ЛЮБИТЕЛЬ

Средь виноградников цветущих и обильных,
В своем имении, в глуши, на старый лад
Спокойно он прожил – как зреет виноград, – 
Бургундское вино храня в бутылках пыльных.

Поклонник красоты, в трудах своих посильных
Он муз не забывал, оставив ценный клад:
Отрывки из поэм, посланий и баллад
И свитки длинные пергаментов фамильных.

В высоком парике и с тростью, чуть склонен, – 
Когда он проходил, весь избранный Дижон
Тепло приветствовал седого кавалера,

Пожалуй, не за то, что он – почтенных лет,
Не за вино его, поместия – о нет;
За то, что три письма имел он от Вольтера.

* * *

Проходим мы бесшумною походкой
По буковой аллее в мягком свете
И видим за воротною решеткой
Миндаль стоит второй уж раз в расцвете.

Скамью на солнце ищем мы без тени
Где нас никто тревожить не посмеет
Сплетаем наши руки мы в забвеньи
И солнце долгой лаской нас лелеет.

Ветвей мы чуем легкое качанье
Я вижу свет сочится с них и внемлю
С тобою как порой среди молчанья
Созревший плод ударится о землю.

* * *

На камни что по улицам торчали
Снега упали мягкой пеленой
И город белым пухом весь объят.
Снежинки ткать свой саван не устали

И если ветр их гонит предо мной
Мои ресницы как от слез дрожат...
Беспомощно я в небе звезд ищу
Но всеми я покинут я один.

Хотел бы я по белому плащу
Раскинуться бездумно средь равнин.
Но если буду схвачен я ветрами
Смерчом смертельным в бездну вовлечен

Я где-нибудь пристану у ворот
Искать угла. Быть может за холмами
Моя надежда завершает сон
И с первым вешним вздохом оживет.

* * *

Еще велит мне верность оставаться
Еще в твоем смиреньи путь к уюту.
Мой долг святой печальнее казаться
Чтоб стать родней в последнюю минуту.

Я жду напрасно ласкового слова
мы подошли с тобой к последней грани
И в этот миг я понял как сурова
Судьба бесплодных зимних созиданий.

* * *

Где лучи летят без счета
Треплют саван над полями
Прут потоки к каждой яме
Тают топкие болота:

Там свалю я наудачу
На костер былые дани
Ворох всех воспоминаний
И тебя еще в придачу.

Прочь ступая беглым шагом
В лодку легкую вскочу я –
За рекою торжествуя
Мой товарищ машет флагом.

Волны ветра ударяют
Над сырой и рыхлой пашней
И над всей тоской вчерашней
Пусть тропинки зацветают.

* * *

И был тогда день белых хризантем;
я трепетал пред этой красотою...
И поздней ночью ты пришла затем,
чтоб овладеть моей душою.

Я так дрожал... А ты легко ступала,
и ты как раз мне снилась перед тем...
И ночь, как песня тихая, звучала –
ночь белых хризантем.

* * *

Неосажденные твердыни,
вы не искали войн и бед? –
чтоб враг раскинулся в долине
у ваших стен на много лет,

пока, голодные, на страже,
вы прочно не сживетесь с ним;
он, славно вправленный в пейзаже,
залег пред далями и даже
не угрожает, недвижим.

С высоких крыш прострите взоры:
всё так же тих огромный стан.
Он не уходит на просторы
и войдет в переговоры,
он жаждой битв не обуян.

Он и упорный, и нескорый,
немой, недремлющий тиран.

* * *

Уж барбарисы красные созрели,
и старческие астры стали в тень.
Кто не богат теперь, в осенний день,
тот будет вечно мучиться без цели.

Кто и теперь склонил усталый лик –
быть может, в нем таятся привиденья
и только ждут, чтоб вечер к ним приник,
чтоб в темноте восстать из заточенья, –
тот весь уже в прошедшем, как старик.

С ним больше ничего не приключится,
и всё ему живущее – солжет;
и Ты, Господь. Тяжка Твоя десница,
и, точно камень, вглубь она влечет.

АНГЕЛЫ

Они – с усталыми глазами,
застыли в начатом стихе,
и в их мечты вплелась с веками
тоска – как будто о грехе.

Их лица – схожих ряд овалов,
и все молчанья их равны,
как много-много интервалов
в великой песне вышины.

Но чуть взмахнут они крылами –
пройдет воздушная струя,
как будто Бог в замолкшем храме
провел творящими руками
по темной книге бытия.

НОЧНАЯ ПОЕЗДКА
Санкт-Петербург

В этот час, когда мы на высоких
вороных орловских рысаках, –
между тем, как отсветы в далеких
неурочно-ранних площадях
занялись, причудливо-новы, –
мчались, нет: взвивались, возлетали
и дворцов громады огибали
к набережным веющим Невы,

растревоженные долгим бденьем
в эту ночь без неба, без земли,
полную цветеньем и броженьем,
что густой волной обволокли
Летний Сад, где в чаще синеватой
мимо нас толпа туманных статуй
отходила, тая, без возврата, –

в этот час тот город стал
исчезать, как будто он познал,
что совсем он не был; он устал,
как безумец, чей несменный бред
вдруг рассеялся, и, безоружный,
понял он, что бремя долгих лет,
то, что мыслить более не нужно,
эта мысль упорная: гранит –
покидает мозг его недужный
и его навек освободит.