На главную страницу

РОМАН ДУБРОВКИН

р. 1953, Уфа

Тем, кто успел напечатать в поэтических томах двухсоттомной «Библиотеки всемирной литературы» хотя бы одно стихотворение, выпала честь именоваться «поколением БВЛ». Последний поэтический том этой серии, «Европейская поэзия XIX века», вышел в 1977 году, в нем появился перевод Дубровкина с новогреческого – таким образом, в «поколении БВЛ» он оказался едва ли не самым младшим. Печатал переводы с английского, французского, немецкого, итальянского, новогреческого, был составителем тома «Итальянская поэзия в русских переводах» (М., 1992), почти полностью перевел поэтическое наследие Малларме, издал в своих переводах книгу Поля Валери, много времени уделял канадской поэзии. Автор монографии «Стефан Малларме и Россия» (Берн, 1998) и ряда статей, посвященных русско-французским литературным связям. В последние годы выпустил серию небольших двуязычных сборников в своем переводе: П. Б. Шелли, Г. Лонгфелло, А. Самена, П. Ронсара. Живет в Женеве.



ПОЛИН ДЖОНСОН

(1861–1913)

ВО ВРЕМЯ ЖАТВЫ

Во время жатвы тяжелы
Колосья, и поля смуглы,
Когда спеленатые зерна
Выстреливают непокорно
На свет из шелестящей мглы
Во время жатвы.

Смеются девушки задорно,
Скрипучий воз влекут упорно
По стеблям скошенным волы
Во время жатвы.

Вороньих королей послы
Для пиршеств заняли столы,
Енот добычу сгреб проворно,
И бурундук под слоем дерна
Забил запасами углы
Во время жатвы.

НА ОЗЕРЕ ЭРИ

Над бронзою песка
Темнеют облака,
К холмам пологим буруны бегут издалека,
А волны всюду те же,
И южный ветер свежий,
Играя пеною, скользит вдоль выцветших прибрежий.

То белый, как прибой,
То серо-голубой,
Здесь одинокий парус мы поставили с тобой.
Громада туч сырая
Нависнет, замирая,
Плывем, касаясь мачтою изрезанного края.

Лететь не страшно нам
Навстречу бурунам,
Смеясь в лицо напененным, искрящимся волнам, –
Во влажных клочьях дыма,
Вперед – неудержимо! –
За чайками и тучами, несущимися мимо.

ЭДВИН ДЖОН ПРАТТ

(1883–1964)

ПРИЗОВАЯ КОШКА

Разрез ушей, ворсистый мех –
Приметы кошки чистокровной:
Она имела бы успех
И без отличной родословной.

Уйдя на тысячу веков
От саблезубого начала,
Она не скалила клыков
И, выгнув спину, не рычала.

И я задумался о том,
Как ум, терпение и время
В людском жилище обжитом
Кошачье приручили племя,

Как вытравили хищный блеск
Из этой роговицы тонкой, –
В кустарнике раздался треск:
Настигнутая чемпионкой,

Пищала сойка без крыла,
Но линзы глаз сверкнули гневно,
И я подумал: так могла
Кричать нубийская царевна.

АРТУР ДЖЕЙМС МАРШАЛ СМИТ

(1902–1980)

ЛУЧНИК

Как можно дальше локоть отведи,
Откинутое тело напрягая,
И вровень с ухом тетива тугая
Замрет над бронзой выпуклой груди.
Судьба кольцом свернулась впереди,
Судьба – орел, но, жертву настигая,
Уже звенит стрела, за ней – другая,
В десятку, меткий лучник, попади.

Так, покорясь последнему решенью,
Я перед ненавистною мишенью
На долгий миг, на краткий век замру
И, страх одолевая застарелый,
Я оперенные пускаю стрелы
В зеницу смерти, в черную дыру.

ЭМИЛЬ НЕЛЛИГАН

(1879–1941)

У ОГНЯ

Задиры, сорванцы, в ту пору, помню, мы
Ходили в платьицах и до вечерней дремы
Листали толстые шершавые альбомы,
Пылая жаром щек, румяных от зимы.

И старших бойкими вопросами засыпав,
Считая, что весь мир служить нам присягнул,
Смотрели, как в седле берут на караул
Драгуны дедовских смешных дагерротипов.

Давно ли мы кружком сидели у огня! –
Увы, ничто теперь не радует меня:
Один смотрю в очаг, как с братьями когда-то.

К решетке прислоню озябшие ступни,
И молодость мою рисуют головни,
Разбитую, как шлем наемного солдата.

СТАРЫЙ РОЯЛЬ
"Расцветший бальзамин ты больше не поставишь
На крышку черную, на скорбную плиту:
Старинный клавесин оплакивает ту,
Чьи пальцы некогда касались этих клавиш".
                     Катюль Мендес

Погасли клавиши, отпели навсегда,
Не зазвенит струна под крышкою закрытой:
В обиде на людей молчит рояль забытый,
Гремевший в прежние, счастливые года.

Играла мама нам, беспечна, молода,
И комната плыла воздушною сюитой:
Мечтал о чем-то Лист, и буйствовал сердитый
Бетховен, требуя Последнего Суда.

Рояль, отраден мне твой профиль крыловидный,
Мы родственны с тобой судьбою незавидной:
Ты музыканта ждешь, мне дорог Идеал!

Эбеновый мой друг, таинственный и хмурый,
Ах, кто бы завладел твоей клавиатурой
И для меня концерт торжественный сыграл!

РАЗРУШЕННАЯ ЧАСОВНЯ

К утру холодные осенние дожди
Обезобразили простор, еще зеленый, –
Иззябнув, тороплюсь к часовне отдаленной,
Сквозь ветки вижу крест высокий впереди.

В полузаглохший парк мечтателя веди,
Аллея верная, туда, где гнутся клены,
Где слышен крик совы, надрывный, исступленный,
А сердце – сердце пусть колотится в груди!

Колокола веков минувших отзвонили
Среди забвения, и сырости, и гнили,
Но золотистая мечта парит, дрожа.

И, словно на земле я каждого виновней,
Колени преклонив, рыдаю о часовне,
Где ожил в сумраке обломок витража.

НА БЕЗЛЮДЬЕ

Деревья с тощими стволами полутрупов
Торопятся вконец закоченеть к утру
И гнутся под бичом, сдирающим кору,
Цепляясь за края заснеженных уступов.

Вслед за Зимою Смерть пришла, тропу нащупав:
К стоянке лагерной, к приютному костру
Спешат охотники, продрогнув на ветру,
И белый пар идет от лошадиных крупов.

Давно спустилась ночь на мертвенную стынь,
Как вдруг в безмолвии арктических пустынь
Возникла вдалеке волков голодных стая.

Навстречу всадникам запрыгали они,
И жутким призраком над снегом вырастая,
Повисли желтых глаз жестокие огни.

В ДУХЕ ВЕРГИЛИЯ

Октябрьские спустились вечера,
Туманом горы опоясав.

Отчаявшись перекричать ветра,
Хрипят свирели козопасов.

Но самый старый среди них умолк,
Он шум шагов моих услышал:

В полночных бденьях понимая толк,
Он поболтать со мною вышел.

Я старца разговорчивого чту,
Обычая мы не нарушим:

Он буколическую простоту
Печальным возвращает душам.

Его советы выслушать не прочь
Рожок луны в тумане мглистом,

И древней серенадой дышит ночь
Над одиноким остролистом.

ЗОЛОТОЙ ФРЕГАТ

Сверкая золотом, прозрачный плыл фрегат,
И, к чуждым небесам подняв стрелу бушприта,
Смеялась впереди нагая Афродита,
И берег вдалеке был счастлив и богат.

Но шквал предательский под пение Сирены,
Срывая паруса, разбил его о риф,
И, к черным пропастям дорогу проторив,
Покинул синеву обломок жизни бренный.

Мой золотой фрегат, сокровища твои
Разделят в гибельном подводном забытьи
Тоска и ненависть – пираты горькой бездны.

О сердце, шлюпкою на палубе пустой
Ты мечешься – любви обломок бесполезный,
В воронку черную затянутый Мечтой!

АЛЬФРЕД ДЕРОШЕ

(1901–1978)

ПОД ПАХОТУ

За вереницею таких же хмурых дней
Пришел еще один и по слепой причуде
Недужливой весны клоками сел на груде
С корнями вырванных, оцепенелых пней.

Сосновый лес вдали смыкается тесней,
Вконец измаялись, с утра не ели люди,
Но тем озлобленней железный лязг орудий:
Поля спешат они очистить от камней.

Впряжен тяжеловоз, в оглоблях дышит хрипло,
К подошвам пахаря сырая грязь прилипла,
В телегу глыбы он бросает из борозд,

К оттаявшей земле склоняется упрямо
И выпрямляется во весь огромный рост
Пружинистой дугой готического храма.

БОЙНЯ

Как будто угадав, что без особых сборов
Его, беконного, потащат на убой,
Рванулся прочь, земли не чуя под собой,
По хлеву заюлил йоркширский жирный боров.

Но жгучая петля смирила глупый норов,
Обмяк, от месива навозного рябой,
Захрюкал, засопел со страхом и мольбой,
И уши дрогнули понятней скорбных взоров.

Легко ли, вялому от сала, устоять,
Когда холодный нож вошел по рукоять
В свинячий бок! И все ж, приподнимаясь грузно,

Такой издал он визг, что пес сторожевой,
Из грязных лопухов выпрастывая гузно,
Над вымершим селом утробный поднял вой.

* * *

Обломок некогда прославленного рода,
Храню я в памяти геройские века,
В насиженных местах берет меня тоска,
Особенно когда осенняя природа

Торопится уснуть в полярной тишине,
И прадеды мои, народ простой и грубый –
Добытчики мехов, матросы, лесорубы, –
На север двинуться повелевают мне.

На лыжах, на санях скользить по белым льдинам
В пустыне, где ветра людскую волю гнут,
Где ураган сечет, а не господский кнут,
Где каждый сам себя считает господином.

Там пролагал пути далекий предок мой,
И проклинал снега арктического ада,
И проклинал волков, зарезавших полстада,
Но не проклятьями согрет он был зимой! –

О доме, о жене затосковав жестоко,
Затерянный в своем безлюдье снеговом,
Он вытирал слезу шершавым рукавом
И песню начинал: “У чистого потока...”

С разноголосицей слилась она лесной,
С прохладным плеском струй, простая песня эта –
О милой, о любви, прекрасной, словно лето, –
Неприхотливая, она всегда со мной.

И стоит в темную полуночную пору
Мне ощутить наплыв предательской тоски,
Подобно деду, я сжимаю кулаки,
Готовый к самому суровому отпору.

Природу покорить, стихию взять во власть –
Вот для чего он жил, отчаянья не зная.
Наследием отцов кипит во мне больная,
Неутоленная к бродяжничеству страсть.

И пусть подобен я рассохшемуся буку,
Без соков, без коры, пусть по речному льду
Дорогой прадедов я так и не уйду,
Взрастив на дне души уныние и скуку, –

Из памяти моей заветные слова
Ни город каменный, ни время не изгладит:
Как в давние года, когда был жив мой прадед,
Я говорю: ручей, я говорю: листва, –

С мечтой о странствиях душа никак не сладит!

ЛЕДОХОД

Вскипает в полыньях, бросается с разбега
К промытым желобам весенняя вода,
На берег, грохоча, вползают глыбы льда,
Освобожденные от зимнего ночлега.

Земля разнежена, пробились из-под снега
Побеги первые под пение дрозда,
Вдали озимая вздыхает борозда,
Луга очистились и подсыхают пего.

Готовы сплавщики к низовьям гнать плоты:
Вонзают в штабеля крюкастые шесты
И бревна волочат по просекам ледовым.

Решительным рывком свергают в быстрину
И смотрят, как река вращает с диким ревом
Многометровую смолистую сосну.

МОДИСТКА

Затянутая в шелк, прямая, как доска,
Модистка капли пьет: “Не выберусь сама я
Из чертовой дыры! Так с октября до мая
Смотри в окно, сиди с компрессом у виска!”

В деревне двадцать лет. С соседями резка.
Для них она и гвоздь, и жердь глухонемая,
Услышат про мигрень, глядят, не понимая,
Что в чертовой дыре ей и без них тоска.

Красуются в окне тюрбаны и эгретки,
Но тошно пыль стирать, да и клиентки редки,
И шляпница, устав от мелочных обид,

Рыдает: “Ах, зачем не в городе теперь я!” –
И нервно пальцами худыми теребит
Сахарских страусов и лирохвостов перья.

СЕНОКОС

Над сеном скошенным витает пряный дух,
Неслышно тает ночь, бездонная, пустая,
Взметнулась в синеву грачей крикливых стая,
И, вспрыгнув на забор, заголосил петух.

Туман спадает с гор, пожар зари потух,
Сквозь паутинный блеск дрожит листва густая,
На горизонте, в шар багровый вырастая,
Встает светило дня, и воздух прерий сух.

Бубенчики коров бряцают богомольней
Гуденья медного высокой колокольни,
Деревня ожила для будничных забот.

Ладони крепкие заря разгорячила,
И, предвкушая шум полуденных работ,
По лезвию косы зазвякало точило.

СБОРЩИКИ КАРТОФЕЛЯ

Вечерним холодком повеяло над долом,
И в тонком воздухе, цепляясь за кусты,
Оборок золотых взметнулись лоскуты
И Осень увлекли в кружении веселом.

Задавлены трудом безвыходно тяжелым,
Копают фермеры до самой темноты
И, силясь разогнуть затекшие хребты,
В деревню за холмом бредут простором голым.

На грубом полотне застиранных рубах
Пятном темнеет пот, и на суровых лбах
Лежат глубокие насупленные складки.

Так мимо пристани идущие суда
Зеленой рябью плёс перерезают гладкий
И стелется ботвой картофельной вода.