МАНАТКИ
ПОЭМА ИЗ ТЕЛЬ-АВИВА

Кусок известняка
от города откололся,
а сделан из известняка
тогда же, что и город.

С тех пор – на улице Барнет
с Либрахом в комнате.
Оттуда в квартал Бренер
с письмами в комнате.

Оттуда – на Ицхaк Эльханaн
с Шoхатом в комнате.
Где там Шaхар-Моргенштерн –
там Тапyхи-Эппельбойм в комнате.

С манатками оттуда – на улицу Бограшова.
Там я заболел, филактерии там повесил.
Оттуда вышвырнули мою движимость
прежде, чем я вернулся из больницы.

Оттуда – на ул. Бограшова,
оттуда – на рынок Кармель,
оттуда – в квартал Абу-Хадра,
оттуда – в квартал Шапира.

Оттуда – в Йерушалаим.
Оттуда – седьмой ряд снизу.
Раздробленный средний камень.
Сломанный нос Стены стенки.

Оттуда – в Йерушалаим,
оттуда – в пески и дюны.
Там нашел я стоящих верблюдов.
В поэзии нужно пользоваться силой.

Оттуда – в Йерушалаим.
Оттуда – в Атарот.
С двадцать девятого года
я – арбалетчик.

Оттуда – в Йерушалаим.
Оттуда – в Атарот.
Я – арбалетчик.
В поэзии нужно продвигаться с силой.

Оттуда – в Магдиэль. К господину Бялику.
Показать его первородную дорогу.
Но я только схватился за веревку.
Она сама к быку подскочила.

Оттуда – в Магдиэль. К господину Володе.
Его папе вырыть могилу.
Мы ваяли из глины, я и Липшиц.
Пришел Володька, пришел: отец его не пришел.

Оттуда – в Магдиэль. Из Магдиэля
в Кфар-Сабу. Из Кфар-Сабы
в Микве-Исраэль. Из Микве
в Ришон ле-Цион. Из Ришона

сторожить виноградники, Айюн-Кара,
со сторожем из "Водителей мулов" на винограднике.
Однажды его оса укусила.
За сей укус он получил медаль.

Оттуда – в квартал Махлуль.
Оттуда – в квартал Шпак,
там – будущее города.
Там – будущее нынче.

Оттуда – в квартал Махлуль.
Оттуда – в квартал Шпак.
В поисках дома.
Отец, как бывало.

Оттуда – в квартал Махлуль.
Оттуда – в квартал Шпак.
Там – веселый дом.
Никто туда не приходит.

Там – веселый дом.
Никто не ходит в Шпак.
Сделан из досок и тени.
В плавившем Тель-Авиве.

В пятницу вечером
без свечей.
Показали фильм
"Всадник без головы".

Там расстаемся. Кто-то сказал,
что и в его гортани томится что-то
из дома. На будущей неделе
будет у тебя пара ботинок.

КАССИУС

Вoроны зовут тебя
оставить землю и возвести себя
ты мажешь лицо в цвет пожаров
и можешь зайтись в индейских кличах
но
то что было вчера свеча
дальние случаются дела
ближние случаются дела
кто-то дует в воздушный шар
и выпускает из шара воздух
кто-то дует в воздушный шар
и выпускает из шара воздух
мальчик мальчик бедняжка
я иду укачивать тебя
безумная девочка
я пришел забрать тебя домой
Кассиус прелесть моя
Кассиус прелесть моя
воронов слушать тебе до скончания дней.

СЕБАСТЬЯН

О Себастьяне
что его отродясь не бывало
даже форма что его скрывала
сей Себастьян
нежнейшая болезнь в жару
и милосердная
хотела я во имя возвести
его хоть что-то дабы Себастьяна воплотить
что-нибудь вроде
дома лучников
чтоб из бойниц был виден розовый город
но подумать о начале
когда все выкрашено вылизан бетон
и проспекты
сегодня я вернулась из другого города
где мне всегда случался Себастьян
и не случился мне сегодня
мне ведомо об этом
гораздо больше чем я чувствую
я знаю также что разбита
моя чудесная фарфоровая чашка
разбита и не поднимала я осколки
а если бы свихнулась я тогда построила бы
тысячи пролеток из бархата и в каждой
я поместила бы фарфоровый осколок
я же между тем мечтаю об озерах и чудищах озорных
и о предводителе мустангов в чьей близости
возможно снова Себастьян.

АНТОНИЯ

По-моему Антония
самая красивая женщина на свете
не сильно это ей помогло
даже отроку Йеораму бывало
думала она нужно чересчур много
таблеток для его душевной бури
все святые отроковицы
ядовито шептались
пузыри пуская
как она утопает как она
погружается на дно не слишком-то понимает
а мы-то всё видим с гор
у Антонии было вроде бы сердце
когда отроки припадали к ее стопам
она была очень сама по себе
но Антония пожелала
и отрок Йеорам покрыл кровью
и Антония сказала роса
я знаю что я в преисподней
во всяком случае чудные голоса
чувствует как серафимы на нее
возлагают длани черти
не понадобилось и знака подать
когда на секунду показалось что уже в песке будней
и святые угодницы
и тогда в городе голос

ЛИМОНЫ

Ведь я бы мог выбрать яблоки
или грушу и гроздь тугую,
или плошку жаркой клубники,
или лук, жаркое и хлеб,
но лимонами был я избран.
Четыре лимона в синей миске –
глазунья едкого желтого
льнет во мгле мозга к наседке
любящей поэзии, голодной поэзии.
Лимон – оскомина кислой мины,
жаждущая преображения в беглом взоре,
ждущая свержения ограждений
поставленных перед взглядом.
Лимон, который я выбрал, чтобы вглядеться,
требует плененного, медленного взгляда.
Так был я лимоном закабален –
я – его раб, властелин мой – лимон,
и из раба свою тайну уж выдавит он.
Внезапно лимон говорит: отвлекся.
Всякий лимон – номинально миллион,
лиман и малина,
лексикон и номера
для преходящего поэта, когда он
следует к гуйаве или клубнике.
Четыре лимона в синей миске
видят во сне розовую миску.
Четыре лимона в розовой миске
видят во сне синюю миску.
Синие лимоны в желтой миске
рисуют картину протеста и бунта,
дворцовый переворот –
пробуждающие лимонные ливни
льются на мечтательные страны.
Лимоны в миске кажутся цельными,
прикидываются прочными запечатанными эллипсами,
но они ни что иное
как притчи,
притчи во языцех –
их прочат к чаю,
их прочат к налиму,
их прочат к миндальному торту.
Прочтенье чего-то иного,
непрерывность прочтений.
Лимон не лимон не лимон не лимон не лимон не лимон.
Черные эллипсы дрожат в глазу,
черные эллипсы на черных эллипсах.
Где ты нынче, мой милый лимон?
В глазу, в лексиконе, в миске, во мне, в томленьи?
В клокочущей мгле неосознанного?
Ты во всем и нигде.
Четыре эллиптических острова
плывут по океану сознания.
Острова произрастят лимонные рощи,
и каждое деревце залепечет: лимон, лимон.
Когда нет места свободного от тебя,
и мое сознание полно твоим присутствием,
ты уже нигде,
и мое сознание исчезает с тобой –
не смотри на лимон,
не гляди – опасно для жизни.
Не смотри на лимоны,
будто на груди девочек,
умерших слишком рано и не созревших для твоей любви,
хотя для нее предназначались изначально.
Четыре лимона в синей миске,
как луны в ночном небе.
Четыре луны в праздничную ночь
пляшут как дервиши вокруг своей оси –
в эту ночь они возносятся к богу.
Миллионы маленьких лимонов –
крошечные колокольчики литого золота –
заставляют дрожать ночное пространство,
и все молятся отсутствующему,
и все шепчут сто его имен.
Каждый лимон – два колокольчика,
слившиеся в лобзаньи вокруг своей тайны.
Когда сомкну я эллипсы век,
четыре лимона в синей миске
помедлят немного на сетчатке,
помедлят, пока не померкнут
во тьме или омуте.

ФОНЕТИЧЕСКАЯ ЛОГИКА

Осенний холод. Иными словами, голод.
Я заговариваю себя к смерти в рабочих кварталах,
вхожу, выхожу, спускаюсь
к плоти.
Домa, где сон – не лёжка,
и вертится с боку на бок,
будто меч обоюдоострый.

Сухим ртом
или еще какое ощущение. Город
сосредоточен как попрёк,
как тот, в ком теплится легкая боль,
кажется потерянным
в мыслях.

Теперь ими треплется мое имя,
потому что не противоречит
теме порывов,
что ворчат и лепечут втуне.

Как последний выход: я – дитя,
питаем ветрами и светом,
вечер ангелом входит в дом,
зовут и меня к ответу.

ИНФАНТИЛИЯ

Ни папа, ни мама,
последние, кто говорил со мной добром,
их голос добирается до меня с октябрем,
невод воздуха ставит, ветры,
тучи, зима ребром, непогода,
невозможно здесь пребывать, и правда, прах.

Ни братья, ни сестры,
среди времен года удары солнц
и лун по жестяному небу.

Не всю жизнь забивать гвозди, не всю жизнь
шепоток украдкой: "лови".
То, что ни разу не было колыбельной,
никогда не станет
песнью любви.