто больше произнес,
чем должен был сказать во дни торжеств.

Не будет прощения таким,
кто призван был сказать священное Слово,
но во время праздника Божия молчал,
и горе всем, кто не знал часов праздничных
и без страха шёл говорить в храмы Слова.

А блаженны лишь те,
что в храмах набожно слушают священное Слово
и видят проблески Его.

СТАРОДАВНЯЯ НОЧЬ

В саду фонтан слезится монотонно,
шумит река, и звезды бьются в ней,
из-под земли шлет узник к небу стоны,
пройдет дозор - ночь глуше, холодней.

И замок спит, в молитве отзвук дней,
луна льет свет серебряно-зеленый.
Астролог в звездной россыпи огней
упорно ищет вечности законы,

сварить алхимик хочет до рассвета
искрящий тайной жизни эликсир,
но вновь напрасно... В колбе нет ответа,

иль спутал он рецепт, убог и сир?
И звездочету не видна планета,
молчит Судьба, страшит незримый мир.

* * *

Хризантем белизна в ледяных поцелуях
оживит в моей памяти нежность былую,
ночь в глазах, бледность кожи, увядшие сны,
и надежду, и веру далекой весны.
Так печально опавшие листья шуршат,
от неясной тоски вдруг застонет душа,
и на крыльях измученных память взлетает -
мимо цели... Как листья, все ветер сметает.
Привиденья ночные нахлынут толпой -
погасить огонек мой бесплотной стопой,
в окна смотрят их лица, лишенные жизни,
что-то шепчут таинственно, будто на тризне,
рядом, с ветром осенним ведя разговор,
терпкий, вечнозеленый качается бор,
а земля так мрачна и грустна - тусклый взгляд,
из глубин только вздохи немые летят,
и в остывшем дыханье - как будто прощанье
щедрой Геи, весенней любви поминанье.

КАРТИННАЯ ГАЛЕРЕЯ

I
Ах, сколько грязи. Речи нестыдливы,
и подбородки пеной истекают!
Её разденут - так, за кружкой пива.

Последние покровы совлекают,
все руки тянутся нетерпеливо.
Куда она пойдёт - такая?

Охотничьи рога отголосили,
убитых ланей лишь печальный ряд.
Немного подло это. Говорят,
удар вы из засады наносили?

Да, кто-то там смеялся, он был рад,
но эти груди утром мутно-синим -
очищенные апельсины -
струили сладко-пряный аромат.

II
Ты из сонета выходила -
струна как будто зазвучала.
В сонете проку мало было,
он без конца и без начала.

Один шальной скрипач, быть может,
одна лишь скрипка для него;
в его игре нет ничего,
но ту струну она тревожит.

Нагая, в музыке растворена,
хотела бы - да отступает.
Оставьте, пусть решит она.

Шла за любовью как слепая,
свой роковой вопрос решая.
Как перед казнью, болью сражена.

III
Что было - лишь одни ошибки;
так поддавался грифель зыбкий:
бездушные карандаши,
возьми - захочешь - и пиши.

А как она была светла, легка!
Но только тело - разве для поэта?
Сквозь блузку - и потоком света.
Как не хватает мне сейчас мелка.

Всё мёдом было зажжено.
Её жевал я долго, словно корку, -
Хотя б нашёл себе я отговорку.

Всё это было, и давно.
Нам неизвестное дано.
Качусь в безумии под горку.

IV
Не напишу я с ней ни слова,
дурманит вкус ликёра злого.
Петь под гитару, веселиться,
но вот не песни выйдут - лица.

Ах, вам знакомо всё давно,
ложь несусветная - любовь,
меня вы обманули вновь,
нам неизвестное дано.

Я лью на душу тайно, поутру,
лечебную настойку из шафрана -
и скоро пожелтеет рана.

Так поиграем в грустную игру.
Пусть всё уйдёт к другим - я не умру.
Купите голову барана.

V
Усталость давит - слева, справа.
Она с картины сходит вниз,
на скрипке грустный экзерсис
играет, призрачно-кровава.

А он всё смотрит почему-то -
но издали, из прошлого, где мгла...
Она вдруг, улыбнувшись, поплыла.
Будь милосердна к ним, минута.

Ни чар не знал, ни слов заветных,
а красота уже обнажена.
Как боязлива и смела она!

Нет, не тянитесь к яблоку на ветке,
его убъёт морозом предрассветным.
Ах, время, помоги же нам.

VI
Так нам остался лишь прозрачный тон,
прозрачной музыки прощальный звон.
Нас чисто зачеркнёт - вот и готово.

И за гитарой потянулся снова
убийца подлый тот, душитель струн -
в глазах его туман от чистых лун.

Как он пройдёт - видна повадка,
и слёзы потекут рекой.
Ах, арестуйте плач пустой.
Комедиант несчастный. Гадко.

Ты пала на колени - так и стой!
Он лишь слегка играет, жмурясь сладко, -
всё по законам секса, вот разгадка.
Игра фальшива, только нет другой.

VII
Кармины лета для малины!
Ты - часть судьбы его единой.
Нависла времени скала.

Ах, чуждый запах под подушкой,
а где душа в постели душной?
Ах, как ты далека была!

Пустить бы газ тебе - ну в самом деле, -
песок бежит в часах - и он у цели.
Ты говорила: "Переждём", -
а он в тебе был словно под дождём,

в углы врезался слепо, с толку сбитый,
промокший, опозоренный, забытый.
По жизни лето провело ножом,
задело ос, что от малины опьянели.

VIII
Никто ведь так не сможет из людей.
Она большое в малом спрячет - странно...
Когда весь лес стоит почти что бездыханно,
луна, как леденец, щекочет горло ей.

Она-то знает: нет таких вещей,
что не проглотишь; сна как не бывало.
Ботинки чёрные снимает ночь устало.
Меж шторами дозорный штык видней.

И только он ей тихо светит в келье,
и лишь она, восторга не тая,
сталь голубую носит в ожерелье.

А на рассвете розы музыкой знобило.
Проходят в памяти все те, кого любила.
И сад очнулся после забытья.

IX
Другим опять досталась мякоть,
а мне - мне корки всё пока,
и жизнь, как чай, была горька.
Всё сорвалось. Не стоит плакать.

Что вам от песни горемычной?
В ней лишь слова. Из словаря.
Некрепкий чай. Напрасно, зря.
Но образ спрятан лишь в обычном.

И в тучах, жёлтое, как пиво,
сверкнуло солнце. Мне тоскливо.
Ловили дети воробья.

На сахар, сладкие словечки
и на цветочки да сердечки.
Другие. И на корки - я.

ЗАПОЗДАВШАЯ ВЕСНА

Рассвет несмелый рыжиной затянет
ещё пока что голый, грустный лес.
Что было, длится.
И не перестанет.
В прошедшем снова этот день исчез.

В горсти промозглости бы уместиться.
В запеве дрозд замолк, как ученик.
Как будто полный шерсти от лисицы,
лесочек засияет нам на миг.

В сухой листве, в естественном покрове,
он с облегченьем снова канет в сон.
Так спящий утром
в полусне уловит:
ещё не время,
не взывает звон.

РОЖДЕСТВО ПЕРВОГО ГОДА

Год оказался плох,
прости нам, Боже, ныне.
Год оказался плох -
то странствие в пустыне,
бесчеловечно здешней.

Где не взойдут хлеба,
лишь гроздья гнева на лозе -
такая уж судьба.

Год оказался плох.
Уста струили мёд.
Но горечь не забыть -
нужда народы гнёт.

С губ капал мёд густой,
купание для ос.
Но правду знал лишь тот,
кто был пред нею бос.

Немало жертв лежит;
темно, студёно, немо.
Когда же тьму пронзит
светильник Вифлеема?
Где был? Где есть? Вопросы...

И снежные заносы,
две тыщи лет всё длится.
И ожидают лица.

Снежинок белых тренье.

Не лучшее начало,
тысячелетье третье.

ФАУСТОВСКИЕ КРАТКИЕ МГНОВЕНЬЯ

И верою исконною
ты крепок: что такое?

Душа твоя исполнится
нежданного покоя,
благодаришь за счастье,
вне времени витая,
ушли
земные страсти,
с пера стихи слетают.

Но не продлится долго
стихов бродяжий век.
Их тёплый дождь, идя с небес,
стал превращаться в снег.