ДОНАЛЬД МАК-ГИЛЛАВРИ
Дональд шел в горы голодный и хмурый,
Дональд спускался вниз тощий и ярый
Гнезда кукушкины вычистить правильно.
Славьтесь, король и Дональд Мак-Гиллаври!
Стань при весах ты, Дональд Мак-Гиллаври!
Стань при весах ты, Дональд Мак-Гиллаври!
Уравновесь чаши ты правильно.
Выкинь фальшивку вон, Дональд Мак-Гиллаври.
Дональд вновь в горы бежал, как помешанный,
Как сумасшедший, гадюкой укушенный,
Ждут не дождутся все Дональда лодыри.
Славьтесь, король и Дональд Мак-Гиллаври!
Стань же ткачом ты, Дональд Мак-Гиллаври!
Стань же ткачом ты, Дональд Мак-Гиллаври!
Мерою меч свой выбери правильной,
Смерь их по полной, мой Дональд Мак-Гиллаври.
Знают меч Дональда хищники наглые,
Грыз Дональд кости голые с голоду,
Нету вернее всем вигам погибели,
Чем беспощадный Дональд Мак-Гиллаври.
Стань же портным ты, Дональд Мак-Гиллаври!
Стань же портным ты, Дональд Мак-Гиллаври!
Крой их, и шей их, и вымечи правильно.
Славьтесь, Иаков и Дональд Мак-Гиллаври!
Дональд не любит слова неповадные,
Вигов, их визга, их нововведения.
Время их вышло; они с ним не справятся.
От его кары они уж не скроются.
Стань чеботарь ты, Дональд Мак-Гиллаври!
Стань чеботарь ты, Дональд Мак-Гиллаври!
Сшей их, прошей их, подбей их по правилам.
Славьтесь, Иаков и Дональд Мак-Гиллаври!
Дональда смяли посулами льстивыми,
Дональда взяли обширными землями,
Много обетов, да ждется суленое.
То-то скор Дональд на слово соленое.
Стань же ты дьяволом, Дональд Мак-Гиллаври!
Стань же ты дьяволом, Дональд Мак-Гиллаври!
Бей их, отступников, жги, чтобы сгинули.
Славьтесь, Иаков и Дональд Мак-Гиллаври!
ГУГЭН БЭРРА
Средь вод Гугэн Бэрра есть остров зеленый,
Его нежит Аллуа волной оживленной;
В краях горных Десмонда сотни потоков
Сбегают в то озеро с горных истоков.
Здесь ясень растет, и обвислая ива
Игру резвых волн наблюдает бранчливо;
Они же, как дети, не вняв брани липкой,
Улыбку восхода встречают улыбкой.
А хoлмы окрест - вырывает их пламя
Из тьмы, когда бури полощется знамя.
И воды несутся под рев грома гневный,
Как кланы с высот на зов битвы вседневной;
И ярким огнем гребешки волн сверкают,
И криком орлы Муллах весь оглашают.
Едва ли то место на свете известно,
Что было б, как остров сей, барду прелестно!
Бывало, как солнце зависнет над Клэрой
И вереск осветит на склонах Иверы,
Спешил я к тебе, милый остров, из дому
Воздать свою почесть приюту благому
И вспомнить о бардах твоих, что толпою,
Собравшись на пустоши иль за скалою,
Решили бежать от саксонского гнета
И песней последней пронзили высоты.
О лиры сыны! В том краю одиноком
Сколь горд я бывал тем, что в сонме высоком
Певцов, чьею музыкой Эрин гремела,
Лишь я разбудил ее арфу умело,
И сызнова слились с журчаньем потоков
Мелодии древние горных чертогов,
И снова преданья седые восстали
С одра своего, где туманы блуждали.
Последний из бардов! ужели открыл я
Огонь твоей арфы, души твоей крылья?
В тот час, как сгустились в стране злодеянья,
Лишь песен твоих мне светило сиянье,
Жива здесь еще молодая свобода,
Что глас возвышает на горы и воды,
Взойдет звезда запада славным обетом
И землю зальет своим солнечным светом.
Я тоже прейду, - но меня вспомнят снова,
Когда встанет Эрин и сбросит оковы;
Придет Менестрель вешней, майской порою
С прекрасной свободной душой молодою
Слезу уронить над моею могилой
Там, где Эйвон Буи волной плещет милой,
Иль скромный венок бросить в реку сердечно
На память об арфе, уснувшей навечно.
ПЛАЧ
Воспрянь, о лира, хоть тебе не вторит голос юн,
Покуда сила не ушла незримая из струн;
Слабеет жизни огонек в груди моей больной,
И все ж взыграй, и после я улягусь на покой.
Ужель умру? Да будет так, и лучше я усну,
Чем с миром и судьбой вести бессрочную войну.
Приди же, хладный сон, укрой в объятиях скорей
От сгинувших надежд и грез, немеркнущих скорбей.
Но если б жить – чтобы подчас могучий песен вал,
Пронзенный светом золотым, в груди бы вырастал;
Но если б жить – чтоб самому прервать той песни сон,
Чьи звуки образом моим наполнят Альбион.
О, если б храбро биться я на поле бранном мог,
Я славу бы себе стяжал или в могилу лег;
Назвать бы мог тебя своей, всем существом любя,
Или с улыбкою почил, погибнув за тебя.
Но поздно, взяли верх они, и близок мой закат,
Вовек не сжать мне той руки, не встретить милый взгляд.
В собраньи будущих певцов мне песней не вспарить.
Усни же, арфа, навсегда, оставь меня грустить!
Пусть выигрыш их, но, Мэри, им не удался расчет –
В руинах сердца моего любовь еще живет.
От мысли этой можешь ты душою восскорбеть –
Что тщетно пел я, зря любил, – и должен умереть!
О Англия, каких обид в душе ни воскрешай,
Тебя люблю, отечество, прелестных песен край,
У гроба тешит мысль одна – мне спать в земле отцов,
Как менестрелю, и лежать средь вольных храбрецов.
HUSSA THA MEASG NA REALTAN MORE*
Любовь моя, мой вечный свет,
Тобой надежно я одет;
Хоть длились годы муки злой,
Все помню вздох прощальный твой
И в сердце сохраняю взор
Hussa tha measg na realtan more.
Счастливый день был недалек,
Но тут вмешался хмурый рок:
Пускай вблизи уж не сверкнуть
Лучу, что осветит мой путь,
Люблю судьбе наперекор
Hussa tha measg na realtan more.
Иных красот мне свет блистал
И хоть собою завлекал,
Все крепче я любил взгляд твой,
Улыбку, образ колдовской;
Сияй – храню я в сердце взор
Hussa tha measg na realtan more.
* Ты, чье место среди величайших планет (ирл.)
ДЖЕРАРД МЭНЛИ ХОПКИНС
(1844-1889)
К ИЗОБРАЖЕНИЮ СВ. ДОРОТЕИ
Доротея и Теофил
С корзиной, выстланной травой,
Я так легко скольжу.
Все вздох задерживают свой,
Когда я прохожу.
Там, на дне, в зеленой снасти –
Обещанье горькой сласти.
Посмотри на лилий цвет,
Нет их в царских цветниках.
Вот айва, когда нет,
Нет айвы нигде в садах.
Нет, ведь деревья не цвели,
Зима во всех концах земли.
Но эти плоды с юга,
Где холод – быль иных времен.
Росы бубенчик в мальве с луга
Так уж закален?
Земель тех звездных он краса,
Звезда ли то, роса?
Плод айвы ль в ладонь упал?
Нет, зрелая луна.
Мальвов цвет ее увял
В вечернем небе. – Не видна?
Уж зашла, душа? – Ни слов,
Ни Дороти, ни цветов.
Как мне сказать о нем?
Милость ли то – его, ее?
Извещенье ль посланцом
Выдано твое?
Твой договор не совершен –
И вдруг пропала без препон.
Ушло туда, где вечный свет,
Но здесь приобрело свой спрос:
Еще в душе свеж чуда след,
И равномерен чуда рост.
О ликованье! Слез из глаз
Поток, пока жив чуда час.
В крови бесстыдное стило,
И порчи полн приказов гнет.
Из кривого мира зло
С ветвью сей навек уйдет.
Проконсул! – Где Саприций мой?
Вот христианин здесь другой.
ПЕРВОЕ ПРИЧАСТИЕ ГОРНИСТА
Солдатик Горн из казарм (за горкою они
Вон) – горнистик: мать с гор ирландских, отцом –
Англичанин по крови (в нем
Лучшие черты их, как ни поверни),
В тот день, по моем визите позднем, спустился в наш он дол,
Блага снискавши, коим его я обильно
Оделил посильно, –
Итак, к первому причастью в тот день он пришел.
В красном мундире колени склонил.
Был вынут из шкафа Христос – поспешить
Отрока возвеселить!
В легкой облатке – средоточие Его сил.
Приими! Вашими, благие, будь
Дарами, о небеса, осыпан – сердцем отважным;
Словом бесстрашным;
Юностью и чистотой, что мужества суть.
Ангел-хранитель грозный, суровый,
Вразей срази злобных, спеши на подмогу;
Шагай, ратник, с ним в ногу;
Придай дням его жизни порядок толковый.
Как сердце мое там ликует, когда они,
Ловки и ладны – мои ученики,
Как персик спелый мягки,
Стремят к лучшему своевольно упорству сродни!
Ступать мне, стало, стезею отрады
Долго еще, и перед Ним заслуга
В том, что был я прислугой
И пайку Христову выдавал солдату.
Не все, нет, совсем не все так бередит
Нас: цветопад цветущей юности в предвестье
Награды в том месте,
Царстве, где Владыка-Христос царит.
За работу смелей, елей священный!
В ход чары, чуры, заграду злу,
Клеть для любви в души углу!
Да не увижу его и досады мгновенной,
Что чаяньем чезнет, отчего – подъем,
Однажды заприметить броский багрец,
В кровавых каплях венец,
Галахада Господа. Хоть идет путем
Дитя это предначертанным, и не мне
Стенать; но не пойдет ли дурной стезей,
Возвращаясь в край свой? –
Воля на то Господа, я в стороне;
На слове печатном доводы воздвиг,
Что потрясут непреклонные своды, едва
Мои замолчат слова;
Загодя, но все же – пускай небеса услышат меня вмиг.
ПЕНМАЙН-ПУЛ
В регистрационную книгу гостиницы
Желал ли отдыха, отрады
Вдали от города ль глотнул –
Искать досуг другой не надо,
Как только здесь, у Пенмайн-Пул.
Ты альпинист? или гребец? –
Здесь спорту каждому посул:
Взберись на Кадера венец,
Плесни веслом на Пенмайн-Пул.
Что там, вдали? – Дифвис седой,
Трехгорбый Великанский Стул,
Давай, друг старый, мы с тобой
Осушим чашу Пенмайн-Пул.
И весь пейзаж окрест часами,
От тихих троп до скальных скул,
Стоит, качаясь, вверх ногами
В простом, прозрачном Пенмайн-Пул.
И звезды дивные, и тучи,
Чью шерсть как будто вихрь раздул,
Сияют в небе, гурт летучий,
Колышась в темном Пенмайн-Пул.
Гляди, как Маутах петляет!
Разлива яростный разгул
На отмель реку загоняет
В низовьях, по-за Пенмайн-Пул.
А как бывает в непогоду,
Когда льет дождь, и ветра гул? –
Дождинки вышивают воду
Мельчайшей рябью в Пенмайн-Пул.
Но и на святки, в день студеный,
Когда все реки лед стянул,
Пушистый снег посеребренный
Укроет хмурый Пенмайн-Пул.
И, наконец, достигнув дома,
Припомнишь, как ты отдохнул,
Отдав дань элю золотому,
Какой схож с пеной в Пенмайн-Пул.
Приди ж, кто отпуска, отрады
Еще в деревне не глотнул,
Ты не найдешь усладней клада
И кладезя, чем Пенмайн-Пул.
ЭДМУНД УИЛЬЯМ ГОСС
(1849-1928)
СБОР ОПИУМА
Средь горных пастбищ, где озера спят
В Карагиссаре, не найдя свой сток,
Вдоль речек, что в снегах берут исток,
Седые маки на ветру дрожат.
Но мнет весна хмельная их наряд,
Последний обрывая лепесток,
И вот, когда тому приходит срок,
Головки маки зрелые клонят.
Их в сумерках крестьяне надсекут
Неглубоко умелою рукой
И сок точить оставят под луной;
А поутру неспешно соберут
Сок, бурою запекшийся росой,
Что сон приносит крепче всяких пут.
АЛЬФРЕД ЭДУАРД ХАУСМЕН
(1859-1936)
* * *
В ночи белея, путь лежит
Под полною луной.
В ночи белея, путь лежит
Прочь от моей родной.
Еще не время ветру дуть,
Вкруг тени залегли:
Стопы мои вершат свой путь
В мерцающей пыли.
Земля кругла, коль слух не врет,
Но путь прямым торят:
Влекись, влекись себе вперед,
Он приведет назад.
Пусть путник повернуть спешит,
Нескор возврат домой:
В ночи белея, путь лежит
Прочь от моей родной.
ОСТРОВ ПОРТЛЕНД
От Франции гладь звездных вод
До Англии легла;
В ночи тюремная встает
Портлендская скала.
Там, навсегда со свету сжит,
Свободу позабыл,
Вдали от родичей лежит
Тот, что мне другом был.
Пусть с миром навсегда уснет
И видит сладкий сон
И от былых дневных невзгод
В ночи спасется он.
* * *
Случится звездопад,
Звезда ль падет одна,
Но звездных мириад
Все так же высь полна.
Не выправит весь труд
Извечный недочет;
Дожди над морем льют,
Но соль в нем не прейдет.
* * *
Исчезнут скал пласты
И вера тоже;
Дерн надо мною ты
Не трогай все же.
Узлы любви плетут,
Расстаться чтобы.
Подруга ляжет тут,
Кто лгал до гроба.
* * *
Что за грешника младого там в наручниках ведут?
В чем таком он провинился, что кругом его клянут?
Отчего по виду скорбен он едва ли не до слез?
Знать, свободы ему стоил небывалый цвет волос.
Оскорбителен природе человека сей окрас,
За него во время oно вздернуть следовало враз;
Хотя виселица вряд ли будет принята всерьез, –
Вот содрать бы с него кожу за ужасный цвет волос.
В поведеньи его воля чрезвычайная видна –
Красить голову украдкой в невозможные тона;
Но ведут его без шляпы, чтобы громко произнес
Приговор судья суровый за отвратный цвет волос.
Осужден топчак давить он иль трепать канат морской
Иль долбить в Портленде камень что в мороз, что в лютый зной,
А в свободных промежутках может этот камнетес
Возводить хулу на Бога за несчастный цвет волос.
УИЛЬЯМ СУТАР
(1898-1943)
КРЭЙГИ НОУЗ
Лишь утра край -
Вороний грай
На Крэйги Ноуз
Рассвет зовет:
Рассвет зовет,
Вставай, вставай!
А день идет
На Крэйги Ноуз:
На Крэйги Ноуз
В округе всей
Услышу грай -
И кончен день.
И кончен день,
Звезда ярчей,
И ух сычей
На Крэйги Ноуз.
ЭПИТАФИЯ
В землице сырой
Наш Джонни Макнил:
Хоть был он чудной,
Его всяк любил.
Был звон вразнобой;
И старый наш поп
Прощался с душой,
Когда клали гроб.
Зеленой травой
Тот холмик покрыт;
И знак небольшой:
"Тут Джонни лежит".
Сказ, в общем, простой:
Хоть Джонни Макнил
Был малость чудной,
Его всяк любил.
ЧЕРНЫЙ ДЕНЬ
Тумак дали в школе -
Прочитать не сумел.
Тумак от мамаши -
Расплескать суп успел.
Тумак же от брата -
Поиграть взял не то,
И тумак от папаши -
Бог знает за что.
ДЖОН НОКС
Джон Нокс знал по-латински,
Иврит и грецкий знал,
Но все ж с его амвона
Родной язык звучал.
Хоть росту небольшого,
Большой тряс бородой,
Сей бороды боялся
Всяк, даже зверь лесной.
С галер домой принес он
Морей озноб и страх,
И речи были солью,
Блеск моря был в глазах.
Джон Нокс был предназначен
Вступить с короной в спор;
Над Скотией все веет
Его дух до сих пор.
ПОСЕЩЕНИЕ
Кромвель был вояка,
Кромвель был святой,
В Скотию он прибыл
Как к себе домой.
К Перту подвел пушку
Страшной толщины.
«Бум!» – пальнула пушка,
Вот и нет стены.
Спейгейтская нищенка
Взвыла: «Стой, балбес!»
Каркнул: «Творю, старуха,
Волю я небес».
КОЛЫБЕЛЬНАЯ
Усни, усни, родная,
Стран столько впереди,
И нет конца скитаньям,
Ведь глад в людской груди.
Какое диво встретишь
Иль призрак в чаще сна?
Злат-яблоко – что солнце,
Что серебро – луна.
РОБЕРТ ГАРИОХ (ГИРИ)
(1909-1981)
СВЕТ В ГОЛОВЕ
Устроена, сказал он, голова
моя сродни театру. Позади,
в затылке, – затемненный вестибюль,
лишь знак «На выход» ярко лжет во тьме.
Через просцениум струится свет,
а перед ним – ряды отдельных лож,
свет отражается от труппы, что
на сцене репетирует с утра.
Актеры, свет, он сам – все в голове,
сказал он яростно; из воска все
актеры-куклы, что спектакль дают.
В ответ я выпалил: «Не может быть».
Он сник. Я видел, свет погас в глазах
его. «Их действо, не мое, – сказал. –
Они играют, ощущать же мне».
Потом: «Упал вдруг занавес. Темно».
ДУБУ, УСЕЯННОМУ ГАЛЛАМИ
В апреле раз, в зените дня,
когда весь сумрак лег на дно,
то не в жару морочил мар –
то дуб в цвету явился в мир.
Червю любой нарост здесь был
удобным домом, добр и бел;
чтоб кров скроить, прогрыз он прут,
поддержан красотой за прыть.
Творец! Я сотворен немал,
как этот дуб, – мой червь мне мил;
о, даруй мне, сквозь прах и быль,
чтоб я цвести мог через боль.