Под самой крышей в седьмом этаже
Широким квадратом окно,
Пластиной синей в слепой стене
На север обращено,

Свежим негативом глядит,
Витражом густым синевы,
В миражи, в мыльное небо, в даль,
В гарь золотую Москвы.

Об окнах надо поговорить:
Никто не знает окон.
В разных окнах по-разному мир
Схвачен и отражен.

Есть окна, задернутые изнутри
Как бы рыбьим пузырем,
И мир бесплоден в таком окне
И безопасен в нем.

Есть окна, шлифованные, как монокль,
И для этих окон мир –
В платье потертом, без воротника,
И всегда сер и сир.

Есть окна брезгливые, как микроскоп,
Вытаращенные на клопа,
И для них в мире есть лишь клоп,
Не любовь, не боль, не тоска.

Есть такие, где никогда
Не стояла пленка стекла, –
И миром вламывается в них
Цыганская вьюга и мгла.

Бросается плесенью за комод,
Набивает снегу под стол,
Вздувает на сердце фунтовый флюс,
В позвоночник втирает ментол.

Но прекрасные есть и широкие есть,
Неподкупные, как знамена,
Как заявка на счастье, что на году
На семнадцатом подана.

Их узнаешь, спеша в трамвай,
Слушая калош скрип,
От гроссбухов разбухших подняв глаза
На солнечный воск лип.

Их узнаешь, может быть, потому,
Что на гравюре той
У широкого и голубого окна
Гёте сидел молодой.

И качало окно над листами книг
Маргариты девичий газ,
Крутой рот целовал даль,
И золотел глаз.