ХУДОЖНИК

                            Кандинскому

"В душу мою посмотри: упоенье
Светом и цвета безудержный пир.
Нет ничего, но тут скрыто движенье,
Сущность вещей и тумана, и мир.

О, что за бури огонь расщепляют,
О, столкновенья и снова – простор.
Линий, что бездну, как нож рассекают,
Круговоротов свистящих напор.

Все это – тайны небес и земного:
Рядом с эфиром соседствует прах.
Корчится мрак и рождается снова
Искристый свет на небесных лугах.

Полюса оба столкнулись во мне и,
Взрыв, как кузнец, их расплавил в одно.
Передо мной не меандры, скорее
Молний зигзаги влетают в окно.

Что мне с того, есть ли ясность у формы,
Техника так ли была хороша.
Здесь на холсте чудеса, а не нормы,
Глядя на них, холодеет душа.

Чудо чудес: колдовское движенье
Зримой Вселенной, чья тайная цель –
Нас разрушать, чтобы ни на мгновенье
Не прекращать перемен карусель.

Жизнь – как поток, в нем Вселенная тает,
Смесь и смятенье палитр и основ.
И вместе с нами она исчезает,
Став напоследок туманнее снов.

Вот наша сущность – из света и глянца,
Где и движенье и форма прейдет.
Та, что сумбуру извечного танца
Статику вряд ли когда предпочтет."

К УИЛЬЯМУ БЛЕЙКУ

Виденья знавший и запечатлевший тень их
Пером иль кистью на бумаге иль холсте,
Их форму – в цвете, а их суть – в стихотвореньях,
Прекрасные иль нет – тысячекратно те.

Ты был подобно всем нам; страсть, что ты боялся,
Была ничем иным, как жжением огня,
Что и из мрачных бездн, и в небесах являлся,
К высотам Творчества вслед за собой маня.

Ты отказался взор поднять в иные сферы
Иль опустить, чем на своих фантазий шквал,
И слово странное иль образ – лишь примеры,
Как ты – толмач Его, Его нам воспевал.

Как вьется линия и речь, и человеку –
Судьбе запутанной у случая в сети,
Легко понять себя, узрев видений реку,
И к Царству своему на ощупь путь найти.

То Царство в нас – твое, его ты провозвестник,
Воображеньем звать его, Дух все творит
Его рукой, оно – Его чудесный крестник,
Но Разум судится, сужает и дробит.

Сей западни бежать! Одна Любовь спасает,
Всему рожденному сполна себя дарив,
Лишь косное она и старое бросает,
Тем Отрицателя Природы усмирив.

Как сеял тот росток в душе твоей смятенье!
И не в одной твоей – им полон род людской,
Сквозь мифы и мечты, чье пышное цветенье
Плоть обрело в строках, придуманных тобой.

Под этим куполом, осмеянный примерно,
И даже лучшими, кто труд твой вздором мнил,
Работал с женщиной бок о бок ты, столь верной,
Сколь верен творчеству был сам, и снова жил.

Когда же иногда, свои открыв виденья
Во всей их глубине и полноте, ты спесь
Услышал: «Где видал ты эти откровенья?»
Показывал на лоб и отвечал всем: «Здесь!»

Здесь, не в миру, что сон, обман и серость быта
Тому, кто мир как факт, а не как символ знал.
Здесь, в нашем Царстве, что для каждого открыто,
Природы символ здесь самим Искусством стал.

Пророк Искусства; что есть лик Воображенья,
Чье выраженье – Жизнь, Ее ж водитель – Дух
Послал Любовь, что, сняв с Природы украшенья,
Все изменила в ней, замкнув Творенья круг.

Как стал ты тих в конце и кроток перед Богом,
Лежал и ждал и пел – светло, до хрипоты,
Как будто чтоб узнать смогли там, за Порогом
О том виденьи, что последним видел ты.

Ты пел! Так хорошо, она ж, любя, рыдала,
И ты: «Любовь, не плачь, то спето Им одним!»
Да, то был Бог опять, чья песнь в тебе звучала.
Мы были с ним, уйдем к нему, пребудем с ним.

К НОВАЛИСУ

В душе ты жаждой смерти жил,
И все же был великий Дух.
Но боль тогда ты центром мнил
Вселенной, к ней лишь не был глух.

Тогда был сон и смерть – покой,
Вокруг чего вращался мир,
И крест, овеянный тоской,
Был ближе, чем веселый пир.

Тогда ты на борту стоял,
И в бледном свете с корабля
В ответ ребенку помахал,
Сбегая в дальние края,

Не медля, чтобы солнца луч
С зарей не погасил твой пыл,
В виденьях среди мрачных туч
Найдя тот образ, что манил.

Тогда надеялся, придет,
Смелее, чем дитя, одна
И за собою поведет
Тебя, словно слепца, – Она.

Туда, где, словно на плацу,
Наук чудесные стволы
Склоняли к твоему лицу,
К твоим стопам свои главы.

Завороженный, шел в тиши,
Не ведая, что ешь, что пьешь,
Но, зная, что все слышишь и
Уверенный, что все поймешь.

Пока бушующий поток
Тебе не преграждает путь.
Ты входишь, но сбивает с ног,
И чувствуешь, что стал тонуть.

«На помощь!» – ты кричишь, и вот –
Ты думаешь, что смерть близка –
На берег из бурлящих вод
Тебя кладет чья-то рука.

Там мир был ясен, как алмаз,
Себе подобен, объяснен,
Собой любующийся глаз,
Кому естественность – закон.

Ты говоришь: «То – Смерти лик
Или за Зеркалом Оплот,
Тем, что владеет каждый миг
Любым, кто дышит и живет?

Иль это – Жизнь, и все, что мы
До этих пор за Жизнь сочли,
Распадом было, полным Тьмы,
Все истлевающей Земли?»

И с этих пор ты понял Мир,
Где все преходит с быстротой.
Ты видишь, как один шарнир
В часах цепляет за другой.

Тебя научат, что звезда,
Одна взошедшая в зенит,
Светить не сможет никогда.
Круговращенье объяснит,

Что кровь, а в Космосе – эфир –
Явленье – неслучайное –
Свой, полный постоянства, мир,
Безмерный, как все тайное.

И ты забыл, что Все и «я» –
Все ж призваны отдельно быть.
Так жизнь закончилась твоя,
И станешь ты в других светить.

* * *

Когда любовь нежна, царит в душе весна,
и милой дальний смех иль близкий – наслажденье.
Пусть вечером скорбишь – наступит пробужденье,
с улыбкой вновь встаешь, разбив оковы сна. –
Любовь и смех – от всех страданий исцеленье.

В чем счастье, мне ли знать? Но твой прекрасный лик
спокоен. Я дрожу, я счастлив, это верно…
Я хохочу, как тот ребенок-озорник,
когда по ледяной воде шагает мерно,
и брызгается всласть при этом всякий миг.

Ведь я тебя люблю; но глаз лишь не робеет
от близости твоей, от смеха твоего.
Я, как ребенок, что коснуться не посмеет,
попав в чудесный сад: от красоты немеет,
лишь смотрит на плоды, не взяв ни одного.

РАЗМЫШЛЕНИЕ

Итак, спрошу себя, настойчивей, чем прежде,
О том, что сквозь века волнует нас:
Куда несемся мы в слепой надежде,
Что «вечность» есть, а что – «сейчас»?

Что есть судьба, куда стремится жизнь беспечно,
Нужды, забот и нищеты полна?
Все те же мысли, ах! – и тот же вечно
Исход печальный – смерть одна.

Так и за каждым «Быть» всегда – «Не быть» мне мнится.
Безбрежность вод – опять же в берегах.
Я с творчества могу сорвать границы,
А с жизни – нет: удел мой – прах.

А плодотворность что? И что мои творенья?
В любви и дружбе знал я толк… и все ж, –
Незримое, во мне взрастает тленье
И скажет смерти – «уничтожь!»

ВЫЗДОРОВЛЕНЬЕ

Когда, пройдя отчаянье и жар
И адские телесные мученья,
Вернулся к жизни, эти проявленья
Мне в каждом звуке свой открыли дар.

В словах, знакомых с детства, я значенья
Их истинного вдруг вкусил нектар,
Над «и» витало «и т д», как пар,
И Слово было без ограниченья.

Но исцелился, ржа сошла: с того же дня
Мне звуки снова просто звуки стали,
И в том, что говорят вокруг меня,

Как прежде вздор могу лишь различать.
И как бы вы меня ни упрекали,
Но мне все больше хочется молчать.

МИССИОНЕР

Его я не застал, его портрет
стоял у бабушки (солидной дамы,
к которой приходили иногда мы)
в серебряной оправе, где буфет.

И так застыв, смотря на мир из рамы,
усатый офицер спасенья, дед,
остался в памяти с тех детских лет.
Я назван в честь него, идея мамы.

Скончался он до моего рожденья;
считали, буду столь же смел и мил,
все тети, верившие в воплощенья.

Таким не стал я, трость лишь сохранил,
с которой он в миссионерском рвеньи
пол-Явы в христианство обратил.

ПЕСОЧНЫЕ ЧАСЫ

Перевернув песочные часы,
я доказать хочу, что не напрасно
пугаюсь их томительной красы,
я понял – «как», но «отчего» – не ясно.

Загадку рассмотрел я беспристрастно,
дойдя до пограничной полосы –
ушла улыбка, что была прекрасна,
седеют пряди у твоей косы.

Всё охватила опухоль времён;
по сути дела, каждое явленье
в сравненьи с этим фактом – пустозвон,

презрения достойный и огня.
Мне любопытно, что за откровенье,
с насмешкой этой примирит меня.