Дополнительные материалы

Интервью в "Русском Журнале"

СЕРДЦУ НЕ СМУТНО

Сердцу не смутно,
сердцу не страшно,
сердцу не больно.
В жизни минутной
спутник всегдашний –
путь богомольный.
Преданным Богу
надо немного:
Неба довольно.

* * *

Между колонн, оставшихся доныне
на пепелище, выжженном пожаром,
где славный город, уступив ударам,
застыл примером попранной гордыни;

среди руин, где сделались святыни
норой звериной, логовищем старым,
в золе забвенья, где теперь недаром
минувшей славы не найти в помине;

у стен, что были доблестью одеты,
а ныне лишь в плюще да повилике,
в развалинах без смысла и без строя,

ищу былого милые приметы
и вопрошаю камень многоликий –
и слышу голос: "Здесь стояла Троя!"

* * *

Тянусь к перу, но слезной пеленою
туманятся чернила и бумага,
хочу заплакать – высыхает влага:
мои желанья не в ладу со мною.

Я не пишу – глаза тому виною,
не плачу – всё жива в груди отвага.
Ни к смерти, ни к бессмертию ни шага,
и жизнь меня минует стороною.

Не тронут лист, но, может быть, вы сами
запишете (мне, право, слишком скверно,
и если вы не видите, поверьте)

мои слова моими же слезами,
тогда и вам откроется, наверно:
слова и слезы только лики смерти.

* * *

Струящиеся ризы
и крылья за плечами –
на золоте карниза
два ангела с мечами.

Слежу из-за ограды,
как в ореоле света
скользит, прельщая взгляды,
туманность силуэта.

Мелькает смутной тенью,
проходит без возврата,
как призрак и виденье,
как бледный луч заката.

И сердце бьется чаще,
волнуясь без причины,
и тайна уходящей
влечет, как тьма пучины.

Но ангелов молчанье
предупреждает строго:
"Грань этого порога
не для тебя – для Бога!"

* * *

Незримые эфирные частицы
то вспыхнут, то погаснут надо мной,
готово небо золотом излиться,
и трепет ожил в глубине земной.
Я слышу в волнах музыки и света
звук поцелуя, сильный взмах крыла.
Смыкаются ресницы... Что же это? –
Вблизи любовь прошла!

* * *

Над рощами воздух вешний,
его поцелуй незрим,
и снова свежестью прежней
клубится зеленый дым.

И тучи в небесных высях
над влагой юных земель...
Дрожа на трепетных листьях,
дробится ливнем апрель.

Цветет миндаль, как бывало,
тяжелую клонит ветвь.
Раз юность любви не знала,
не стоит о ней жалеть.

Не выбрать пути иного,
и жизнь пошла под уклон...
И всё же – если бы снова
небывшей юности сон!

* * *

Под лавром скамья сырая –
камень ее и мох.
На белой стене сарая
от ливня плющ не просох.

Проходит ветер по тропам,
в траве и между ветвей.
Его окликает тополь.
Вечерний шум тополей!

Стихами юности бредя,
пока в лучах виноград
и трубки добрых соседей
в раскрытых окнах дымят,

шепчу лишь то, что пропето,
и новых не слышу слов...
Неужто канет и это
во мглу золотых стволов?

* * *

По старым камням всё выше
взбирается мох упрямо.
На старой паперти нищий,
чье сердце древнее храма.

Предутренний воздух зябкий,
и он, всему посторонний,
в углу... Сквозь ветхие тряпки
дрожанье сухой ладони.

Слепец глядит, не мигая.
Белеют тени в приделе,
скользя, за одной другая,
часами Святой недели.

ЖЕЛАНИЕ

Покой сентябрьской долины.
Среди тишины окрестной
падучей звездой небесной
слетает лист тополиный.

Господь тополино-звездный,
когда бы, покинув тело,
вот так же душа летела –
утешенной и бесслезной.

ОСЕННЕЕ

Льет, а не пожелтело,
мрамор дряхлеет глухо,
спать остается тело,
отъединясь от духа.

Призрачней тени стали,
и высоко над нами
плещут пустые дали
ангельскими крылами.

Голос в зыбучей сфере
смертного ореола.
Радости и потери
память перемолола,

всё принимая, кроме
ненависти и гнева
на огневистом сломе
облака или неба.