НАДЕЖДА РЫКОВА
1901, Симферополь - 1996, Санкт-Петербург
Окончила факультет языкознания и материальной культуры Ленинградского университета (1925), тогда же и начала печататься. Работала библиографом и библиотекарем в научных библиотеках (1930-1936), редактором в Гослитиздате (1936-1941). В 1939 году вышла книга Рыковой "Современная французская литература". Когда началась война, благодаря связям мужа сестры Рыковой, поэта Виссариона Саянова, всей семье удалось эвакуироваться из осажденного города в Пермь. В марте 1943 года добилась вызова в Москву, где получила работу одновременно в издательстве "Художественная литература" и в ТАССе. Осенью 1944 года вместе с родственниками и друзьями была арестована за "антисоветскую пропаганду и издевательство над советским патриотизмом". Без суда по приговору ОСО Рыкову получила на пять лет лагеря, - довольно мягкий по тем временам приговор. В лагере ей в прямом смысле слова повезло - он оказался коннозаводческим, т.е. представлял собою "командировку" обычного режима; кстати, в том же лагере находился и совсем молодой Аркадий Белинков, будущий автор книг о Тынянове и Олеше. Рыкова освободилась в 1949 году, но въезд в Ленинград был ей закрыт; она, как и многие недавние лагерники и ссыльные, кочевала по ближним городам: Малой Вишере, Луге, Новгороду. После смерти Сталина активно вернулась в литературу и работала до конца жизни. Перевела многие произведения Мольера, Пруста, Анатоля Франса; трагедии Корнеля "Гораций" и Расина "Береника"; роман Ш. де Лакло "Опасные связи", "Гусли" и "Театр Клары Газуль" П. Мериме, "Возрожденный городок" Ж. Ромэна, "Король Иоанн" Шекспира, "История Флоренции" Маккиавелли и многое другое - включая лирику Гюго, Верхарна, Кокто и множества других классиков.
ПЬЕР ДЕ РОНСАР
(1524-1585)
* * *
Однажды у окна в задумчивости стоя
И глядя на Монмартр и на простор полей,
Вы мне промолвили: "В тиши монастырей,
Покинув пышный двор, хочу искать покоя,
Чтоб ясный дух смирил волнение пустое,
Молитве посвятив теченье ровных дней,
Чтоб спрятался Амур, чтоб он в крови моей
Не распалял, шутя, мучительного зноя".
А я ответил вам: "Вы думать не должны,
Что пламя, под золой сокрытое, - не пламя,
Что кельи от него всегда защищены.
Амур - он царь пустынь, как царь над городами.
Другие божества ему подчинены,
И с ним не совладать молитвой да постами".
* * *
Елену дивную увидев со стены
Троянской, молвили старейшины: "Недаром
Мы вражьим за нее подставились ударам:
Пройдет и поглядит - и беды не страшны.
Но все же, думается, - мы ее должны
Супругу возвратить, чтоб не был слишком ярым
Свирепый бог войны, чтоб битвам и пожарам
Он шире не открыл ворот родной страны".
Отцы! По слабости пошли вы на измену,
От подвигов юнцов стараясь удержать.
Но город свой, добро и жизнь - любую цену
Должны бы - стар и млад - ничтожной почитать.
И Менелай был прав, что требовал Елену,
И также прав Парис, не захотев отдать.
* * *
Да, победили вы. И ныне побежденный
Дарит вам этот плющ. По стенам и ветвям
Он растекается, скользящий там и сям,
Бежит, настойчивый и цепкий, и влюбленный.
Венчаю вас плющом. Любовью истомленный,
Хочу, совсем как он, и днем и по ночам,
Все крепче обнимать и все стремиться к вам,
Теснее оплетясь вокруг живой колонны.
Придет ли та заря, гоня ночные сны,
Когда осмелюсь я под низкими ветвями
Сквозь птичьи гомоны из ясной вышины,
Во всем, что мучило, открывшись перед вами,
Всю прелесть ваших роз и вашей белизны
С любовью осязать губами и руками?
ВИКТОР ГЮГО
(1802-1885)
ВЕЧЕРОМ, НА КРЕПОСТНОЙ СТЕНЕ ПАРИЖА
Черным-чернел восток, но светел был закат.
Казалось мне – рука костлявая, сухая,
На траурных столбах простерла пышный плат,
Два белых савана по небу развевая.
Так надвигалась ночь и всё брала в полон.
И птицы плакали, и листья трепетали.
Я шел. Потом опять взглянул на небосклон –
Он был полоскою окровавленной стали.
И мне почудилось: окончен страшный бой.
Какой-то светлый бог сражался против змея,
И меч небесных сил, грозящий, роковой,
На землю тяжко пал – и вот лежит, алея.
* * *
Вы не подумали, какой народ пред вами.
Здесь дети в грозный час становятся мужами,
Мужи – героями, а старцы – выше всех.
О день, о день, когда поднимут вас на смех,
И вы, разинув рты, увидите: французы
Внезапно, не спросясь, свои порвали узы, –
Когда богатство, власть, и званья, и чины,
Доходные места во всех концах страны –
Всё то, что вы своим считали слишком рано,
Разрушит первый шаг восставшего титана!
В смятенье, в бешенстве, цепляясь за куски
Того, что вдребезги разбилось, от тоски
И злобы станете кричать, грозить, бороться.
Ну что ж? История над вами посмеется.
СПЯЩИЙ ВООЗ
*
Усталый, лег Вооз у своего гумна.
Весь день работали, и он трудился тоже,
Потом обычное себе устроил ложе
У вымеренных куч отборного зерна.
Немало ячменя собрал он и пшеницы,
Но жил как праведник, хотя и был богат;
И в горнах у него не распалялся ад,
И грязи не было в воде его криницы.
Серебряным ручьем струилась борода
У старца щедрого. Коль нищенка, бывало,
Упавшие с возов колосья подбирала:
"Побольше сбросьте ей", - он говорил тогда.
Не знал кривых путей и мелочных расчетов,
Одетый в белое, как правда, полотно.
Для бедных доброе текло его зерно,
Как из открытых всем, из общих водометов.
Любил родню и слуг, работал на земле,
Копя, чтоб отдавать, хозяин бережливый.
А жены думали: "Пусть юноши красивы, -
Величье дивное у старца на челе".
Тот возвращается к первичному истоку,
Кто в вечность устремлен от преходящих дней.
Горит огонь в очах у молодых людей,
Но льется ровный свет из старческого ока.
*
Итак, Вооз лежал у своего гумна.
Окончен страдный день - и в сладостной истоме
Вокруг него жнецы заснули на соломе...
То было в давние, иные времена.
Израиль жил в шатрах, согласно выбирая
Судью для всех племен. Земля, еще храня
Следы каких-то ног чудовищных, со дня,
Как миновал потоп, была совсем сырая.
*
И как Иаков спал и как Юдифь спала,
Так ныне спал Вооз. И над скирдами хлеба
Чуть приоткрылась дверь раскинутого неба,
Чтоб греза странная на спящего сошла.
Увидел он, дивясь, как у него из чрева
Потомков длинный ряд - огромный дуб восстал.
И некий царь вещал внизу под сенью древа,
И некий бог вверху в мученьях умирал.
Но голосом души в смятенье и в испуге
Вооз шептал: "Увы! Обманчив сонный бред.
Я прожил более восьмидесяти лет
И сына не имел, и нет моей подруги.
От ложа мужнего ты взял ее, творец,
И на твоем она теперь почиет ложе.
Но, разлученные, мы с нею слиты все же:
Она во мне жива, а я почти мертвец.
Потомство от меня? Ужель поверю бреду?
С мечтой о сыновьях проститься мне пора.
Да, юность нам дарит чудесные утра,
Из ночи день встает и празднует победу
Но вот я одинок, мой вечер подошел,
И, старец, я дрожу, как зимняя береза.
К могиле клонится теперь душа Вооза,
Как тянется к ручью на водопое вол".
Так говорил Вооз, и в небосвод полночный
Незрячий взор его был смутно устремлен.
Как розы под собой не видит ясень мощный,
У ног своих жены еще не чуял он.
*
Пока Вооз дремал, совсем неподалеку
Моавитянка Руфь легла, открывши грудь,
И сладко маялась, и не могла уснуть,
И с тайным трепетом ждала лучей востока.
Вооз не знал, что Руфь у ног его легла,
А Руфь не ведала, какой послужит цели.
Отрадно и свежо дышали асфодели;
По призрачным холмам текла ночная мгла.
И ночь была - как ночь таинственного брака;
Летящих ангелов в ней узнавался след:
Казалось иногда - голубоватый свет,
Похожий на крыло, выскальзывал из мрака.
Дыханье спящего сливалось в темноте
С журчаньем родников, глухим, едва заметным.
Царила тишина. То было ранним летом,
И лилии цвели на каждой высоте.
Он спал. Она ждала и грезила. По склонам
Порою звякали бубенчики скота;
С небес великая сходила доброта;
В такое время львы спускаются к затонам.
И спал далекий Ур, и спал Еримадеф;
Сверкали искры звезд, а полумесяц нежный
И тонкий пламенел на пажити безбрежной.
И, в неподвижности бессонной замерев,
Моавитянка Руфь об этом вечном диве
На миг задумалась: какой небесный жнец
Работал здесь, устал и бросил под конец
Блестящий этот серп на этой звездной ниве?
ЖЕРАР ДЕ НЕРВАЛЬ
(1808-1855)
ГОСПОДА И ЛАКЕИ
В романах рыцарских воспетые сыны
Родов, прославленных минувшими веками,
Со лбами бычьими, с такими костяками,
Что словно недрами земли порождены,
Воскресли бы они сейчас да распознали
Наследников своих гербов, своих имен,
В той своре, что спешит к министру на поклон
Поклянчить со слезой, толпясь в приемной зале.
Довольно хилые – зато пластрон, корсет
Для выправки, и тут отцы б не усомнились,
Что кровь холопскую подмешивать решились
К господской дочке их с давно минувших лет.
ЖАН КОКТО
(1889-1963)
EIN... ZWEI... DREI...
Посмотрите-ка: старый Гёте
По Везувию прыгает козленком
С сеткой для бабочек и с книжкой
На греческом языке.
Он отламывает куски вулкана,
Засовывает себе в карманы,
Ибо наступает конец
Каникулам Эккермана.
Генрих Гейне любил Париж –
Красавец-еврей,
Померший от любвишек.
Ницше покупал что придется
В киоске на станции Сильс-Мариа:
Романы Жип, Поля Бурже.
Заратустра – швейцарский проводник,
Но алмаз его режет всё.
Вот сестра открывает веймарское кресло,
Прожженное светом ламп.
Но он уже не придет.
Того, кто слишком речист и слишком догадлив,
Жестокая кара ждет.
ГАВРИИЛ В ДЕРЕВНЕ
"Мария, – молвил Гавриил, –
Прости, но знай, родишь ты сына.
Тебя я, может, огорчил,
Ты в положенье, а невинна".
И впрямь – невеста смущена:
Узнать об этом так, в окошко,
Когда надеялась она
Любви отведать хоть немножко.
Но ангел в мир потусторонний
Исчез, как снег весенних дней.
И спрятавши лицо в ладони,
Малютка жмется: стыдно ей.
ПОЭТУ ИСПОЛНИЛОСЬ ТРИДЦАТЬ
Жизнь проходит, и вот уж ее середина.
Я верхом примостился на крыше своей,
И одна с двух сторон развернулась картина, -
Только лето с зимою соседствуют в ней.
Тут - на рыжей земле, как рога у косули -
Виноградные лозы, и пляска идет
На ветру, где веревку с бельем протянули.
Там - зима, и меня ожидает почет.
Ты считаешь, Венера, - пока я достоин
Благосклонности. Если б тебя я не пел,
Если б дом из стихов моих не был построен,
Я бы с крыши сорвался и вниз полетел.
МОГИЛА САФО
Вот здесь Сафо погребена.
Не тяжела ее вина -
Любовь к ракушкам Афродиты,
Чьи створки нежно приоткрыты.
Не слабенькое пламя свеч
Она гасить решила в море:
Алеют девушки как зори,
Сафо - как раскаленный меч.
Огнем такого же пожара
Был некий град спален дотла.
Его-то, впрочем, Божья кара
Не с этой стороны зажгла.
И вот роман свой злополучный
Сафо читать учила вас,
О девы, спит она сейчас
Меж стройных бедер лиры звучной.
На лире-деве спит Сафо
Среди богов, как божество,
В котором некой связью странной
Амур соединен Дианой.